Пятнадцать
У нас есть своя столовая, но совсем рядом, всего лишь на другой стороне Риджент-стрит, к твоим услугам все кухни мира. Так что, работая за пределами Управления, обедать ходишь на тихие улочки Сохо.
С Эльзой Ольсен мы встретились в корейском ресторане. Она как раз доедала рис, приготовленный на пару́, и бульгоги – кусочки маринованного мяса.
– Выглядите, будто вас смерть пригрела, Макс.
Я сел напротив:
– Из уст судмедэксперта, Эльза, это комплимент.
Она махнула палочками:
– Закажете что-нибудь?
Я покачал головой.
– Тогда, наверное, хотите спросить о мужчине, которому перерезали горло?
Я улыбнулся:
– Вы меня насквозь видите.
– Хотите узнать, выживет ли он.
– Такой вопрос приходил мне в голову.
– Это зависит исключительно от глубины раны.
– Рана колотая, Эльза. Нож вонзили в шею, но глотку не перерезали. Это если вкратце.
– Понимаю. Но и вы поймите, колотые раны – одна другой рознь. Повреждение может быть несущественным, а может произойти и полный разрыв. Если человек продержался… сколько там? Двое суток?
– Да.
– Тогда, полагаю, у него есть шанс выжить, однако дать гарантию не смогут даже врачи. Поэтому, если не хотите перекусить, вам лучше поехать к ним.
– Есть еще вопрос, Эльза.
Она положила палочки на край чашки с рисом. Я наклонился поближе, и спина протестующе заныла.
– Он мог упасть в обморок? – спросил я. – В горло вонзили нож, но убийцу что-то спугнуло. Жертве удалось на время остановить кровотечение, встать и уйти. Он все время был в сознании? Меня дважды ударили по виску, и то я на несколько секунд отключился.
Она задумалась.
– Не знаю.
– Пожалуйста, Эльза. Хотя бы предположите.
– Сомневаюсь. Потеряв сознание, он истек бы кровью. Но, как и в случае с вами, у него могли быть кратковременные провалы.
– И сколько они продолжались?
– Наверняка не скажу. Только приблизительно.
– Мы знаем, что Хьюго Бак и Адам Джонс умерли почти мгновенно.
– Да. Когда перерезают сонную артерию, потеря сознания наступает в течение пяти секунд, но даже это – примерное время. А в этот раз перерезать артерию убийца не смог.
– Ему помешали. Или он запаниковал. Там было пятьдесят детей. А может, он отвлекся на птицу. Или увидел полицейского. Так или иначе, дело он не закончил. Так что же? Мог Филипс потерять сознание?
– Это в конце концов происходит, если перерезать любую артерию. У самоубийц, которые, говоря простым языком, вскрывают себе вены, есть приблизительно тридцать секунд. Потом наступает обморок, а еще минуты через две – смерть. Все зависит от серьезности травмы. Точнее – от того, сколько потеряно плазмы крови.
– А если проткнули дыхательное горло? Я лично думаю, что жертва все время была в сознании. Даже с перерезанной шеей.
– Я понимаю, в чем вопрос, Макс, но ответа не дам. Потому что не знаю! Ничего не могу сказать с уверенностью.
Официант поставил перед ней чашку с квашеными овощами, ким-чи, однако Эльза не обратила на него внимания. Она задумчиво смотрела на улицу за окном, хотя Глассхаус-стрит не так уж и отличается от прославленной Сэвил-Роу.
Потом покачала головой и вздохнула. Я поступил, так же как Мэллори, – стал молча ждать, что она скажет.
И Эльза наконец заговорила:
– Гиповолемический шок наступает, когда тело потеряло примерно пятую часть объема крови. Сердце перестает биться, вены расширяются, давление падает и вот…
– Вы отключаетесь.
– Именно. Если мы примем такой медицинский термин, то да, вы отключаетесь.
– Со Свином этого не случилось, потому что крови он потерял меньше. Очень много, но недостаточно, чтобы рухнуть без чувств.
– Разумное предположение.
– Итак, убийца вонзает ему в шею нож, прорезает трахею, отвлекается на что-то и выпускает жертву из рук. Филипс в сознании? Я уточняю на всякий случай.
Эльза неохотно кивнула.
И наконец она дала мне то, за чем я пришел:
– Я понимаю, к чему вы клоните, и мой ответ: да.
Она взяла палочки и выудила из чашки кусочек ким-чи. Соус чили, пропитавший листок пекинской капусты, был ярким, точно свежая кровь.
– Гай Филипс мог видеть нападавшего в лицо.
* * *
У главного входа в больницу стоял сержант полиции. Он притопывал, чтобы согреться, лицо раскраснелось от холода.
– Филипс еще жив, – уверенно сказал я.
Сержант улыбнулся и показал на пустынную улицу.
– Если он отбросит коньки, вы сразу поймете. Сбегутся все.
Я кивнул. В таком случае вокруг больницы собралось бы море камер и микрофонов.
У лифтов стоял еще один офицер. Я его не знал и на подходе вытащил удостоверение.
– Все тихо?
– Медсестры постоянно пристают, сэр. Им нравятся мужчины в форме.
– Проявите выдержку, – сказал я и шагнул в лифт, подумав, что в Хэндонском колледже зря не учат легкому флирту.
У дверей в интенсивную терапию возвышалась долговязая фигура Билли Грина. Он клевал носом, однако, увидев меня, тут же выпрямился.
– Снова в дозоре? – спросил я.
Билли заулыбался:
– Да, детектив Вулф.
– Гости были?
– Приходит один и тот же мужчина. Его друг, политик. Посетителей не допускают, но мистер Кинг, похоже, уладил этот вопрос.
Из отделения вышел врач.
– Добрый день, – сказал я. – Когда мне можно будет поговорить с вашим пациентом?
– У мистера Филипса сильно повреждена трахея, детектив, – ответил он. – Как вам известно, кто-то проткнул ее ножом. Тридцать процентов людей с такими ранами умирают. Большинство – в течение часа.
– Я понимаю, дело серьезное.
– Не уверен, что понимаете. Мистер Филипс находится под действием седативных препаратов, на искусственной вентиляции легких. Если он выживет, ему потребуется сложная операция по восстановлению трахеи. И даже если она пройдет успешно, у него до конца жизни будут трудности из-за сужения дыхательных путей.
Врач оторвал взгляд от своего блокнота и посмотрел на меня:
– Вы серьезно спрашиваете, когда с ним можно побеседовать?
– Мы думаем, что он мог видеть лицо преступника, – объяснил я. – Не нужно говорить. Он мог бы все написать.
Врач посмотрел на меня с откровенной враждебностью:
– Сейчас к нему нельзя. Я дам вам знать, когда с ним можно будет увидеться.
Он ушел.
Я отдал Грину свою визитку.
– Если Филипс очнется, позвоните мне. Если его состояние изменится, позвоните мне. Если возникнут любые проблемы, что вы сделаете?
– Позвоню вам.
– Правильно.
Я вошел в отделение, констебль Грин – следом. Пока я мыл руки в большой глубокой раковине, какие бывают только в палатах интенсивной терапии, Билли с тревогой за мной наблюдал.
– Не беспокойтесь. Я не собираюсь его оперировать и быстро уйду.
Я вошел в комнату.
В сумраке на койке с приподнятым изголовьем лежал человек. Сейчас Гай Филипс был совсем не похож на того мужчину с окровавленной шеей, который вышел к нам из лесополосы. Он выглядел как единственный выживший после катастрофы.
С края щупальцами свисали три трубки – тонкая и две толстые, рифленые. Они были подключены еще к одной, а та, в свою очередь, соединялась с горлом и носом пациента. Врач сказал, что из-за поврежденной трахеи больной не может самостоятельно дышать. Я и представить не мог, что это значит, пока не увидел и не услышал Филипса. С аппаратом искусственной вентиляции каждый вдох и выдох Свина звучал, точно шум небольшого боя.
Шею обмотали бинтами, и он стал похож не то на египетскую мумию, не то на человека, которого пытались обезглавить.
– Здравствуйте, детектив, – сказал кто-то. – В глубине комнаты, сгорбившись в одиноком кресле, сидел Бен Кинг. – Спасибо, что спасли жизнь Гая.
Он говорил очень тихо, и хотя мы никак не могли разбудить больного, я тоже понизил голос.
– Спас его старший инспектор Мэллори. Это он остановил кровотечение.
– Конечно. Я поблагодарю его лично. У вас уже есть какие-то зацепки?
– Нет. – Я помедлил. – Но мы предполагаем, что мистер Филипс видел убийцу и сможет его опознать. Когда очнется.
– Когда очнется, – повторил Бен Кинг. – Будем надеяться, что скоро.
Он встал. Я думал, что политик собрался уходить, однако он просто пожал мне руку. В его глазах стояли слезы.
– Этим убийствам, этим чудовищным злодеяниям нужно положить конец.
В полумраке больничной палаты он пристально взглянул на меня, и в этот момент я почувствовал силу его личности, понял, почему он так быстро достиг вершины.
