Двадцать семь
Две недели спустя ко мне приехала Энн. Моя бывшая жена.
Неожиданный визит.
Старыми ключами она открыла подъезд, но в квартиру войти не смогла – я сменил замки. Я услышал возню за дверью, посмотрел в глазок. Открыть получилось не сразу.
На пороге стояла она. Это был нокаут. Та самая женщина, только изменившаяся за время, что мы с ней провели врозь.
– Привет, Макс.
– Привет.
Она была без макияжа, если не считать мазка краски на губах. Свет из коридора упал на ее длинные каштановые волосы, и я заметил в них седую прядь. У нее были карие глаза и бледная кожа. При взгляде на Энн сразу становилось ясно, откуда у Скаут этот разбивающий сердце овал лица. Трудно вырвать женщину из сердца, если видишь ее в любимом ребенке.
Моя бывшая жена не взяла с собой новую жизнь, если не считать ребенка внутри, которого она успокаивала и ласкала, поглаживая живот.
Мы оба молчали, и это меня ужаснуло.
– Где твой сын? – спросил я.
– У няни, – ответила она.
Я прошел вслед за Энн в квартиру, зачарованно глядя на серебристую прядь в ее волосах. Не потому, что седина показывала ее возраст – ведь она когда-нибудь постареет, впервые подумал я, – а потому, что знал: однажды она утратит этот особый свет, в который я влюбился, когда мы были детьми. Свет уйдет, но это ничего не изменит. Я любил бы ее и без сияния молодости и, возможно, только тогда узнал бы истинную любовь. Но, конечно, теперь у меня не осталось шансов.
– Что за взгляд, Макс? Не надо, у меня мурашки по коже.
– Прости.
Из спальни вышли Скаут и Стэн. Мы все смотрели на гостью, будто она явилась с другой планеты, а не из богатого лондонского пригорода. Энн опустилась на колени и принялась осыпать дочку ласками. Когда мало видишься со своим ребенком, появляется одна проблема: ты не можешь вести себя естественно. Во мне кипело такое возмущение, что я чувствовал его привкус во рту.
Ты должна была любить Скаут, думал я. Любить ее больше всего на свете.
Стэн крутился вокруг моей бывшей жены, помахивая хвостиком. С надеждой обнюхал ее ноги. Энн встала, держась одной рукой за поясницу, а другой отмахиваясь. Ее милое стареющее лицо исказила брезгливая гримаса.
– Не люблю собак. Никогда не знаешь, где побывал их нос.
Я отнес щенка в спальню дочери, и он проводил меня печальным взглядом.
Когда я вернулся, Скаут показывала Энн детские боксерские перчатки, которые я купил. Сказать по правде, Скаут осталась к ним равнодушна. Она предпочитала рисовать, гулять со Стэном и разговаривать с куклами (дочка настаивала, что она не играет с ними – «просто разговаривает»). Но я видел, что Скаут чувствует какое-то безотчетное стремление показать матери что-нибудь новое. Ведь тогда та, быть может, останется.
Пока они болтали, я пошел на кухню. Я почти сварил кофе, когда на меня огромной волной вдруг нахлынуло горе. В глазах защипало, к горлу подкатил ком. Не было сил шевельнуться.
Потом все прошло.
Я вернулся в комнату с подносом, на котором стояли две чашки кофе и апельсиновый сок.
– Кофе я больше не пью, – сказала Энн.
Я растерялся. Раньше она его любила.
– Тогда принесу воды.
– Не сори из-за меня деньгами, – сказала она, и я рассмеялся.
Она всегда умела меня рассмешить.
– Хочешь посмотреть, как я рисую? – спросила Скаут.
– Конечно! – Энн погладила живот. – Конечно, милая!
Скаут убежала в свою комнату, а мы с Энн посмотрели друг на друга. Я видел, как ей трудно.
Мы обернулись на голос дочери. Щенок пытался сбежать из-под ареста.
– Нет, Стэн, – сказала ему Скаут и вошла в комнату, закрыв за собой дверь.
– Собака? – произнесла Энн. – Бокс?
Она говорила так, будто я держал притон для наркоманов.
Энн медленно прошлась по комнате, будто проверяя, не забыла ли тут что-нибудь важное, и вдруг наступила на игрушечную обезьянку. Та громко запищала.
– У тебя везде хлам. И разбрасывает его даже не Скаут.
Она была права. Стэн раскидывал свой собственный мусор. В этом возрасте собака – все равно что ребенок. По всей квартире валялись его игрушки – утка с пищалкой, шипастый резиновый мячик, медведь в нагруднике с британским флагом, кусочки погрызенных костей и растрепанной веревки.
– Это твоя собака? – спросила Энн с презрительным удивлением, которое было мне прекрасно знакомо. – Или тебя попросили за ней присмотреть?
– Собаки – замечательные существа, – ответил я.
Скаут принесла рисунки, а за ней прибежал Стэн и украдкой покосился на меня.
– Собакам все равно, красивый ты или нет, богатый или бедный, умный или не очень. Им не важно, какую машину ты водишь.
– Правильно, – кивнула Энн. – Потому что собаки глупы. Что это за странный запах?
– Взбитый омлет, – сказала Скаут и положила перед матерью стопку рисунков. – Папа сжег сковороду.
– Взбитый омлет? – переспросила Энн. – Такого не бывает!
– Нет, бывает, он очень вкусный, – не сдавалась дочь, и я чуть не прослезился от такой верности моим скромным кулинарным талантам. – Туда можно положить все, что хочешь. Ветчину и сыр и есть все это с соусом для барбекю.
Энн погладила ее по голове и рассмеялась:
– Милая, есть омлет – и есть взбитые яйца. Но взбитых омлетов не существует.
Скаут широко раскрыла глаза.
– Многие мужчины отлично готовят, – сказала она.
Энн с улыбкой покачала головой и посмотрела на верхний рисунок.
– Что это?
– Это нам в школе задали, – ответила Скаут и старательно прочла надпись. – Моя семья.
Энн ахнула:
– Но здесь только папочка, ты и собака. А где мамочка? Где твой братик? И Оливер?
Другой мужчина. Что ж. Хорошо хоть, она не назвала его «дядя Оливер». По крайней мере, нас избавили от этого унижения.
– У меня есть еще рисунки, – быстро продолжила Скаут, перебив мать, и снова ушла в свою комнату.
– Послушай, – начала Энн. – Если тебе трудно приспособиться…
Я удивленно посмотрел на нее, не зная, что сказать. Разве «терпеть» и «приспособиться» – одно и то же? Поясницу вдруг скрутило.
– Что с тобой? – спросила Энн.
– А у папы сегодня выходной. – Скаут принесла целую охапку рисунков. – У него спина болит.
– И давно это, Макс?
– Все в порядке.
– Ты нормально спишь?
– Как младенец.
– Просыпаешься среди ночи в луже и вопишь?
Мы улыбнулись друг другу.
– А я буду сердитой овечкой, – объявила Скаут, бросив рисунки на пол.
– Сердитой овечкой? – удивилась Энн. – А кто это?
– Она не хотела идти к маленькому Иисусу. Рассказ так называется, и я играю главную роль. Это из Библии.
– Они ставят рождественскую пьесу, – объяснил я. – По-моему, в Библии нет сердитой овечки, милая.
– Папа сошьет мне костюм.
Энн вскинула бровь.
– Удачи тебе.
Ей было пора. Посыпались обещания: навестить Скаут, отвезти ее туда и сюда и славно провести время. Рассказы о маленьком брате, о сестричке в животе, которые для моей дочери ничего не значили. Обещания, обещания. Если бы Энн их сдержала, дела пошли бы лучше. Не отлично и не на лад, но лучше.
И все же, несмотря ни на что, Энн любила дочь. Просто не нашла для нее места в своей новой жизни, в новом доме, с новым мужчиной. Пока все оставалось как есть, Скаут была для нее потеряна. И это ранило нашу прекрасную девочку на всю жизнь.
– Ах да, – сказала Энн. – Внизу тебя ждала девушка.
– Ко мне их много ходит.
– Верю, – сказала Энн, уходя. – Им, наверное, нравится твоя собака.
* * *
– Привет, больной, – сказала Эди Рен. – Я думала, вы меня никогда не впустите. Что на этот раз не так?
– Разорваны внутренние межреберные мышцы, – сказал я.
Эди покачала головой:
– А можно попроще?
– Эти мышцы поднимают грудную клетку при вдохе и выдохе.
– Больно?
– Только когда дышу.
– Нам вас очень не хватало на похоронах Мэллори. Жаль, что вы не пришли. Его жена, Маргарет, спрашивала про вас.
Я опустил голову и сглотнул комок в горле.
– Не могу с ней встретиться. Не знаю, что сказать.
– А вам и не нужно ничего говорить.
Вышли Скаут и Стэн.
– У него шерсть такого же цвета, как мои волосы! – воскликнула Эди.
Все трое были рады познакомиться. Стэн прыгал вокруг. Прежде чем погладить, Рен дала ему понюхать тыльную сторону ладони, и я понял, что она с детства хорошо знает собак.
– Как вас зовут? – спросила Скаут.
– Эди.
– Смотрите, Эди! – Скаут повернулась к Стэну. – Умри!
Пес упал на бок и приподнял голову, тараща глаза на куриный сухарик, который Скаут зажала в кулачке. Щенок облизнулся, его голова подрагивала от нетерпения. По правде говоря, он был не похож на мертвого. И даже на спящего.
– Невероятно! – сказала Рен. – Никогда не видела ничего подобного. Вам двоим нужно выступать в телешоу. Прекрасный трюк.
Стэн и Скаут ушли в свою комнату, сияя от гордости.
– Когда вернетесь на работу? – спросила у меня Рен.
– Завтра. Или послезавтра.
– Вообще-то у меня есть внеплановое задание.
Рен протянула мне тонкую зеленую папку, но я и рукой не шевельнул.
– Там список.
– Что?
– Помните, я искала имена девушек, пропавших двадцать лет назад. – Ее глаза блеснули. – Вы меня просили. Помните?
Я чуть не рассмеялся. Поясницу прострелило.
– Все кончено, – сказал я. – Дело закрыто, преступник схвачен. Они уже нашли виновного.
Яна Пека, также известного как Мясник Боб, судили за все – не только за Мэллори, но и за Хьюго Бака, Адама Джонса и Гая Филипса. Мясника официально признали серийным убийцей, он стал звездой, совершившей настоящее преступление, и сообщения от его поклонников до сих пор мелькали тут и там в социальной сети.
На меня вдруг навалилась страшная усталость.
– Слышал, что Уайтстоун повысили. Она теперь старший инспектор.
– Да. Вполне заслуженно.
– Мэллори посмертно дают Королевскую медаль?
– А Скарлет Буш выпустила книгу под названием «Свинорез».
– Книгу? Так быстро?
– Это электронная книга, дедушка. – Эди щелкнула пальцами. – Их делают очень быстро. Я пока не читала. Свайр счастлива. Похоже, в нашей команде все получат прибавку к зарплате. И все это – пока вы сидите дома с разбитой спиной и жалеете себя.
Я покачал головой:
– Все кончено.
– Нет. Все только начинается. Потому что пропавших до сих пор не нашли.
– Знаете, сколько людей пропадает в этой стране каждый день?
– Да. По одному в три минуты. Большинство – молодежь. Многие – женского пола. Девчонки бегут из приютов или от нового дружка любимой мамы, который к ним пристает. Есть наркоманки и те, у кого проблемы с алкоголем или здоровьем. Девушки со склонностью к суициду или какой-либо зависимостью. Бездомные и бродяги. Те, кто не попал в наши списки. Беременные, влюбленные, дети религиозных фанатиков, которые считают свою дочь шлюхой, если она слушает поп-музыку.
– Почти всех перечислили, – сказал я.
– Знаете, сколько девочек исчезло в графстве в восемьдесят восьмом?
Я помолчал:
– Думаю, много.
– Вы и не поверите – сколько.
– Решили разыскать всех, Эди? Отомстить? Все исправить?
– Не всех. Только одну. Я сузила параметры поиска, потому что система выдала слишком много имен. Тогда я стала искать тех, кто пропал в непосредственной близости от Поттерс-Филда весной и летом восемьдесят восьмого.
– Не все пропавшие без вести – жертвы убийства, Эди. Большинство – просто потерянные контакты. Вам ведь рассказывали о них в школе детективов?
– Отлично. – Она стала складывать листы в тоненькую папку. – Сама все сделаю.
– Иногда люди просто переезжают, берут другое имя и живут счастливо вдали от того кошмара, в котором побывали, – продолжал я.
– Да, однако некоторых находят мертвыми в погребе. Или того хуже – они лет по десять живут в подвале какого-нибудь ублюдка, который раздел их догола и приковал к стене. И это тоже правда. Вы ведь знаете, Макс.
Я ответил не сразу:
– Да.
– Вы слышали, что сказал Джеймс Сатклиф. Там была девушка, Макс. Все началось с девушки! Найдем ее, найдем и убийцу, и мотив. Но сначала – девушка. Мы обязаны это сделать. Нельзя же просто… забыть о ней.
– Я слышал и кое-что еще. Сатклиф говорил, что девушка выколола глаз его другу, но оказалось, что это сказка. Хьюго Бак потерял глаз, играя в регби. Мы с вами вместе смотрели запись.
– Вы и правда хотите, чтобы я сделала все сама? Даже не верится. Вы не такой, Макс.
– Вы меня не знаете.
– Очевидно.
Я подошел к двери.
– Сказать вам, что хуже всего, когда один воспитываешь ребенка? Остальной мир вас мало волнует. Вы и представить себе не могли – насколько мало. Но вам все равно. Вы становитесь жестче. Весь мир сводится к вам и вашему ребенку. Итак, вы хотите выполнить это внеплановое задание?
Она кивнула.
– Почему? Пропавших не найти, Мэллори не вернуть. Когда Мясник сядет, поклонницы все так же будут слать ему предложения пожениться.
– Потому что, если мы ничего не предпримем, преступники останутся на свободе. Если мы будем сидеть сложа руки, то станем позором своей профессии – трусами. Это важно.
Рен хлопнула по моей груди папкой, и на этот раз я ее взял.
– У вас есть дочь, Макс. Сделайте это ради Скаут.
* * *
Когда приехала миссис Мерфи, я спустился в кафе и там начал изучать список.
В папке оказалось всего три листа. На одном была небольшая фотография, с которой неуверенно улыбалась белокурая девушка лет пятнадцати. Под фотографией стояло имя – Аня Бауэр.
Немка? Родилась четвертого июля тысяча девятьсот семьдесят третьего. На распечатке с веб-сайта, посвященного пропавшим без вести, был тот же снимок и подпись: «Внешность ребенка могла измениться из-за возраста или смены стиля».
Я присмотрелся к фотографии и заметил, что Аня Бауэр уложила волосы, старательно подражая какой-то знаменитости. Поп-звезде, а может, принцессе. Мадонне или Диане? Нет, определенно Мадонне – какой та была в молодости, еще с короткой стрижкой. Аня Бауэр хотела выглядеть старше и привлекательней, как все подростки на свете. В конце восьмидесятых ей исполнилось пятнадцать, значит, теперь было под сорок.
Если она жива.
На третьем и последнем листе было то же самое фото и газетная заметка. «Поттерс-Филд пост», страница семь, двадцать первое августа восемьдесят восьмого. Одно предложение: «Аня Бауэр, пятнадцать лет, пропала два месяца назад, полиция ведет упорные поиски». Был указан телефон, который, наверное, отключили двадцать лет назад.
Я долго смотрел на фотографию Ани. Потом пошел домой, поднялся по лестнице и, открывая дверь квартиры, услышал лай Стэна и чистый смех Скаут.
