Во время нашего отступления меня более всего угнетало и мучило то, что, кроме нас двоих, я не видел никого из нашего батальона. Я думал: «Не могли же они быть все убиты!» и говорил Бюшу:

— Жан, если я найду Зебеде, ко мне вернется мое мужество.

Бюш повторял одно:

— Нам надо постараться спастись. Если мне доведется увидеть свой родной Харберг, я не буду жаловаться, что там кормят одной картошкой. Да, да… Бог меня наказал… Теперь я буду с удовольствием работать и ходить в лес с топором на плече. Лишь бы только не вернуться домой калекой и не жить, как другие, собирая подаяние на большой дороге. Постараемся выбраться целыми и невредимыми.

Около половины одиннадцатого мы подошли к Женаппу. Издали доносились ужасные крики. При свете костров, горевших около большой дороги, мы увидели, что дома и улицы деревни до такой степени переполнены людьми, лошадьми и повозками, что нельзя было сделать ни шагу.

Мы понимали, что с минуты на минуту явятся пруссаки с пушками и что нам лучше обойти деревню, чем попасть всем в плен. Поэтому мы взяли влево, через поля. За нами пошло довольно много народа. Мы перешли реку по пояс в воде. К полуночи мы были у двух домиков на перекрестке «Катр-Бра».

Мы хорошо сделали, что не вошли в Женапп и вскоре мы услышали канонаду и ружейную пальбу.

На дороге появилось много беглецов — кирасир, улан, егерей… Они мчались что было сил.

Голод мучил нас ужасно. Мы были уверены, что в этих двух домах давно все было съедено, но все-таки вошли в один из них. Пол был завален соломой, на которой лежали раненые. Не успели мы открыть двери, как все они начали кричать… Из комнаты шел такой ужасный запах, что мы сейчас же вышли и двинулись дальше по дороге к Шарлеруа.

Луна ярко светила. Направо среди нив мы увидели кучи непогребенных трупов. Бюш сошел с дороги на одну ниву, где валялось несколько убитых англичан. Я недоумевал, что он собирается делать среди трупов. Скоро он вернулся с жестяной фляжкой. Он потряс ее около уха и сказал мне:

— Жозеф, она полна!

Прежде чем открывать, он обмыл ее в канаве с водой. Откупорив и отпив глоток, Бюш заметил:

— Это водка!

Потом попил я и почувствовал, как ко мне возвращаются силы, и поблагодарил Бога за то, что он осенил нас.

Мы стали искать, нет ли у мертвых и хлеба, но так как шум сзади возрастал и мы не смогли бы оказать сопротивления пруссакам, то пошли дальше. Мы окрепли и стали бодрее. Водка заставила нас все видеть в розовом свете. Я говорил:

— Жан, теперь уже прошли самые ужасные минуты. Мы снова вернемся в Харберг и Пфальцбург. Мы на верной дороге, которая приведет нас во Францию. Если бы мы победили, нам пришлось бы идти еще дальше, в глубь Германии. Пришлось бы сражаться с австрийцами и русскими. И если бы нам удалось выбраться изо всех этих передряг, мы вернулись бы седыми ветеранами и стали бы нести гарнизонную службу в какой-нибудь крепости.

А Бюш сообщал мне в ответ свои мысли:

— Хорошо, что у англичан жестяные фляжки. Если бы жесть не блестела при лунном свете, я бы никогда не догадался пойти обшаривать трупы.

Пока мы беседовали так, мимо нас то и дело проезжали кавалеристы. Их лошади почти не держались на ногах; удары хлыста и шпор все-таки заставляли бедных животных бежать рысью. Сзади слышались выстрелы. Мы, к счастью, были впереди других.

Было уже около часа ночи.

Проехавшие драгуны сообщили нам, что Наполеон уехал в Париж и командование армией передано королю Жерому.

Часам к двум ночи мы так изнемогли, что уже не в силах были двигаться. Мы заметили в нескольких сотнях шагов слева от дороги буковую рощу. Бюш сказал:

— Войдем в нее, Жозеф… и ляжем там спать.

Я не желал ничего лучшего.

Мы сошли с дороги, перешли овсяное поле и углубились в чащу. Мы положили ранцы на землю вместо подушек.

Когда мы проснулись, был уже день, и по дороге двигалась разгромленная армия.

Мы медленно пошли дальше.