Чем больше я гляжу на овал в центре диаграммы, тем больше понимаю, что вместо «Христианской Библии» сюда можно поставить и «Историю Церкви», и «Жизнь христианина». А вот «Американская история» едва ли подойдет: в свете тезисов Декларации независимости («…наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами») и Клятвы на верность флагу («свобода и справедливость для всех»), нужно признать, что для нас отрицание предшествует утверждению.

Более того, если вам мешают слова «Бог» и «цивилизация», воспринимайте эту диаграмму как описание конфликта между радикальной и обычной концепцией нашего будущего. Радикальность ненасильственного сопротивления vs повседневность насильственных методов; радикальность мира путем дистрибутивного правосудия vs повседневность мира силой оружия. Так обстояло дело в I веке, так обстоит дело и сейчас.

Впрочем, кое-что изменилось за эти столетия. Над нами нависла роковая угроза. Отныне эскалация насилия напрямую угрожает будущему нашего вида и косвенным образом мешает решать другие проблемы, связанные с выживанием: глобальное потепление, перенаселение, не рациональное использование природных ресурсов. С насилием I века все было иначе: приступите с железным мечом к оливе, – результат предсказуем.

Стало быть, если вы согласны со мной, что нет никаких наказаний свыше, а есть только человеческие последствия – не считая, конечно, природных катастроф и несчастных случаев, – то вызов нашему виду понятен. Можем ли мы, руководимые не химическим инстинктом, а нравственным сознанием, обуздать эскалацию насилия, пока она нас не уничтожила? Можем ли отказаться от насилия, этого страшного наркотика? Можем ли сознательно взять курс на мир через справедливость, осознав банкротство старого курса на мир через принуждение?

И снова, в последний раз, вернемся к заглавию книги. Теперь, когда мы подобрали метафору («Центр библейской иконы»), и в этот центр поставили Иисуса, можно спросить: что значит «остаться христианином»? Как исторический Иисус определяет христианскую веру?

Мы неоднократно говорили об акценте библейской традиции на дистрибутивном правосудии, то есть честном и справедливом распределении Божьих благ среди Божьих людей. Но Бог есть Бог правосудия (Ис 30:18) и Бог любви (1 Ин 4:8, 16). А значит, христианство должно включать и справедливость, и любовь. Как же они сочетаются друг с другом?

Начну с оговорки, в которой, быть может, на этой стадии книги нет необходимости. Я категорически отвергаю идею, что Ветхий Завет возвещает Бога правосудия как возмездия, а Новый Завет – Бога любви как милости. Как мы уже знаем, она работает лишь до тех пор, пока мы не удосужились дочитать христианскую Библию до конца: а именно до кровавой развязки в Апокалипсисе. Но в чем же тогда состоят взаимоотношения между правосудием и любовью в христианской Библии?

Мы живем в мире зримого внешнего и незримого внутреннего. (Если бы я был полностью уверен, что имел в виду Альберт Эйнштейн, я бы сказал: в мире «массы» и «энергии».) От крошечного муравья до расширяющейся вселенной все имеет, скажем так, зримую внешнюю сторону и незримую внутреннюю сторону. Взять, к примеру, наше человеческое «я». Мы – тело и душа, плоть и дух. Но когда они разделены, мы имеем не два элемента поодиночке, а один лишь труп. Аналогичным образом обстоит дело с правосудием и любовью.

Правосудие – это тело любви, а любовь – душа правосудия. Разделите их – и не останется ничего, кроме нравственного трупа. Правосудие есть плоть любви, а любовь – дух правосудия. Об этом стоит задуматься!

Почему, с одной стороны, люди и группы, которые начинают с высочайших идеалов дистрибутивного правосудия, зачастую заканчивают кровавыми убийствами (особенно «несправедливых»)? Почему, с другой стороны, слово «любовь» настолько выхолощено, что мы говорим о своей «любви» и к шоколадному батончику, и к супруге/ супруге, и к спортивной команде, и к Богу Всемогущему?

Мы разделяем то, что разделять нельзя, если мы хотим, чтобы каждое понятие сохраняло силу. Правосудие без любви заканчивается зверством, а любовь без правосудия – банальностью. Любовь дает правосудию одухотворенность, а правосудие любви – плоть. Они должны идти рука об руку, иначе ни одного не останется.

Для заглавия эпилога я адаптировал строку из «Элегии на смерть Джона Китса», написанной Перси Биши Шелли. К Китсу я напоследок и вернусь. У него есть «Ода греческой вазе», где эта ваза объявляет:

Представим «Оду библейской вазе». Эта ваза могла бы сказать: «В правосудии – любовь, в любви – правосудие. Вот все, что мы знаем на земле, и все, что нам нужно знать».