Поздно вечером мы увидели бивуачные огни на темном холме; направо от селения Гауэрниц и старого замка. Дальше на равнине огни виднелись в большем количестве.

Ночь была ясной. Небо расчистилось. Когда мы подошли к бивуаку, нас окликнули:

— Кто идет?

— Франция, — ответил Пуатвен.

При мысли, что я скоро увижусь со своими старыми товарищами, мое сердце учащенно забилось.

Часовые вышли из сарая и подошли к нам, чтобы проверить, кто мы такие. Начальник пикета, старый, совсем седой офицер, спросил, откуда мы идем, куда направляемся и не попадались ли нам на пути казаки. Пуатвен отвечал за нас всех. Затем офицер сообщил нам, что дивизия генерала Суама утром выступила из лагеря, и велел нам идти за собой, чтобы проверить наши подорожные.

Мы прошли мимо бивуачных огней, вокруг которых спали десятки людей, и вошли в сарай. Здесь тоже спали солдаты. Только один старик, худой и загорелый, сидел, скрестив ноги, и чинил свой башмак. Офицер вернул подорожную мне первому и сказал:

— Вы присоединитесь к батальону завтра, он находится в восьми верстах отсюда, около Торгау.

Старый солдат указал мне рукой, что около него есть свободное место, и я сел рядом. Я открыл ранец и надел новые чулки и башмаки, полученные мною в Лейпциге.

Старик спросил меня:

— Ты идешь к своему полку?

— Да, к шестому стрелковому, в Торгау.

— Откуда?

— Из лейпцигского госпиталя.

— Это и видно. Ты разжирел, как монах. Там тебя кормили курицей, а мы тут лопали мясо бешеной коровы.

Он был прав. Я поглядел кругом и увидел, что у бедных солдат осталась одна кожа да кости. Вся эта молодежь стала желтой, морщинистой, обветрившейся, словно ветераны.

На следующий день я с Пуатвеном и тремя солдатами снова двинулся в путь. Дорога шла вдоль реки Эльбы. Было сыро. Ветер гнал волны по реке, и пена долетала до самой дороги.

Мы шагали так около часа. Вдруг Пуатвен остановился и сказал:

— Тихо, слушайте!

Он стоял, подняв нос кверху, как охотничья собака, почуявшая дичь. Ветер свистел в деревьях, волны шумели, мы больше ничего не слышали. Но у старика был слух получше нашего:

— Палят, — сказал он и указал вправо. — Враг, очевидно, там. Как бы нам не влететь в самое пекло. Войдем в лес и осторожно пойдем там.

Мы согласились, что Пуатвен прав, и пошли лесом. Мы двигались тихо и через каждую сотню шагов останавливались и прислушивались. Выстрелы слышались все ближе.

— Это пехота стреляет по кавалерии, а та не отвечает, — пояснил нам Пуатвен.

И действительно, скоро мы увидели в лесу батальон французской инфантерии, а вдали — группы казаков, скакавших по равнине от одной деревни к другой. Казаки были уже вне досягаемости выстрелов.

— Вот вы и пришли, молодой человек — сказал мне Пуатвен.

Он ухитрился различить номер полка на очень большом расстоянии.

Мы подошли к двум палаткам, около которых стояли несколько лошадей и щипали тощую траву. Я увидел офицера Лорена. Это был высокий, худой и угрюмый человек. Он глянул на нас, нахмурил брови и, повертев мой дорожный лист, сказал только:

— Идите к своей роте.

Я пошел отыскивать своих. Это было трудно сделать. После Лютцена состав рот, полков и дивизий перемешался. Я никого не мог найти, и на меня все глядели как-то пренебрежительно.

Мне было совестно спросить о своей роте. Вдруг какой-то сухопарый ветеран, с длинным крючковатым носом и широкими плечами, поднял голову, поглядел на меня и спокойным голосом произнес:

— Ба, это ты, Жозеф! А я думал, что тебя давно похоронили.

Тут только я узнал моего славного Зебеде. Он, видимо, был растроган. Пожав мне руку, он крикнул:

— Клипфель… здесь Жозеф!

Другой солдат, сидевший у соседнего стола, обернулся и сказал:

— Это ты, Жозеф! Так ты не умер?!

Только эти приветствия я и услышал. Несчастия сделали этих людей эгоистами и заставили заботиться лишь о своей собственной шкуре. По существу Зебеде все-таки оставался славным парнем. Он пригласил меня сесть к котлу и протянул мне свою ложку. Я отказался, так как накануне купил себе у маркитанта дюжину сосисок, краюху хлеба и бутылку водки. Я угостил сосисками Зебеде, и это его очень тронуло. Я хотел угостить и других, но Зебеде положил мне руку на плечо и сказал:

— То, что приятно есть, приятно и сохранить.

Мы отошли с Зебеде в сторону и начали есть, запивая водкой. Клипфель, почуяв запах спиртного, крикнул мне:

— Эй, Жозеф, подсаживайся к нашему котлу. Товарищи всегда остаются товарищами! Чего там!

— На мой взгляд, сосиски — самые лучшие товарищи, — заметил Зебеде.

Потом он сам уложил мой ранец и добавил:

— Вот уже целый месяц, как я не подкреплялся так здорово!

Через полчаса после этого протрубили сбор. Пехота выстроилась. Офицеры вскочили на лошадей, и мы двинулись.