Тринадцать
– А теперь на землю, – сказал Гай Филипс.
Пятьдесят дрожащих мальчишек в шортах и футболках уставились на своего тренера, а потом глупо заулыбались друг другу, все еще надеясь, что он шутит. Кнутом хлестнул ветер. Было только три часа дня, а уже смеркалось.
– На землю! – крикнул Филипс.
Ученики поняли, что это не шутка, и медленно опустились на четвереньки. Шипастые бутсы взбили поле для гольфа в черную грязь, и она зачавкала, когда ребята уперлись в нее коленями и руками. Филипс в чистеньком белом костюме прохаживался между ними, и на его большом красном лице играла широкая улыбка. Он был счастлив.
– Да не на четвереньки, жабы! На живот, на спину. Катайтесь! Вот так. А теперь перевернись, Ноулз! Поерзай как следует, Дженкинс. Давай, Пейтел, что ты как девчонка? Усерднее!
Вскоре их белые шорты и футболки с пурпурно-зеленой отделкой – цветами Поттерс-Филда – пропитались жидкой грязью. Однако подняться Филипс так и не разрешил.
Он подошел к нам.
– Еще пять миль бегом через посадку, и я в вашем распоряжении, – сказал он Мэллори. – Этим улиткам нужно часа полтора. Вас устроит?
Старший инспектор кивнул, и Филипс вернулся к мальчикам. Сегодня у него было прекрасное настроение.
– Встать, встать! – прогавкал он, будто мальчишки сами решили кататься по земле. – Ну, уже не боитесь испачкать колени, а?
– Нет, сэр! – хором ответили ребята.
– А теперь пулей через поля, в лес, до старой мельницы и обратно. Успеть к вечерней молитве!
Они пустились бежать, и белый костюм Филипса замелькал среди перемазанных грязью фигурок. Самые быстрые поравнялись с тренером, а толстяки, очкарики и недовольные тащились позади. Вскоре все скрылись из виду. Когда зимнее солнце опустилось за линию деревьев, мы зашагали к школе.
Поттерс-Филд представляла собой множество викторианских зданий из красного кирпича, но были здесь и современные жилые дома, и дряхлые почерневшие постройки периода Средневековья. Глазом моргнешь, и проходят века.
Мимо нас шли стайки мальчишек в соломенных шляпах. У старших учеников они совсем обтрепались. Дети были одеты в зеленые пиджаки с пурпурной отделкой и светло-серые брюки. Все тащили книги, спортивный инвентарь или то и другое.
– С тех пор когда тут учились Бак и Джонс, ничего не изменилось, – заметил Мэллори. – Тысяча мальчиков. Все живут и питаются здесь. В каждом пансионе – директор, наставник и экономка.
Перед главным зданием мы остановились, чтобы взглянуть на статую основателя школы. Это был Генрих Восьмой, но не толстый бородач, каким его обычно изображают, а молодой человек – длинноволосый, стройный атлет с книгой в руке. У его ног сидели два каменных спаниеля.
– Да и со времени основания изменилось немного, – закончил Мэллори. – А знаете, что Генрих похоронил здесь свою самую большую любовь?
– Какую-то из жен, сэр?
– Нет. – Мэллори показал на спаниелей. – В Поттерс-Филде похоронены его любимые собаки. Обязательно надо взглянуть на их могилу.
Пять сотен лет. Уму непостижимо, как что-то может продолжаться столько времени. Я всегда считал за счастье дотянуть до выходных.
За часовней лежало небольшое кладбище. Надгробия разрушались, многие надписи стерлись от непогоды и времени. Однако могилу собак мы отыскали сразу – это была большая квадратная плита в самом центре кладбища. На ней высекли короткую эпитафию:
«Братья и сестры, нужно сказать:
Собака способна вам сердце порвать».
Когда мы возвращались к главным зданиям, автобус привез юных регбистов из местной государственной школы. Школьники посмеивались, глазея на учеников Поттерс-Филда. Мальчики в шляпах и зеленых пиджаках держались так, будто ничего не замечают, и от этого в лицах гостей сквозило уязвленное самолюбие.
Среди мальчиков с благодушной улыбкой прохаживался невероятно высокий мужчина в мантии. Он заложил руки за спину и кивал, будто член королевской семьи на военном смотре. Я вспомнил, что уже видел его на похоронах банкира.
– Это директор, – сказал Мэллори. – Он ждет нас.
* * *
Перегрин Во, директор школы Поттерс-Филд, стоял у окна своего кабинета и смотрел на спортивные поля.
– Три премьер-министра, двенадцать Крестов королевы Виктории, четыре Нобелевские премии, – говорил он. – Две по физиологии и две по физике. Пятнадцать олимпийских медалистов, сорок четыре члена парламента и шесть членов Британской академии кино. Да, наше театральное отделение всегда хорошо работало. Мальчики играли на сцене задолго до того, как первого выпускника Итона приняли в Академию драматического искусства.
– И два убийства, – вставил я.
Он взглянул на меня поверх очков без оправы:
– Что?
– Хьюго Бак и Адам Джонс, – ответил Мэллори. – Они ведь тоже ваши выпускники.
– Да, верно. Ужасная трагедия. Вы уже арестовали кого-нибудь?
– Нет еще, – сказал старший инспектор.
Директор не то просто выдохнул, не то вздохнул и вернулся к столу:
– Хотя, конечно, Джонс покинул школу при стечении весьма неприятных обстоятельств. Как ни печально, они не первые. В семидесятых убили одного иранца. Он был сказочно богат, нефтяник. На Бишопс-авеню любовница ударила его бутылкой из-под шампанского.
Он слабо улыбнулся:
– Высокое положение не гарантирует ни счастья, ни долгих лет. А мы в Поттерс-Филде осознаем свое высокое положение, джентльмены. Но мы даем кое-что взамен. Это часть наших традиций, часть нашего духа. С давних пор. На День Памяти мы проводим службу, на Рождество для горожан поет хор. Мы оплачиваем уборку улиц. Теннисный клуб играет на наших кортах, а школам и благотворительным организациям мы разрешаем пользоваться спортивными полями и бассейном.
Директор встал и снова подошел к окну.
– На самом деле, я думаю… А вот и они! – Перегрин Во с улыбкой повернулся к нам: – Взгляните.
Мы подошли. На зеленом поле для регби виднелись три фигуры. Один из мужчин сидел в инвалидном кресле, другой опирался на трость, а третий – физиотерапевт – показывал упражнения на растяжку. Его лицо почему-то выглядело неестественным, будто он носил маску.
Темнокожий человек в кресле потерял ноги – ниже пояса была только пустота и две белые штуковины, похожие на миски. Одна его рука заметно отличалась цветом от остального тела, и по слабому отблеску солнца на металлической дужке я понял, что это протез.
Мужчина с тростью тоже оказался безногим. Из штанин его длинных синих шортов торчали две тонкие палки, на колене правой ноги белела повязка. Хотя он, похоже, не мог стоять без опоры, верхняя часть его тела была невероятно мускулистой.
Инвалиды смотрели на терапевта, который все еще показывал упражнение. Все трое смеялись.
– Многие выпускники Поттерс-Филда идут в вооруженные силы, – сказал директор. – Что бы там ни думала общественность, не все наши ребята – банкиры и актеры. Мы не забываем о долге перед страной.
Мы понаблюдали, как трое мужчин делают простенькие упражнения. Инвалиды выполняли все, что говорил тренер.
– Прекрасно. – Перегрин Во решил, что мы видели достаточно, и отвернулся.
– Вы знали Хьюго Бака и Адама Джонса, – сказал Мэллори. – Двадцать лет назад вы уже работали здесь. Возглавляли Дом, в котором они учились.
– Да. Разве я не упоминал?
Мэллори молчал, ожидая, когда он продолжит.
– Бак и Джонс были из Аббатства, самого маленького и старого из наших Домов. Кто мог бы подумать, что они подружатся? Спортсмен и музыкант… Однако принадлежность к одному Дому объединяет.
– Вы не поясните, что входит в обязанности главы Дома? – попросил я.
Он фыркнул:
– На самом деле пансион – это просто школа с гостиницей. Директор отвечает за номера, в которых живут мальчики. В своем роде заменяет им отца: подбадривает, поддерживает, следит, чтобы они активно участвовали в жизни школы. Если необходимо, прибегает к наказаниям. – Едва заметная улыбка. – Конечно, сейчас такое редкость. Мальчиков не секут, да и учатся они не так уж много.
Вдалеке послышались звуки, похожие на птичий гвалт.
– Ага, – сказал директор. – Кажется, это мистер Филипс с ребятами.
* * *
Солдаты увидели их первыми.
Мы с Мэллори стояли на краю регбийного поля, наблюдая, как хозяева одолевают гостей из государственной школы. На перепачканных грязью мальчиков, что выскочили из лесополосы, мы обратили внимание не сразу.
Инвалиды перестали делать упражнения – они смотрели на опушку. Наконец мы тоже заметили неладное.
Мальчишки, рыдая, пронеслись мимо. Кто-то визжал, точно перепуганный зверек.
Я поймал одного за руку:
– Что случилось?
– Помогите, сэр, – всхлипнул тот. – Там мистер Филипс. Помогите! Его убивают!
И тут из-за деревьев показался Гай Филипс. Он зажимал руками шею, а белый костюм заливала кровь. Кто-то перерезал тренеру горло.
Филипс, шатаясь, побрел к нам. В его глазах читался смертельный ужас. Мы бросились навстречу. Он рухнул в объятия Мэллори, уронил руки, и кровь хлынула фонтаном.
На шее зияла черная рана. Мэллори сорвал свой галстук, перевязал горло умирающего и опустился рядом с ним на колени, прямо в грязь. Достал телефон, но тот выскользнул из окровавленной руки.
Я бросился в рощу, услышав, как инспектор что-то крикнул мне вслед.
* * *
Сначала мне пришлось прорываться сквозь толпу бегущих мальчишек, однако вскоре я остался один и бежал, пока не добрался до какого-то поля, пустынного, точно поверхность Луны.
Я остановился, тяжело дыша и не зная, что делать дальше. На другом конце поля виднелась ферма. И тут я заметил на стволе дерева кровавый отпечаток ладони.
Среди построек вдруг мелькнула тень. Неизвестно, что это было: мое воображение, человек или игра вечернего света, но я трусцой припустился к ферме.
Добежав до полуразрушенного кирпичного загона, я увидел, что окна дома разбиты. В нем давно никто не жил. Я прислонился к стене и вздрогнул, услышав звук, похожий на детский плач. В загоне была свинья. Кто-то спутал ей задние ноги, будто собирался прирезать, и она ползла по грязной земле. Перешагнув через обломки кирпичей, я присел на корточки и развязал веревку. Свинья завизжала и в панике рванулась прочь.
Я уже хотел встать, и тут мой затылок взорвался болью. Меня обхватили сзади за шею, в поясницу ударил чей-то кулак.
Сильные руки неизвестного сдавили меня как тиски. Человек стоял прямо за спиной и пытался наклонить мою голову набок. Я мог бы пнуть его в голень, но у меня не хватало сил. Мог бы вцепиться в его мошонку, но замер, парализованный шоком и болью.
Я был в его власти. Пальцами левой руки он давил мне на правую щеку так, что с внутренней стороны в плоть врезались зубы. Скосив глаза влево, я увидел нож.
Кинжал Ферберна – Сайкса. Единственное в мире оружие, созданное, чтобы перерезать сонные артерии.
Кончик длинного тонкого лезвия ткнулся мне в шею, чуть сдвинулся вперед, уколол в кадык. Скользнул обратно к напряженной мышце и там надавил сильнее.
Кинжал проткнул кожу, вспыхнула боль. Пульсирующим затылком я чувствовал ровное дыхание убийцы. По шее скользнула теплая струйка.
В ужасе я попытался сместить центр тяжести и начал лягаться. Я боролся с врагом и слабостью, бил, чертыхался, не желая сдаваться. Но он сдавил меня сильнее, и я обессилел от боли. Острие вошло глубже, и лезвие оказалось внутри.
Я обмяк и взмолился:
– Пожалуйста, не делайте этого. У меня есть дочь.
Он замер.
В правый висок ударил конец металлической рукояти. Еще раз. Должно быть, я на секунду отключился, потому что пришел в себя, когда стоял на коленях. Голова кружилась, меня тошнило.
– Пожалуйста, – прошептал я, подняв глаза, и вдруг увидел чемоданчик.
Старый кожаный чемоданчик криминалиста. Он стоял на клочке сухой земли.
Меня пнули изо всех сил. Носок ботинка, укрепленный стальной накладкой, врезался в поясницу. В глазах потемнело, я увидел желтую вспышку и россыпь искр, спину пронзила невыносимая боль. Я осознал, что кричу.
Я слышал шум, видел огоньки, но понимал, что все это – в голове. Я не мог встать и полз на четвереньках. Мышцы одеревенели, только страх заставлял меня двигаться вперед. Время будто исчезло, но я знал, что оно идет, потому что грязь вспаханного поля сменилась ковром палых листьев. Наконец я добрался до травы и услышал настоящие голоса.
Я почувствовал чье-то горячее дыхание, в ужасе отшатнулся.
– Пожалуйста, нет! – крикнул я и увидел перед собой испуганную морду свиньи.
