3
Синий Треугольник прижился у меня. Нельзя сказать, что мы стали друзьями – слишком уж разные – но относились друг к другу с симпатией. Часто беседовали по вечерам. И Синий Треугольник, несмотря на мою человеческую бестолковость, кое-что все же сумел объяснить мне о хитростях многомерного, многовариантного, кристаллического и замкнутого в бесконечную петлю Мёбиуса мироздания. И о природе бесконечно-конечного и подвижно-неподвижного Времени.
То есть я понимал все это (или почти все), когда слушал Треугольника. А потом – увы – забывал. Особенно про Время. Поэтому не обижайтесь и не удивляйтесь, что, например, Мотя Гольдштейн в моих мемуарах то старик, то погибший на фронте выпускник школы, то мой ровесник и современник. И сам я, родившийся до Второй мировой войны, вдруг в нынешние годы, на грани двух тысячелетий, оказался вполне еще цветущим мужчиной. В хитрых лабиринтах непостижимого для простых умов мироздания у Времени свои законы… А, вот в чем дело! Синий Треугольник объяснял, что Всемирное Время не признает старости в ее земном понимании. Старость для него, для Времени, аномалия. Нарушение нормальных законов. Поэтому в своих снах я ни разу не видел себя стариком. Пацаном в вельветовом костюмчике образца сорок восьмого года и со школьной сумкой через плечо – сколько угодно. Студентом, обмирающим перед экзаменом или млеющим на свидании с первокурсницей Лариской Боковой – тоже. И горящим жаждою сенсаций и открытий молодым корреспондентом на борту океанского парусника – многократно. А скрюченным от радикулита пенсионером – НИ-КО-ГДА.
Вот и в пору общения с Синим Треугольником я был молод и крепок, хотя год наступил уже… Впрочем какое значение имеет здесь год …
Итак, я бездельничал, иногда развлекался с приятелями, порой грустил по поводу неосуществленных планов, а по вечерам беседовал с Синим Треугольником.
Обычно я садился на тахту, у торшера, а он устраивался у меня на коленях.. Колыхался и слегка искрился. Мои потертые джинсы виднелись сквозь его туманное тело. Был треугольник совсем небольшим, но порой меня охватывало жутковатое понимание (озарение какое-то!), что я касаюсь чего-то неизмеримо громадного и непостижимого, как если бы взял в ладони скопление галактик. Вскоре, однако, такое ощущение таяло. Треугольник делался маленьким и уже привычным (почти как Травяной Заяц). Иногда он сгущался, твердел и становился похожим на кусок сизого пластика с лохматыми краями. В такие моменты я его гладил, будто кота и, кажется, ему это нравилось. Ну, по крайней мере, он никогда не возражал.
Однако ощущение необычности и громадности треугольника никогда не исчезало из моего сознания полностью, тихонько жило там. И однажды я полушутя сказал:
– Слушай, а Бермудский Треугольник на нашей планете случайно не твой родственник? Или, может быть, твое отражение? Вдруг ты однажды повис над Атлантикой, отразился в ней и появилось там такое колдовское место…
– Чушь какая, – отозвался он с зевком.
Однако я был в дурашливом настроении и настаивал:
– Вовсе не чушь. Рассуди здраво. Там треугольник и ты – тоже. Ты синий, и там вода синяя…
Он ответил с неожиданной досадой:
– Тебе пора бы понять, что вовсе я не синий. И никакой не треугольник. Ты цепляешься за случайные ассоциации…
Я почему-то смутился и, скрывая это, пробурчал:
– Согласись все-таки: что-то… тройное… в тебе ощущается. Разве нет?
Он хмыкнул:
– Ну, разве как в тройном одеколоне… – Надо сказать, с юмором у него было все в порядке. Возможно, это общее свойство многомерных миров.
– По крайней мере, в данный момент ты сейчас ни что иное как треугольная сатиновая косынка, – продолжал я. Таким он в ту минуту и был, а мне хотелось скрыть свою неловкость.
– Ну и что?
– Да ничего. Просто сравниваю. Тебя даже можно завязать узлом, как обычный платок.
– А ну-ка завяжи, – сказал он с непонятной интонацией. – То ли подначивал меня, то ли что-то задумал.
«Ах, так?…» – Я начал связывать прямым морским узлом два конца «косынки». И опасался при этом, что они, чего доброго, затвердеют, спружинят и хлестанут меня по носу. Ну ничего не случилось. Треугольник не сопротивлялся. Наоборот, вытянул длинным языком третий, тупой угол косынки: завяжи мол, и его. Я обвязал язык петлёю вокруг прямого узла.
– Неплохо… – заметил Синий Треугольник (превратившийся теперь в тряпичный комок). – Даже интереснее, чем я думал. Моте Гольдштейну понравилось бы. Сколько негативов сразу легло друг на друга. И рельсы переплелись самым неожиданным образом. Вот только левый край сигма-пограничной области чуть перекосило, но это, видимо, неизбежно…
Я, конечно, ничего не понял и виновато спросил:
– Развязать?
– Ни в коем случае! Конфигурацию надо сохранить… Возможно, это не случайно… Сделай вот что. Открой верхний пустой ящик своего стола. Осторожно положи меня туда. Запри на ключ. Ключ никому не давай…
Я почему-то ослабел от непонятных предчувствий. Выполнил все беспрекословно. И опасливо спросил у Синего Треугольника (вернее у блестящего замка на ящике, в котором Треугольник был заперт):
– А теперь что?
Он ответил отчетливо, но непонятно:
– Больше ничего. Живи…
Я не решился переспрашивать. Был поздний вечер, лампа не горела, за окном, над крышами и тополями светился июльский закат. Створки были открыты. Даже сюда, на пятый этаж долетал запах бензина и нагретого асфальта.
Почему-то я чувствовал себя, как набедокуривший мальчишка, который спешит улечься в постель, чтобы никто не догадался о его проделке. И я улегся. И спал всю ночь без снов. А проснувшись, сразу посмотрел на ящик стола. Замочек на нем искрился.
– Треугольник… – неуверенно позвал я.
Он отозвался недовольно и сонливо:
– Чего тебе? Я ведь сказал: живи… А про меня считай, что я улетел… к себе…
– Насовсем? – печально спросил я.
– Насовсем ничего не бывает, – назидательно ответствовал он. – А пока не мешай…
Что мне было делать? Оделся, побрился… Стал думать: какие самые неотложные дела. И понял – не знаю. То есть были они, дела-то, но ни за одно браться чудовищно не хотелось. Все казалось нудным, бесполезным и скучным до тошноты. Видимо, я зашел в какой-то тупик. Захотелось сделаться маленьким и пожаловаться маме. Это было невозможно. Однако искорка памяти о времени, когда был пацаненком, не угасла. Сделалась даже ярче. Побежала, провела меня по улицам города, где я жил в свою школьную пору.
Так все ясно и тепло вспомнилось. И если уж нельзя полностью вернуться в школьные годы, то оказаться в местах своего детства – дело вполне доступное. Особенно, если не занят работой, а в бумажнике есть кое-какая сумма…
Ну, сумма-то есть, а в том городе, в Малогде, – что? Никого и ничего. Ни друзей, ни близких знакомых. Всех жизнь раскидала по разным краям.
Неужели всех?
Память услужливо подсказала: «Помнишь, три года назад к тебе в редакцию заходил Альберт Гавриков, который когда-то учился в параллельном классе? Ты в „Б“, а он в „А“. Вы были в редколлегии школьной газеты. Конечно, не друзья, но все-таки… Он был здесь проездом, посидел в редакции всего полчаса, но все же кое-что вспомнили по-доброму, выпили по бутылке пива, и он оставил свой телефон…».
Где он, телефон-то? Разве найдешь теперь?
– В старой записной книжке, в тумбочке под телевизором, – сонно сказал из ящика Синий Треугольник.
Я нашел эту книжку – пухлую, потрепанную, стянутую тонкой резинкой. Когда я сдернул резинку, из книжки посыпались поблекшие автобусные билеты (со счастливыми номерами), какие-то квитанции и чьи-то забытые визитные карточки. Телефон Альберта я тоже нашел. Только не на «Г», а на «Т» – «Тавриков». 55-00-71. И код Малоды, состоящий в основном из двоек.
Я почему-то заволновался (глупо, не правда ли?) Набрал на своем кнопочном аппарате все цифры. Противный девичий голос (так и представилась капризная красотка с маникюром) начал злорадно повторять: «Неправильно набран номер… Неправильно набран номер… Неправильно наб…»
Я досадливо брякнул трубку. Кажется, начиналась телефонная абракадабра из моих многочисленных снов, когда надо срочно куда-то дозвониться (маме, друзьям или в Гавану – другу детства Сашке Метёлкину, – а связь срывается, срывается…).
– Уточни в справочном, – лениво и досадливо посоветовал из ящика Синий Треугольник.
Я дозвонился сперва до справочного междугородной АТС, потом до справочного Малогды. Оказалось, что теперь там семизначные телефоны, начинаются с двойки. Я начал опять набирать цифру за цифрой. Было занято, занято… Утро за окнами превратилось в полдень – какой-то странный, зеленоватый, будто над улицей сгустилась тропическая листва. В прихожей прошлепал по половицам своими «лёпами» Травяной Заяц и с любопытством глянул на меня в дверную щель. И когда глянул, телефон отозвался наконец длинными гудками. А затем и полузнакомым мужским голосом Гаврикова (или Таврикова):
– Слушаю вас…
– Извините… это Альберт?
– Я…
– А я… – и назвал себя. – Помнишь, ты как-то заходил ко мне в редакцию, года три назад…
Голос разом изменился:
– Славка!.. Что значит «помнишь»!.. Ты откуда звонишь? От себя или к нам пожаловал?
– Пока от себя… Но хотел пожаловать на пару дней. И такой вопрос: можно заскочить к тебе? Это на первые два-три часа. Конечно, я устроюсь в гостинице, но сперва надо осмотреться…
Я не услышал, а скорее просто ощутил, как Альберт на том конце связи поскучнел:
– Конечно, старик. О чем разговор… Только…
– Ну, если это неудобно, то извини. Я понимаю…
– Причем тут неудобно! Просто сегодня вечером я с супругой и дочкой отбываю в Сочи… Ох как все это досадно… Но послушай… У тебя билет уже есть?
– Пока нет…
– Тогда вот что. Купи сегодня билет и до семи вечера позвони мне. Скажешь номер поезда и вагона. Я договорюсь, что тебя встретит мой племянник, даст тебе ключ. Увидеться мы уже не успеем, но квартира и холодильник будут в твоем распоряжении. А то в гостиницах-то цены сейчас ого-го…Лады?
– Лады, – сказал я со смесью досады и благодарности. Все-таки школьное товарищество – вещь добрая и крепкая…
Купить билет было непросто – отпускной сезон. Я, размахивая газетным удостоверением (Долгопень забыла его отобрать), пробился к начальнику касс. Излил на него бурную историю о срочной корреспондентской командировке. Измученный начальник сказал, что есть билеты только в вагон СВ, с двухместными купе. Цена была почти как на самолет, но я махнул рукой: ради поездки в родные места можно себе позволить…
Потом я опять позвонил Альберту. Того не было дома, ответила его жена – дама с бархатистым голосом. Она была в курсе, но отнюдь не в восторге от неожиданного квартиранта. И не проявила излишней деликатности:
– Надеюсь, вы будете аккуратны с газовой плитой. И с холодильником. То есть в отношении его содержимого проявите «щадящий режим»…
– Да что вы! Я в него даже не загляну!… И вообще… Если я… как говорится, не ко двору, то…
– Ладно, ладно, – смягчилась она. – Не обижайтесь… Поезд приходит утром? Я всё передам Альберту, вас встретят… – И хлоп! Короткие гудки..
Ну и ладно. Могу ведь и в гостиницу… Интересно, а кто встретит-то?
Я начал собирать чемодан. Спросил у Треугольника:
– Взять тебя с собой?
– Еще чего… – буркнул он из ящика (разумеется, телепатически).
– А что ты будешь тут делать один?
– Что значит «один»? – хмыкнул он. – Впрочем, оставь ключ от ящика.
– Кому? Соседке, что ли?
– Травяному Зайцу…
– И Песчаному? – ехидно подыграл я.
– И Песчаному…
– Где же я его найду? Он прячется по сусекам…
– Оставь ключ на столе. Только продерни в кольцо шнурок. Заяц потом наденет на шею…
– Как мило… – недоверчиво буркнул я, но послушался.
