3
27 октября 1668 года от Рождества Христова, утром в доме палача

Следующим утром, когда Магдалена проснулась, в комнату на втором этаже уже лился яркий солнечный свет. Кто-то распахнул ставни и опорожнил ночные горшки, пол устилали свежие травы и тростник.

«Сколько же я проспала?» – подумала женщина, зевая и потирая глаза.

Она повернулась к Симону. Его громкий храп едва не заглушал сердитое чириканье воробьев за окном. Барбара тоже еще спала. А вот детская кровать пустовала. Магдалена начала уже беспокоиться, но тут снизу донесся радостный смех. Ему вторил мягкий женский голос. Гремели горшки, со скрипом открывалась печная заслонка.

Магдалена поднялась осторожно, чтобы не разбудить мужа и сестру, быстро умыла лицо над тазом в углу и, пригладив растрепанные черные волосы, спустилась в общую комнату.

– Мама, мама! – приветствовал ее Петер и с распростертыми объятиями бросился навстречу. – Тетя Катарина варит нам манную кашу с медом. Как бабушка раньше!

– Тетя Катарина? – растерянно переспросила Магдалена. – Где…

Только теперь она заметила в коридоре, где помещался очаг, дородную женщину, помешивающую что-то в горшке. Все в ней было чересчур крупным, тяжеловесным – почти гротескным. Под фартуком и платьем на ней, вероятно, было еще несколько шерстяных нижних юбок, так что пот ручьями катился по рыхловатому лицу.

Рядом с нею дожидался Пауль. Толстуха вручила ему поварешку и шутливо погрозила пальцем.

– Мешай как следует, – велела она. – Иначе каша подгорит и свиньи полакомятся вторым завтраком.

Затем женщина вытерла липкие руки о фартук и с улыбкой повернулась к Магдалене. Она прямо-таки излучала добродушие и этим покорила дочь палача с первого мгновения.

– Ты, должно быть, старшая дочь Якоба, Магдалена, – произнесла она приветливо. – Я так рада, что вы проделали такой долгий путь ради нашей с Бартоломеем свадьбы. Очень хотелось, чтобы вы все приехали и мы познакомились. Правда, Барт вначале ругался и ворчал, – добавила она с улыбкой. – Видимо, хотел отпраздновать только со мною и сберечь уйму денег. Но в конце концов упрямец сдался. Я сказала ему, что не потерплю раздоров в своей будущей семье, а свадьба – хороший повод оставить в прошлом былые обиды. Хоть я понятия не имею, что, собственно, стряслось между этими негодниками.

Она склонила голову набок и с прищуром посмотрела на Магдалену.

– Что ж, должна сказать, от Куизлей тебе немного досталось. Такой красоты я увидеть не ожидала.

Молодая женщина рассмеялась.

– Вот погоди, познакомишься с моей сестрой Барбарой… У здешних парней глаза на лоб полезут. К счастью, она не унаследовала от отца ни его носа, ни комплекции. – Дочь палача усмехнулась: – Только характер.

– Ох-ох, если она похожа на дядю, то нас ждет поистине захватывающая неделька… – Округлая женщина сердечно расцеловала Магдалену в обе щеки. – Я Катарина, как ты уже поняла. Чувствуй себя как дома. Надеюсь, я не разбудила вас, когда проветривала и прибиралась наверху. Время уже давно за восемь. – Она широко улыбнулась. – В этом доме давно не было женщины. Здесь срочно нужна женская рука.

Магдалена со вздохом закатила глаза.

– Кому ты это говоришь? С тех пор как мама умерла, отец живет как кабан. Мужчинам действительно нельзя подолгу жить одним… – Она огляделась: – А где, кстати, отец?

– Им с Бартоломеем с самого утра пришлось отправиться к десятнику в ратушу. Прошлой ночью в темном переулке, видно, убили какую-то бедняжку, а Бартоломей с твоим отцом оказались очевидцами. Георг пошел с ними. – Катарина поманила Магдалену в комнату. – Но не будем начинать день дурными вестями. Вот, выпей, это тебя взбодрит. По старому рецепту моей бабки: с гвоздикой и щепоткой перца.

Катарина налила ей кружку горячего разбавленного вина с пряностями. Потом с одобрением кивнула на маленького Петера – тот сидел у другого края стола и листал книгу с анатомическими картинками.

– Смышленый у тебя мальчонка. Тут же выудил книгу из библиотеки Барта – и уже рассказал кое-что о кровопускании и осмотре мочи… – Она рассмеялась. – Как маленький лекарь! Видно, в отца пошел.

Магдалена кивнула и отпила горячего вина. На вкус оно было чудесным – терпким и в то же время сладким и не слишком крепким. Однако мысли ее занимал отец, который, судя по всему, снова угодил в неприятности.

Чтобы хоть как-то отвлечься, она спросила:

– И на какой же день назначена свадьба?

– В это воскресенье, уже через пять дней. Представляешь, хоть твой дядя и палач, ему позволили праздновать в Банкетном доме! Это такая пристройка к большому трактиру рядом с портом. Для нас там выделили малый зал. Приглашена почти сотня гостей! – Катарина усмехнулась: – Полагаю, отец воспользовался своим влиянием в Совете. Он, как ты, наверное, слышала, один из судебных секретарей.

Магдалена кивнула с одобрением. Чтобы палач праздновал свадьбу, словно какой-нибудь сапожник или портной, в самом деле было необычно. В Германии палачей обычно избегали, и на улице их сторонились, так как считалось, что даже взгляд палача приносил несчастье. Магдалена вспомнила, что говорил ей Георг накануне.

Она украдкой проследила за Катариной. Напевая себе под нос, женщина сновала по комнате и смахивала паутину с окон. Будущей супруге Бартоломея было уже лет тридцать пять. Удивительно, что она до сих пор не замужем. Катарина не отличалась красотой, была слишком уж полна, но Магдалена понимала, что привлекло в ней дядю. Она являлась хорошей партией – сильна и здорова, а ее дружелюбие было искренним и заразительным. Магдалена представить себе не могла, как такое милое создание могло ужиться с ворчуном вроде Бартоломея.

«Но папа с мамой ведь ужились», – неожиданно осенило ее, и она хитро улыбнулась.

– Что такое? – спросила Катарина с любопытством.

Но в этот миг заскрипели ступени и в комнату спустились Симон и заспанная еще Барбара. Катарина подошла к ним и поприветствовала с тем же радушием, как и Магдалену, но тут ее отвлек запах гари.

– Ах, батюшки, каша! – воскликнула она и бросилась в коридор. – Видно, зря я оставила мальчишку одного у очага…

Симон сел за стол рядом с Магдаленой, взял корку хлеба и макнул в вино.

– Видимо, не такая уж она и дракониха, какой ты ее представляла, – проговорил он с набитым ртом и с улыбкой кивнул в сторону Катарины.

Магдалена покачала головой:

– Нет, вовсе нет. Петеру и Паулю новая тетя, судя по всему, тоже пришлась по душе. Во всяком случае, они до сих пор ничего не натворили – а ведь время уже за восемь… Это редкость. – Она улыбнулась, но тут лицо ее снова стало серьезным: – Вот только отец снова во что-то вляпался…

Магдалена в двух словах рассказала Симону и Барбаре, что стряслось прошлой ночью с Якобом и Бартоломеем.

Симон со стоном схватился за волосы:

– Что за проклятие! Твой отец и пары часов в городе не пробыл – а уж объявился покойник… Хотя о чем это я: один объявился еще до того, как мы вошли в город. Они стекаются к нему, как пчелы на мед! Хотя у палачей по-другому, наверное, быть и не может… – Он взял еще один кусок свежего ароматного хлеба; похоже, Катарина успела напечь его с утра. – Ну, по крайней мере, в этот раз его не считают убийцей, как тогда в Регенсбурге, – сказал он с полным ртом. – Уже прогресс.

Магдалена содрогнулась, вспомнив о событиях шестилетней давности. Они были тогда в Регенсбурге. Отца схватили по подозрению в убийстве и пытали, и лишь в последний момент его удалось спасти. Вскоре после этого Магдалена и Симон поженились.

– В любом случае я не собираюсь сидеть тут целый день и дожидаться отца с дядей Бартоломеем, – вмешалась Барбара; до сих пор она лишь со скучающим видом поигрывала своими локонами. – Я хочу посмотреть город! – Девушка с мольбою в голосе обратилась к Магдалене: – Что скажешь? Может, сходим вместе на рынок? – Глаза у нее блестели в предвкушении. – Ну пожалуйста! Я еще ни разу не бывала в таком большом городе. А теперь, при свете дня, он выглядит не таким уж зловещим, как ночью…

Магдалена заговорщически ей подмигнула:

– Не имею ничего против. Хотя… – Она вопросительно оглянулась на Катарину, которая как раз вошла в комнату и привела за руку перемазанного кашей Пауля. – Может, нужно помочь будущей тете с приготовлениями?

Катарина весело отмахнулась:

– Если сделаете для меня кое-какие покупки, то можете оставить со мною ребятишек и спокойно посмотреть город. Я слышала, моему будущему тестю нужен табак. Конечно, воняет эта дрянь, как горелая каша… – Она открыла окно, чтобы выветрить запах гари. – Н-да, видно, придется нам готовить второй завтрак.

Симон быстро поднялся и перебрал несколько книг, лежавших на столе рядом с Петером.

– Тогда спасибо тебе за хлеб и вино, Катарина. Если все в порядке, то и я проведу день с пользой и навещу старого друга Самуила. – Заметив, как нахмурилась Магдалена, он взглянул на нее с мольбой: – Ты же знаешь, что я и ради него приехал в Бамберг. Он теперь видный врач и вроде бы лечит самого епископа! Я надеюсь увидеть у него недавно вышедшие труды. Есть несколько интересных теорий о циркуляции крови…

– Только не начинай. – Магдалена раздраженно закатила глаза. – Если б тебе еще платили за твой интерес к книжкам… Другие цирюльники кровь пускают – вместо того чтобы думать о какой-то там ее циркуляции.

– Другие цирюльники – шарлатаны, – горячо возразил Симон.

– Прекратите ссориться, – вмешалась Катарина. – Радуйтесь хорошему дню каждый на свой лад. Не хочу за несколько дней до свадьбы видеть хмурые лица вокруг. – Она повела детей в чулан. – А вы двое теперь поможете мне заново сварить кашу. Только посмотрим, остался ли у нас еще мед.

Магдалена улыбнулась младшей сестре:

– Кажется, у нас и правда впереди хороший день. – Она встала и застегнула корсаж. – Ну, идем скорее. А то на рынке только жухлый салат останется.

У Куизля заурчало в животе, да так громко, что он решил уж, будто за ним крадется какой-нибудь хищник. Время шло к полудню, и с тех пор, как палач скудно перекусил, прошло уже несколько часов. Он остановился на секунду и вытер пот со лба, после чего взялся за повозку, и они с братом покатили ее по тесному переулку вдоль городского рва. Куизль вполголоса чертыхнулся. С каким удовольствием он выкурил бы сейчас трубку! Но они с самого утра не возвращались домой. А там, как надеялся Якоб, дожидалась будущая невестка с обещанным табаком…

Ночь выдалась долгая. Они, как и полагается, отвезли труп юной шлюхи часовым, но с их капитаном, неким Мартином Лебрехтом, поговорить не удалось. И ранним утром, когда братья решили снова навестить его и доложить о ночном происшествии, у стражи вдруг появились другие дела. У Якоба в душе зародилось смутное подозрение, что стражники, а в особенности их капитан, стараются что-то утаить. В конце концов они с Георгом вывезли из города мертвую лошадь. Юноша остался в лесу, чтобы освежевать тушу; Якоб же с Бартоломеем отправились с пустой тележкой к городской ратуше, где их обещали наконец допросить как свидетелей.

Миновав еще несколько изгибов и закоулков, Бартоломей направил тележку к сараю возле реки и оставил между двумя перевернутыми лодками, ветхими на вид. Потом вытер грязные руки о куртку и пошел к каменному мосту: расположенный в нескольких шагах, тот проходил прямо сквозь здание ратуши.

– Это сарай старьевщика Ансвина, он снабжает бумажную мельницу тут, неподалеку. Мы с ним давние приятели, так что тележку можно оставить пока здесь, – пояснил Бартоломей и ухмыльнулся: – Почтенные господа носы воротят от нас и нашей утвари. Будь их воля, мы бы вообще невидимые ходили… – Он критически взглянул на Якоба: – Тебе в реке отмыться не помешало бы, прежде чем в ратушу идти. Может так статься, что мой будущий тесть тоже там; он иногда помогает в караулке. Если предстанешь перед ним в таком виде, то выставишь нашу семью не в лучшем свете.

– Не хватало еще, чтобы младший брат указывал, когда мне мыться, – сердито проворчал Якоб и двинулся дальше. – Я не напрашивался давать показания. Если господам угодно послушать меня, то пусть заодно и понюхают.

К мосту вело несколько стоптанных ступеней, и в этот час на них было не протолкнуться. Патриции с туго набитыми кошельками спешили к переулкам у подножия собора; два бенедиктинца молча брели, погруженные в молитвы, к своему монастырю на Михельсберге; по каменным перилам лазали дети. Завидев палача, ребятня принялась боязливо шушукаться.

Не обращая внимания на окружающих, Якоб замер на месте и уставился на внушительное строение. Он невольно задумался, какому же зодчему могла прийти в голову такая безумная мысль: построить здание посреди реки. Ратуша Бамберга венчала крошечный остров, точно гигантский гриб, возвышаясь над округой. Широкий каменный мост соединял ее с северным и южным берегами, еще один мост располагался ниже по течению. Регниц с шумом рассекался об оконечность островка. С этой стороны к ратуше примыкало небольшое строение – казалось, оно в любую секунду может рухнуть в поток.

Бартоломей, похоже, заметил, как удивился брат. Он остановился рядом и, показав на ратушу, пояснил:

– Она расположена на самой границе между частями города. Когда Бамберг начал разрастаться, горожане возвели новый город на этом берегу. И с тех пор постоянно препираются с епископом. – Он сплюнул в мутную воду. – Построив ратушу, патриции показали господину епископу зад. И зад этот год от года жиреет.

Бартоломей направился к зданию, и Якоб зашагал следом. Узкая тропа, бегущая по краю острова, вывела их к небольшому крепкому строению, примостившемуся с южной стороны ратуши. Наверное, это и была городская караульня.

Бартоломей оглянулся на старшего брата:

– Капитан Лебрехт неплохой малый. Он часто испрашивал у меня совета, когда его люди вытаскивали из какой-нибудь кучи отбросов труп оголодавшего нищего или еще какого бедолаги. – Он нахмурился: – Но ума не приложу, для чего мы ему опять понадобились. Мы же все рассказали стражникам прошлой ночью.

У входа стояли, опираясь на алебарды, два сонных стражника. При виде Бартоломея по лицам их пролегла тень.

– Мало того, что к нам в караулку окровавленный труп приволокли и мы за демоном охотимся, так теперь еще и палач заявился! – сказал тот, что крупнее, и перекрестился. – Сколько ж бед свалилось на нас со вчерашнего дня, я так молиться устану…

Стражник, судя по его виду, провел долгую и бессонную ночь. Под глазами у него темнели круги.

– Что еще за демон? – спросил Бартоломей. – И на кого вы там охотитесь?

Но стражник отмахнулся:

– Тебя это не касается, палач, проваливай.

– Еще как касается, – резко отпарировал Бартоломей. – Капитан велел мне с братом зайти к нему. Так что, будь добр, пропусти, пока он не начал терять терпение.

– С братом? – Второй солдат, мелкий и пугливый с виду малый, выпучил глаза на Якоба. – Хочешь сказать, у нас в городе теперь два палача?

– Они вам скоро понадобятся, – огрызнулся Якоб. – При всем-то здешнем отребье.

С этими словами братья протолкнулись мимо стражников и вместе вошли в караульное помещение. Пожилой, крепкий на вид офицер о чем-то увлеченно беседовал с седовласым толстым мужчиной. Они стояли возле стола, на котором лежал, накрытый материей, сверток человеческих размеров. Рядом лежал сверток поменьше, также замотанный в полотно. Якоб сразу понял, что находилось под этими тряпками, – в воздухе стоял до боли знакомый запах.

Вонь разложения.

Заметив гостей, офицер поднял голову, и рот его скривился в тонкой улыбке. Как и часовые у входа, он выглядел бледным и сонным, угловатое лицо его покрывала черная щетина. Якоб решил, что это и есть Мартин Лебрехт, капитан городской стражи.

– А, мастер Бартоломей! – облегченно произнес капитан. – Простите, что не смог принять вас с утра. У меня были… скажем так, дела. – Он чуть помедлил, потом вздохнул и показал на толстяка в простом секретарском одеянии; стоя по правую руку от офицера, тот беспокойно перебирал мясистыми пальцами бумажный свиток. – Мастера Иеронима Хаузера представлять не нужно.

Бартоломей кивнул:

– Рад вас видеть, дорогой тесть. Катарина, кстати, в полном здравии и каждый день переставляет мебель у меня дома. Скоро я собственную спальню не узнаю.

Толстяк улыбнулся:

– С тестем потерпи до следующей недели. – Он шутливо погрозил пальцем. – И не говори, будто я не предупреждал тебя, что Катарина помешана на уборке.

Якоб с удивлением отметил, что между мужчинами царил дух взаимного доверия и уважения. В отличие от Шонгау, где палач жил за городскими стенами, избегаемый всеми, здесь он был частью общественного порядка. Но потом Якоб вдруг вспомнил шепчущихся детей на мосту.

– А это, наверное, твой брат? – спросил Иероним.

Он с улыбкой повернулся к Якобу и протянул перепачканную чернилами руку. Куизль смущенно ее пожал. Теперь он действительно пожалел, что не отмылся прежде в реке.

– Добро пожаловать в семью, – сказал секретарь. – Вы и в самом деле нежданный гость. Я только на прошлой неделе узнал, что у Бартоломея есть брат.

– Мы, Куизли, не слишком-то словоохотливы, – нерешительно ответил Якоб.

Иероним рассмеялся:

– Можно и так сказать. Но моя дочь это трижды возместит. Ей очень хотелось собрать за одним столом всех Куизлей. Хоть это, как говорят, два упрямых, живущих в разладе палача, – добавил он с улыбкой.

– Я попросил бы вас отложить семейные вопросы, – потребовал Лебрехт, стоявший рядом в некотором смущении. – Мы собрались тут по крайне важному делу. – Он строго взглянул на братьев. – Но для начала я должен увериться, что ничего из того, что мы здесь обсудим, не просочится за эти стены. Мы все запишем в протокол и потом запрячем в ворохе других актов. Я понятно выразился?

Бартоломей с Якобом кивнули, и комендант с шумом вдохнул.

– Тогда будьте добры, посмотрите еще раз на труп, который нашли вчера, и объясните, что произошло.

Он откинул полотно со стола. Иероним тихонько вскрикнул, а палачи взглянули на тело скорее с любопытством. За всю жизнь они насмотрелись на трупы и на страдания, и все же Якоб почувствовал, как в душе вскипает злоба.

Рыжая девица перед ними была бледная, как кусок пергамента. Что-то разворотило ей глотку так, что шея превратилась в сплошную зияющую рану. Но самым жутким был тонкий надрез, тянущийся от грудины до пупка. Прошлой ночью Якоб не заметил его под испачканным кровью платьем. Такие же точно надрезы Куизль сам иногда делал казненным, чтобы изучить внутренности. По краям засохла кровь, на рану села толстая муха и поползла к пупку. Девушка походила на разорванную куклу, заштопанную на скорую руку.

– Кто… кто же сотворил такое? – с ужасом в голосе спросил Иероним. Толстое лицо его стало вдруг серым, и он с трудом сглотнул.

– Вот поэтому я и хочу узнать обо всем подробнее, – ответил Мартин Лебрехт. – Девица, без сомнения, была шлюхой. Возможно, разочарованный клиент перерезал ей глотку, но это… – Капитан с отвращением покачал головой и повернулся к Бартоломею: – Когда вы принесли труп и я обнаружил этот надрез, то решил не отправлять девицу на кладбище для преступников, как полагалось бы. Начались бы пересуды, а их и без того в городе хватает… – Он запнулся. – А с утра пораньше старьевщик Ансвин вот еще что приволок. Выловил всего пару часов назад из Регница.

Лебрехт откинул вторую, маленькую тряпицу, и взору открылась бледная женская нога. Она довольно долго пробыла в воде: крысы и рыбы хорошо над ней потрудились.

– Это уже третья конечность, найденная нами за месяц, – продолжил капитан.

– Четвертая, – бросил Якоб.

Лебрехт перевел на него недоуменный взгляд:

– Что-что?

– Я говорю, четвертая. Мы нашли правую руку вчера вечером, когда подъезжали к городу. Течением прибило к берегу… – И Якоб в двух словах рассказал о находке в Хауптсмоорвальде. – Рука принадлежала, очевидно, мужчине лет семидесяти, который долгое время занимался писаниной и страдал подагрой, – закончил палач. – Пальцы были сплошь в узлах.

– Хм, это и вправду мог быть советник Шварцконц, пропавший четыре недели назад, – пробормотал Лебрехт. – А кольца у него на пальце не было?

– Раньше, видимо, было. Я заметил круглый след на безымянном пальце, но самого кольца уже не было.

Комендант задумчиво покивал.

– Видимо, это был перстень с городской печатью. Шварцконц славился тем, что никогда с ним не расставался.

Куизль закрыл на секунду глаза и сам себя обругал дураком. Он был так уверен, что мужчина носил обручальное кольцо, что даже не допускал других вариантов! И только теперь осознал, как поспешил с выводами.

– Теперь, если считать найденную вами руку, у нас четыре конечности, – продолжал задумчиво Лебрехт. – Частью мужские, частью женские. По крайней мере, обе руки принадлежали, как я полагаю, Георгу Шварцконцу. Его сын Вальтер совершенно точно опознал левую руку по шраму.

– Постойте-ка, – Бартоломей недоуменно взглянул на капитана. – Левая рука принадлежала советнику Шварцконцу? Но…

– Знаю, что вы хотите сказать, – перебил его Лебрехт. – Если Георг Шварцконц был убит разбойниками где-нибудь в лесу, что, черт возьми, делает его левая рука в Бамберге?

– Вся местность вокруг города пронизана речушками и ручьями, – вставил Иероним. – Возможно, что одну из конечностей прибило здесь. Дикие звери разорвали труп и…

– Это были не дикие звери, – резко перебил его Якоб. – Я осмотрел руку. Чисто сработано, тесаком или топором.

– Ну, замечательно! Загадкой больше… – простонал Лебрехт и принялся загибать пальцы: – С Георгом Шварцконцем у меня четыре пропавших и куча конечностей. Кроме того, сегодня утром ко мне еще заявился аптекарь Магнус Ринсвизер и пожаловался, что у него пропала молодая жена. Стражники поздним вечером видели, как она шла в лес. – Капитан перевел дух. – Так мало того, старый пьяница Маттиас теперь носится по городу и всюду рассказывает, что прошлой ночью видел чудовище, лохматое и шагающее на задних ногах! Ну что за… дурак!

Лебрехт потер покрасневшие глаза, и у Якоба снова зародилось подозрение, что капитан что-то недоговаривает.

– Я сразу велел запереть Маттиаса в тюрьму, пока не протрезвеет, – продолжил комендант. – Но он уже половину города на уши поставил. Пока каждое из происшествий еще можно как-нибудь приуменьшить – ужасное ограбление, дикие звери, семейная ссора или что там еще. Но если всплывет это… – Он запнулся и показал на обезображенный труп. – Мне, так или иначе, придется доложить епископу. И все мы понимаем, что это означает…

Последние слова многозначительно повисли в воздухе. Потом Лебрехт наконец добавил:

– Поэтому Богом прошу, расскажите еще раз подробно, что вчера произошло. И будем молиться, чтобы всему этому нашлось естественное объяснение.

Бартоломей прокашлялся и начал рассказывать. При этом он время от времени вовлекал в рассказ Якоба, и тот односложно отвечал.

– Значит, драка, – заключил наконец Лебрехт. – Девушка защищается, ее сбивают с ног и, непонятно зачем, перерезают горло. Так, с этим все ясно. Но для чего этот надрез на грудине?

– Можно мне еще раз взглянуть на тело и ногу? – попросил Якоб.

Лебрехт взглянул на него с недоверием:

– Зачем?

– Мой брат сведущ в медицине, – попытался объяснить Бартоломей. – Так уж повелось, это у нас семейное. Я единственный в этом плане не пошел по стопам остальных.

Якоб незаметно кивнул. Как и многие другие палачи, он хорошо разбирался не только в пытках и казнях, но и в лечебном деле. Способности Куизлей были известны далеко за пределами Шонгау. Только Бартоломей не проявлял к этому особого интереса. Он был хорошим ветеринаром и отлично ладил с лошадьми и собаками, но люди, как полагал Якоб, по-прежнему были ему милее только мертвыми.

Капитан отступил в сторону и равнодушным жестом предложил Куизлю осмотреть труп поближе.

– Прошу. Хотя не думаю, что вам удастся обнаружить больше моего, но можете и попробовать.

Сперва Якоб занялся оторванной ногой. Ее состояние уже не позволило ничего сказать, кроме того, что конечность принадлежала пожилой женщине и пробыла в воде несколько дней. Также трудно было понять, отрезали ее или же просто оторвали. Куизль уже начал отворачиваться, но тут обратил внимание на пальцы. От увиденного палач оторопел. Он поднялся и оглядел присутствующих.

– У этой женщины сорваны с ноги два ногтя, – произнес Якоб задумчиво.

– Что? – Мартин Лебрехт нахмурился: – Хотите сказать, что ее пытали?

– С уверенностью сказать не могу. Но иначе какой смысл вырывать кому-то ногти? Чтобы подстригать больше не пришлось?

– А может, это крысы обгрызли труп? – предположил Иероним, оставив без внимания насмешливое замечание палача.

Якоб помотал головой:

– Поверьте, если кому-то вырвали ногти, мы с братом знаем, как это выглядит. Мы и сами не раз такое проделывали. Верно, Бартоломей?

Тот молча кивнул, и Якобу показалось, что капитан с секретарем чуть отступили.

Через некоторое время палач склонился над женским трупом и с шумом потянул носом, при этом ноздри у него вздувались, как паруса. Он снова почувствовал тот странный, гнилостный запах, который заметил еще накануне. Теперь запах был куда слабее, стал едва уловимым.

– Господи, что он такое делает? – в ужасе прошептал капитан.

– Он… ну, у него отличный нюх, – попытался объяснить Бартоломей. – Порой он чует такое, что от остальных сокрыто. Прямо как собака.

Остальные замолчали, и Якоб внимательнее осмотрел рану на шее. Края были обтрепаны, словно убийца использовал не заточенный нож, а скорее пилу или зазубренную саблю.

Куизль отогнал эту мысль и перешел к надрезу на груди. Он раздвинул края раны и увидел, что грудина в одном месте была почти рассечена. Однако убийца, вероятно, не закончил дела, потому что ему помешали. Рана располагалась в верхней части грудины, точно над сердцем.

Якоб остолбенел.

– Что вас смутило? – спросил Иероним, с интересом наблюдавший за его действиями. – Может, что-нибудь обнаружили?

Куизль неуверенно покачал головой:

– Это только предположение. Довольно смутное, чтобы…

– Давай уже выкладывай, – перебил его брат. – Вечно эти недомолвки! Меня это и раньше порядком раздражало. Хотя в итоге ты обычно оказывался прав, – добавил он с тихим недовольством.

– Говорите же! – потребовал, в свою очередь, Лебрехт.

– Убийца рассек кожу и, вероятно, собирался вскрыть грудную клетку. Пилой или чем-то подобным, – сказал наконец Якоб, повернувшись к остальным, и показал на ровный разрез. – Несомненно, здесь потрудился человек знающий. Но мы с братом, видимо, помешали ему. Вопрос лишь в том, для чего убийце делать это.

– И что вы думаете? – спросил Иероним.

– Глубокий разрез прямо над сердцем, – ответил Куизль. – Я сам делал такие надрезы, чтобы изучить внутренние органы. Мне кажется… – Он помедлил. – Кажется, убийца хотел вырезать девушке сердце.

Некоторое время все хранили молчание и слышался только плеск Регница. Наконец капитан Лебрехт прокашлялся:

– Каким бы неслыханным вздором это ни было… а может, и не вздором, – все мы должны уяснить одно. Это предположение ни в коем случае – я повторяю, ни в коем случае – не должно просочиться за эти стены. Если об этом узнает епископ, то городу грозит незавидная участь. Участь, о которой старшие из нас еще хорошо помнят. – Он хмуро взглянул на младшего Куизля: – В этом случае, мастер Бартоломей, обещаю, что без работы вы сидеть не будете… – Голос у него сорвался, и он продолжил тихо: – Господь всемогущий, этому ужасу конца не будет!

– Если б я знала, что у нашей новой тети такие странные пожелания, то хорошенько поразмыслила бы насчет прогулки по базару.

Барбара со стоном проталкивалась среди многочисленных прилавков Рыбного переулка, на которых дергались форели, гольцы и склизкие окуни. С одного лотка на девушек с немым упреком таращился огромный сом, рядом в деревянной кадке плавали ракушки и улитки. Давно перевалило за полдень, однако рыночной суете, казалось, не будет конца.

– Мы пообещали Катарине, – строго ответила Магдалена. – Так что не жалуйся. Тем более что осталось нам всего-то купить раков на ужин – и всё, мы свободны.

– Да, после того как мы купили тимьяна, моркови, капусты, лука, яиц, вяленой трески, бутыль муската и сала на полсвиньи… Да, и вонючего табака для отца, чуть не забыла! – Барбара со вздохом села на край колодца и промокнула лицо. – Какой это по счету рынок? Я давно считать перестала.

– Ты сама хотела пройтись по рынку, – Магдалена усмехнулась. – Тетя любит готовить. Неплохо бы взять у нее несколько рецептов.

– Ха, я не для того приехала в Бамберг, чтобы все эти дни торчать у очага и меняться рецептами! Да и не хочется, чтоб меня разнесло, как Катарину, и… Эй, постой!

Пожав плечами, Магдалена двинулась дальше. Многочисленные прилавки тянулись от Рыбного переулка до самого порта. За покупками сестры и вправду обошли полгорода. После овощного рынка перед большой церковью Святого Мартина они побывали сначала на фруктовом рынке, затем на молочном и под конец оказались на Мясной улице. Не в пример своему ночному облику, когда они приехали, в этот раз город показался Магдалене куда дружелюбнее. Улицы были шире и чище, чем в Шонгау, а некоторые даже вымощены камнем. Ярко выкрашенные дома, пахнущие солодом пивоварни и бесчисленное множество церквушек и часовен свидетельствовали о богатом прошлом епископского города, когда-то одного из богатейших в Германии. Однако нетрудно было заметить, что лучшие дни Бамберга остались в прошлом. Девушкам и сегодня то и дело попадались заброшенные дома и развалины, словно гнойные раны среди остальных строений. Уже не раз Магдалена задавалась вопросом, почему же люди так просто покинули свои роскошные жилища.

До сих пор они гуляли только по новой части города – обширной территории, точно остров, охваченной рукавами Регница. На другой стороне канала начинался старый город, где жили каноники и епископ. Квартал, высшей точкой которого служил собор, располагался на нескольких холмах. Обе части города соединялись в порту, расположенном неподалеку от ратуши. Мимо домов неспешно проплывали громадные плоты, баржи и небольшие лодки. У причала стояли на якоре и разгружались суда, идущие в Швайнфурт или Форххайм. Деревянный кран как раз опускал на плот несколько ящиков. Воздух пах водорослями, рыбой и стоялой речной водой. Вокруг кричали, смеялись и бранились, торговки протягивали прохожим свой скользкий товар.

Магдалена подошла к лотку, стоявшему в стороне от других, и купила раков для Катарины. Ее корзина была уже наполнена доверху. Барбара тоже несла тяжелый сверток, из которого торчали морковки и стебли лука.

– Вот и все, – с облегчением произнесла Магдалена. – Давай теперь поскорее отнесем сумки домой, пока тетя Катарина не потеряла терпение, и потом…

Ее прервал звук барабанной дроби и надрывный взвизг трубы, вероятно, изъеденной ржавчиной. Магдалена оглянулась и увидела в другой части порта группу мужчин с барабанами и духовыми инструментами. Они были в пестрых поношенных нарядах и париках, какие вошли в моду во Франции и при немецких дворах. Посередине стоял долговязый мужчина и деловито разворачивал пергамент.

– Это что, артисты? – удивленно спросила Барбара. – Я еще ни разу…

– Тсс! – шикнула Магдалена.

Долговязый начал речь. Он делал ударение на каждом слове, точно странствующий проповедник, и говорил со странным акцентом, какого Магдалене еще не доводилось слышать.

– Жители Бамберга, слушайте и дивитесь! – начал он с надменным выражением. – Почтенная труппа сэра Малькольма, с триумфом принятая в Лондоне, Париже и Константинополе, имеет честь представить на ваш суд трагедии и комедии, каких еще не видел мир! С завтрашнего дня – любовь и убийство, благородство и низость, блеск и упадок королевских династий! Вас ждут музыка, танцы и шутки. Одним словом, услада для глаза и слуха, доступная в большом зале Банкетного дома… – Он властным жестом указал на многоэтажное строение по другую сторону портовой площади. – Уже завтра вечером мы поставим там первую пьесу. За каких-то три крейцера с человека! Не пропустите, иначе долго будете жалеть!

– Банкетный дом! – прошептала Барбара. – Дядя Бартоломей с Катариной тоже там празднуют. Давай сегодня же сходим туда, а? Посмотрим, что они там соорудили!

Магдалена усмехнулась и взглянула на сестру; та не сводила глаз с артистов. Вокруг труппы между тем собралась изрядная толпа. Народ ликовал, глядя, как двое артистов принялись ходить колесом и жонглировать мячами. Один из них, симпатичный юноша, бросил взгляд на сестер и улыбнулся им. У него были спутанные, черные как смоль волосы и загорелая, даже смуглая, кожа. Тесная льняная рубашка не скрывала жилистого тела. Магдалена осклабилась, заметив, как Барбара смущенно перебирает локоны, и вновь обратила внимание на выкрутасы артистов.

Магдалена в который раз уже осознала, как мало успела повидать в свои тридцать лет. В провинциальный Шонгау тоже порой заезжали группы шутов с набором простых фокусов, танцев и грубых шуток. Многие из них были родом из-за Альп и разыгрывали забавные сценки, во время которых надевали маски. Но труппа, ставившая продолжительные пьесы, была в новинку и для Магдалены.

Барабан выбил длинную дробь, в последний раз протяжно взвыла труба, и артисты медленно двинулись в Банкетный дом.

– Пойдем посмотрим, где они устроили свой театр! – снова взмолилась Барбара. – Одним глазком.

– А покупки? – спросила Магдалена.

– Возьмем с собой. – Барбара уже протискивалась сквозь толпу к Банкетному дому. – Полчаса все равно ничего не решат.

Магдалена вздохнула и двинулась следом. Она попыталась было возразить, но тут сама почувствовала притягательную, словно магическую, силу театра.

Как только сестры переступили порог Банкетного дома, их обдало прохладой большого сооружения. Казалось, здесь уже вступила в свои права зима. Магдалена зябко поежилась и оглядела просторный склад, заставленный винными бочками, свертками материи и ящиками. Несколько рабочих разгружали телегу, подведенную из порта прямо в ворота. Далее, в глубине, склад открывался во внутренний двор, очевидно, примыкавший к большому трактиру. Оттуда доносились пьяные вопли, кто-то совершенно отвратительно играл на скрипке. На верхние этажи вела широкая витая лестница. Там, наверху, усердно орудовали молотками и пилами, кто-то несколько раз стукнул в барабан.

– Думаю, артисты где-то наверху, – предположила Барбара, уже взбегая по ступеням.

Магдалена с трудом поспевала за сестрой. Полная корзина в руках с каждым шагом становилась тяжелее.

На втором этаже они действительно обнаружили труппу. Почти весь этаж занимала огромная площадка для танцев, окруженная с трех сторон галереей. На противоположной стороне помещалась сцена, предназначенная для музыкантов, но сейчас на ней стояли несколько артистов. Они возводили сооружение, смысл которого для Магдалены остался загадкой. Тут она снова заметила загорелого юношу: в расстегнутой рубашке и обливаясь потом, он влез на балку и крепил какую-то жердь, разделявшую сцену на две половины. Магдалена с усмешкой отметила, что Барбара тоже увидела юношу и теперь беспокойно перебирала локоны.

– А, дамы, вижу, интересуются нашими декорациями, – раздался вдруг голос у них за спиной. – Good gracious! Вам бы впору играть очаровательных королев.

Магдалена оглянулась и увидела долговязого мужчину, произносившего торжественную речь в порту. Несмотря на свой внушительный рост, он был тощ, как каланча, и длинный черный плащ висел на нем, как на пугале. Он был бледен, небрит, а темные глаза его, казалось, пронизывают собеседника насквозь. Локоны дешевого парика вились, точно дохлые змеи, до самых плеч. Заметив нерешительность девушек, мужчина сдержанно поклонился.

– My dear, я совсем забыл представиться, – произнес он с тем странным, мягким акцентом, на который Магдалена уже успела обратить внимание. – Мое имя Малькольм. Сэр Малькольм, если быть точным. Я режиссер этой выдающейся труппы. – Он показал на людей у сцены и приосанился. – Развлечь вас – наш долг. Или, как сказал однажды Шекспир, «весь мир – театр, в нем женщины, мужчины – все актеры».

– Шекспир? Развлечь? – Барбара разинула рот от изумления. – Боюсь… боюсь, я не понимаю…

Долговязый рассмеялся. Смех его походил на блеяние козы.

– Хотите сказать, что никогда не слышали про Уильяма Шекспира или Кристофера Марло? Что ж, в таком случае вам повезло. Потому что бродячая труппа сэра Малькольма – лучшая, самая выдающаяся и… – тут режиссер заговорщически подмигнул и понизил голос, – несомненно, самая привлекательная во всей Германии. – Он улыбнулся так широко, что Магдалена увидела его зубы, на удивление белые и острые. – В любом случае буду рад пригласить вас на одно из наших представлений. Может, даже завтра вечером, на «Доктора Фауста» Кристофера Марло. Вы, конечно, слышали о нашей легендарной постановке?

– Э, даже не знаю… – начала Магдалена, с трудом подбирая слова. – А что это за пьеса?

– «Доктор Фауст»? О, это старинная история об ученом, который заключил сделку с дьяволом. Колдовство, дым и ужас!.. Иногда зрители с криками бегут из театра, до того им страшно. – Малькольм по-волчьи оскалился. – Другими словами, им это нравится.

– А дьявол там тоже есть? – спросила Барбара с любопытством.

Малькольм кивнул.

– Я лично его играю. И при всей своей скромности должен сказать, что во всей Германии не сыскать дьявола страшнее. Маркус играет старого Фауста, а Матео – красавицу Елену… Эй, Маркус, Матео! Подойдите-ка сюда, тут две почитательницы вашего искусства!

Двое артистов из тех, что трудились на сцене, оглянулись. У Барбары сверкнули глаза, когда выяснилось, что один из них – тот самый загорелый юноша. Вторым оказался мужчина лет сорока. На вид бледный и унылый, он был по-своему привлекателен. От Магдалены не укрылась бесконечная тоска в его глазах. Оба спрыгнули со сцены и подошли.

– Матео родом с Сицилии, артист уже не в первом поколении, – объяснил Малькольм; Барбара между тем взволнованно теребила платье. – Он жонглирует, как никто другой, и играет у нас либо красивых героев, либо прелестных девиц. – Тут режиссер понизил голос и прошептал: – Теперь, конечно, женские роли все чаще достаются женщинам, но здесь, под крылом епископа, мы сочли за лучшее оставить все по-старому. Все-таки не хочется шутить с его преосвященством.

– Что красавцы герои, что прелестные девицы, без разницы – Матео годится на обе роли, – усмехнулась Магдалена и с вызовом посмотрела на младшую сестру: – Или как ты думаешь, Барбара? Тебе не кажется, что он сошел бы за милую девицу?

Барбара закатила глаза, словно Магдалена сказала что-то возмутительное. Матео, однако, рассмеялся и изобразил при этом книксен.

Магдалена повернулась к бледному мужчине, которого Малькольм назвал Маркусом.

– Для роли старого ученого вы пока на удивление молоды, – заметила она с любопытством.

Мужчина улыбнулся, но глаза его оставались печальными.

– Вы не поверите, на что способна самая малость грима. Кроме того, временами я действительно чувствую себя дряхлым стариком. – Он кивнул в сторону режиссера: – Сэр Малькольм у нас как надзиратель над рабами.

Малькольм по-козьи рассмеялся.

– Для раба у тебя чертовски хорошее жалованье. Тем более что имя твое скоро будет у всех на устах, не только в Бамберге. – Он снова подобрался и пояснил: – Маркус Зальтер – не только артист, он еще и наш драматург. Мы берем оригинальные пьесы Уильяма Шекспира или Кристофера Марло и… скажем так, доводим до ума.

– А что же, пьесы недостаточно хороши? – поинтересовалась Барбара.

– Ну, для простой публики они зачастую слишком затянуты и скучны. Поэтому мы опускаем длинные монологи и делаем акцент на веселых и в особенности кровавых пассажах. Кроме того, многие пьесы нужно сначала перевести на немецкий. Этим тоже занимается Маркус.

– Я кромсаю пьесы Шекспира и превращаю их в кровавый спектакль для толпы. – Зальтер горестно вздохнул: – Витиеватые пентаметры, прекрасные образы – нынче всему этому, наверное, нет места. Чем больше крови, тем лучше. При этом я сам написал несколько пьес, над которыми…

– Да-да, над которыми рыдал бы сам Шекспир, – перебил его Малькольм. – Знаю. Или уснул бы. Боюсь, Маркус, ты наскучил дамам. Как и твои пьесы. Мы не можем позволить себе экспериментов, мне все-таки целую труппу кормить приходится… – Он хлопнул в ладоши. – Но теперь пора вернуться к сцене. Вы нас простите?

Режиссер поклонился перед Магдаленой и Барбарой и, бросив на артистов призывный взгляд, зашагал к сцене.

– Старый кровосос, – пробормотал Маркус и побрел следом.

Матео задержался и подмигнул Барбаре:

– Так ждать вас завтра на представление? Мы придержим для вас пару мест на галерее. Ciao, signorine!

– Ч… чао, – прохрипела Барбара и затрепетала ресницами.

Матео между тем плавным движением влез обратно на сцену. Магдалена насмешливо взглянула на сестру.

– Чао? – спросила она, наморщив лоб. – И кто это говорит – дочь палача из Шонгау или итальянская графиня, что собралась замуж за принца?

– Ты… наглая, безмозглая курица, ты знала? – прошипела Барбара теперь уже в привычном тоне и бросилась к выходу.

Магдалена рассмеялась и последовала за ней. Но сестра неслась так стремительно, что скрылась из виду еще на лестнице.

Барбара кипела от злости. Выбежав на площадь перед портом, она перебрала уже с десяток крепких пожеланий для старшей сестры. И как только смогла Магдалена так ее опозорить! Она до сих пор обращалась с Барбарой как с маленькой девочкой, которой читают сказки на ночь и для которой собирают чернику. А ей между тем пятнадцать лет. Пятнадцать! Другие девицы в этом возрасте уже замуж выходят.

Но в следующее мгновение Барбара обругала себя дурехой. Она и сама-то не понимала, что с ней случилось. В обществе приятного юноши девушка вдруг почувствовала себя до нелепости смешной. Казалось, Матео заглядывал ей в самое нутро. Разве не улыбался он так странно, словно читал ее мысли?

Барбара замедлила шаг и начала понемногу успокаиваться. Вообще-то она поступила довольно глупо. Магдалена ведь всего лишь над ней подтрунивала, что же тут такого? Скорее всего, безобидная шутка стала той каплей, что переполнила чашу ее терпения. Долгая дорога, зловещая находка на берегу, радостная встреча с Георгом… Похоже, что она слишком близко приняла все невзгоды и волнения. Барбара не виделась с братом целых два года, но вчера вечером он встретил ее как-то уж слишком сдержанно. Да, Георг рад был увидеть ее, но Барбара рассчитывала, что хотя бы следующий день он проведет с ней. Вместо этого брат снимал шкуру с какой-то лошади, а она делала покупки для будущей тети.

Барбара остановилась как вкопанная. Она оставила сверток в зале на втором этаже! Вернуться? Тогда она, конечно, столкнется со старшей сестрой, а после разговора с Магдаленой ей было не по себе – и слишком стыдно за свое вздорное поведение. Магдалена, наверное, уже забрала куль с луком, табаком и травами и отправилась домой. Так что можно идти со спокойной душой.

Барбара огляделась по сторонам. Шумный порт остался позади, и она шла по широкой улице в сторону городского рва. Недолго думая, девушка свернула в тесный переулок. Слева и справа нависали стены домов, крыши почти соприкасались, и солнце едва заглядывало в проулок. Вскоре крики торговок затихли, лишь где-то вдали одиноко звонил колокол.

В скором времени Барбара поняла, что оказалась в настоящем лабиринте. Всюду развилки и перекрестки, уводящие к небольшим тенистым площадкам и нишам. Зловонные бурлящие каналы то появлялись, то снова исчезали под мостами или домами. Изредка навстречу попадались прохожие, но Барбара боялась спросить дорогу. Чужакам нигде не рады, это она усвоила еще в Шонгау.

Девушка уже поворачивала в очередной проулок, но тут почувствовала, как свербит у нее между лопатками, словно кто-то за ней наблюдает. Барбара оглянулась и заметила, как над одной из крыш метнулась серая тень. Потом что-то царапнуло и прямо под ноги упал кусок черепицы.

– Это что еще… – начала Барбара, но тут же замолчала: из дома донесся грохот.

Где-то внутри скрипнула дверь.

Барбара внимательнее взглянула на дом и заметила, как он запущен. Ставни косо висели на петлях, краска облупилась; часть крыши провалилась, и стропила торчали, как сломанные ребра. Должно быть, это один из тех заброшенных домов, на которые они еще давеча обратили внимание.

Тут из дома послышался топот. Кто-то бежал вниз по лестнице.

«Или что-то…» – пронеслось у Барбары в голове.

Ей сразу вспомнились жуткие истории о чудовище и конечности, найденные как за пределами, так и внутри города.

Девушка вдруг почувствовала себя одинокой и всеми покинутой.

– Кто… кто там? – прохрипела она.

И хотя внутренний голос кричал ей, чтобы она убиралась отсюда поскорее, Барбара, словно влекомая невидимой нитью, двинулась к одному из окон на первом этаже. Будучи дочерью палача, она унаследовала от отца не только упрямый нрав и любовь к книгам, но и известную долю любопытства.

«Входить не обязательно, – думала девушка. – Только загляну одним глазком…»

Затаив дыхание, она подошла к окну. Ветхие ставни были открыты, но окно находилось слишком высоко, так что пришлось подтянуться на карнизе. Взору открылась пустая комната. Красивый когда-то дубовый паркет был местами содран и, вероятно, пошел на растопку. Всюду валялись обломки изразцовой печи, в углу гнили старые лохмотья, ржавый канделябр…

– Ты что тут делаешь, дьявол тебя дери? Вынюхиваешь?

Стражник так неожиданно возник в оконном проеме, что Барбара вскрикнула и шлепнулась в грязь. И теперь, разинув рот, таращилась на солдата в железном шлеме и ржавой кольчуге, которого в первое мгновение приняла за чудовище с серой шерстью.

– Как будто не знаешь, что пустующие дома закрыты, дрянная ты девчонка! – добавил стражник.

Тут рядом с ним показался еще один, постарше, и тронул напарника за плечо.

– Будет тебе, – сказал он примирительно. – Как будто нам в детстве не хотелось заглянуть в эти заброшенные дома. У девчонки не было на уме ничего дурного.

– Ты же слышал, что сказал капитан, – прошипел первый. – Никаких свидетелей! Что, если…

– Тсс, – старший потянул его прочь от окна. – Ты уже сболтнул лишнего. – Он с улыбкой повернулся к Барбаре: – А ты проваливай. Здесь нет ни сокровищ, ни призраков. Только мусор да крысы… – Он вдруг нахмурился: – Ты вообще кто такая? Я тебя раньше не встречал.

– Я… я просто приехала к дяде, – ответила Барбара и вскочила. – Простите, что помешала, уже ухожу.

Она побежала по узкому тенистому переулку, а вдогонку ей доносился крик стражника:

– Эй, милашка! К какому дяде? Да подожди ты!

Но Барбара не остановилась. Она продолжала бежать, пока не увидела впереди просвет. Выбравшись из переплетения мрачных переулков, девушка с облегчением заметила, что оказалась у городского рва. Здесь несло гнилью и фекалиями, но в лицо, по крайней мере, светило солнце.

К тому времени как она вошла в дом, странная встреча со стражниками уже изгладилась из ее памяти.

Магдалена уже выходила из Банкетного дома в порт, но тут заметила сверток, который Барбара оставила у сцены. В гневе на старшую сестру эта негодница просто его забыла.

– Черт, неужели мне одной за все отдуваться?

Магдалена выругалась и побежала назад. Если она вернется домой без покупок, Катарина будет безмерно расстроена – не говоря уже об отце, который дождаться не мог своего табака. Магдалена прошла в зал, взяла сверток и поспешила обратно с твердым намерением хорошенько отчитать обидчивую сестру. Артисты были слишком заняты и не обратили на нее внимания.

И все-таки молодая женщина не сдержала усмешки. Похоже, Барбара действительно запала на этого загорелого красавца.

У лестницы она вдруг уловила невнятное бормотание. Оно доносилось из комнаты справа. Магдалена оглянулась из любопытства и увидела каморку, заставленную различными сундуками и театральными принадлежностями. Там стоял, спиной к двери, Маркус Зальтер. Драматург склонился над узким ящиком и что-то нашептывал, тихо и доверительно, словно перед ним лежал ребенок. Заметив Магдалену, он быстро надвинул на ящик заслонку и повернулся. Казалось, будто его застали за чем-то запретным.

Магдалена, словно извиняясь, показала корзину со свертком.

– Я… я не хотела мешать вам. Просто забыла кое-что, а потом увидала…

В ящике что-то заскреблось и тихонько пискнуло. Маркус, казалось, задумался на мгновение, потом тяжело вздохнул и отступил в сторону.

– Позвольте представить вам Джульетту… Только обещайте, что ничего не расскажете Малькольму.

Магдалена взглянула на него с недоумением:

– Джульетта? Боюсь, я не понимаю…

Не дожидаясь ответа, Маркус открыл ящик и достал маленький извивающийся пушистый комок. Магдалена не сразу поняла, что перед ней хорек. Она облегченно рассмеялась.

– Это и есть Джульетта?

Маркус кивнул и с любовью погладил строптивого зверька.

– Я нашел ее весной в лесу, вместе с братом Ромео. Из целого помета выжили только эти двое – остальных, видимо, сожрали кабаны. Ромео, старый сердцеед, недавно сбежал. Но Джульетта осталась. Она довольно ручная. Вот, посмотрите.

Маркус осторожно раскрыл ладони. Хорек забрался по правой руке ему на плечо и стал рассматривать Магдалену маленькими красными глазками. Взгляд у него был сообразительный, угадывалось в нем что-то от крысы. Настороженный и какой-то неприятный…

Магдалена встряхнула головой, и Маркус взглянул на нее вопросительно:

– Что такое? Может, вам не нравятся хорьки? Они довольно смышленые. Их можно отлично натаскать на крыс. – Он пожал свободным плечом. – Сэр Малькольм, к сожалению, на дух не переносит лесных зверьков. Хорьков, куниц, ласок, лис… Он утверждает, будто они переносят болезни. Какой вздор! Мне кажется, он их просто боится.

– Ну, к ним и впрямь нужно привыкнуть… – неуверенно ответила Магдалена. – Особенно если они ручные.

– Если сэр Малькольм найдет Джульетту, то затолкает в мешок и швырнет в ближайший пруд. Прошу вас, ничего ему не говорите! – Маркус погладил хорька; тот по-прежнему сидел у него на плече, как маленькая кошка. – Я прячу ее среди реквизита, пока не подыщу место получше. Джульетта действительно очень дорога мне.

Магдалена улыбнулась.

– Буду нема как могила, обещаю. – И, немного помолчав, спросила: – А долго вы пробудете в Бамберге?

– Наверное, всю зиму. – Маркус посадил вырывающуюся Джульетту обратно в ящик и осторожно запер. – Так поступают все артисты. Зимой слишком холодно, чтобы переезжать с одного места на другое. Мы уже бывали в Бамберге, еще в мае. Епископу, видимо, понравились наши представления, и он позволил нам перезимовать здесь. Здешний трактирщик очень предупредителен, предоставил нам танцевальный зал для репетиций и выступлений и несколько комнат, чтобы ночевать. – Он усмехнулся: – Ну да, он и сам на этом выгадал. Во время представлений люди пьют так, будто завтра не наступит.

Магдалене вдруг пришла в голову мысль.

– Так вы говорите, что уже бывали здесь? – спросила она. – Вам известно что-нибудь об этих заброшенных домах? Я еще вчера вечером обратила на них внимание. Какие-то они… жуткие.

– Заброшенные дома?

Маркус немного помедлил. А когда снова заговорил, взгляд его стал еще печальнее.

– Вид у них действительно жуткий. Немые свидетели ужасного преступления… Быть может, самого ужасного, какие совершались на этой земле.

– Что же это за преступление? – спросила Магдалена.

Маркус взглянул на нее с недоумением:

– Должно быть, вы действительно явились издалека, раз ничего не слышали о бабмергском ведовском процессе. С тех пор минуло больше тридцати лет. Я был тогда совсем ребенком и жил с родителями в сорока милях отсюда, в Нюрнберге. Но даже там рассказывали об ужасах, которые здесь творились… – Он подался вперед и понизил голос, словно боялся, что их подслушают: – Почти тысячу неповинных жителей в Бамберге и соседних селениях обвинили в колдовстве и сожгли. Женщин, мужчин, даже детей. Среди них не только простые горожане, но и патриции, несколько бургомистров и даже канцлер. Архиепископ и его прихвостни не знали удержу, и никто не мог их остановить. Даже папа и кайзер… – Он запнулся, глаза его смотрели куда-то вдаль. – Трагедия! Эти события легли бы в основу хорошей, но, главное, кровавой пьесы.

– И дома приговоренных некогда горожан до сих пор пустуют? – спросила Магдалена с сомнением.

Маркус пожал плечами:

– Некоторое время люди думали, что там водятся призраки. Говорили, будто души ни в чем не повинных жертв бродят по своим бывшим владениям. Потом дома стали ветшать на глазах, а теперь, видимо, восстанавливать их слишком дорого… – Он вздохнул. – Да, Бамберг знавал лучшие времена. Я только рад буду уехать отсюда весной.

Магдалена посмотрела из окна на рынок. Торговки по-прежнему зазывали покупателей, полуденное солнце светило по поверхности Регница, лодка неспешно скользила в сторону ратуши, и над всем этим вздымался собор, подернутый дымкой облаков. Картина представлялась идиллической. Но у Магдалены было такое чувство, будто серая пелена накрыла улицы с тех пор, как она прошла по рынку. Даже отсюда можно было различить развалины, как воспаленные раны обреченного на упадок города. Война, эпидемии, ведовские процессы… Оправится ли еще Бамберг от ужасов прошлых лет?

Магдалене сразу стало зябко среди холодных стен, обнаженные руки покрылись гусиной кожей. Она подняла корзину со свертком и слегка поклонилась:

– Рада была познакомиться, мастер Маркус. Хотя рассказ ваш оказался довольно грустным… Что ж, увидимся завтра на представлении. – Губы ее растянулись в улыбке. – И передавайте привет Джульетте. Может, в следующий раз принесу ей что-нибудь вкусненькое.

Магдалена развернулась и поспешила вниз, к выходу. И только среди суеты порта к ней стало возвращаться тепло.