10

Куда бы он ни шел, Аркадия везде принимали с радостью. Женщины целовали его в щеку, мужчины лихорадочно обнимали. Его всегда уговаривали остаться на чашку чая или рюмку водки. О возможной оргии никогда не говорилось вслух, но перспектива неизбежно витала в воздухе.

Аркадий и сам был бы не прочь задержаться, но его святая миссия не позволяла. Он должен был доставить «Распутин» каждому из бесконечного списка Кощея. И Аркадий потворствовал всем Он встречался с дворянами, офицерами и главами правительственных организаций, пожарниками и полицейскими, шлюхами и куртизанками, которые быстро выхватывали флаконы у него из рук. Порой к нему подходили суровые мужчины с тюремными татуировками на пальцах, которые ловко прятали снадобье в карман, и изнеженные господа, удивленно округляющие глаза. Виделся он также со спекулянтами, лавочниками и торговцами горючими веществами, священниками, фармацевтами и хирургами-генетиками, институтскими преподавателями и неряшливыми поэтами, ночными сторожами и изготовителями боеприпасов. Иногда ему попадались частные охранники и сентиментальные певички, толкователи сновидений и потные грузчики, депутаты Думы и представители арбатской богемы, мрачные повелители биологии, сидящие в лабораториях по клонированию на задворках трущоб, и девчонки из борделей Замоскворечья. Слух о его священном грузе распространялся по Москве, как степной пожар, и спустя некоторое время весь город для Аркадия превратился в море улыбок и протянутых рук. Его наемная карета носилась из Китай-города в домишки Парка Горького и даже в такую загородную даль, как березовые рощи Царицына. Он щедро раздавал свое снадобье, будто сказочный принц, рассыпающий рубины, и принимали его с плохо скрываемой жадностью.

Он чувствовал себя Дедом Морозом, который осыпает подарками детей в новогоднюю ночь.

Работа была изматывающая, но стоило ему почувствовать упадок сил, как Аркадий открывал мешочек из моржовой кожи и совал свое лицо внутрь, глубоко вдыхая воздух над флаконами. Микроскопические частицы снадобья, ухитрившиеся просочиться через восковые печати, вливались в легкие, кровь, мозг и мышцы, наполняя юношу энергией и благожелательностью. Это, конечно, не могло сравниться с действием полной дозы, но зато Аркадий чувствовал себя обновленным и опять рвался на поле боя.

Периодически он возвращался в «Новый Метрополь» — наполнить мешок. Он уже отдал гораздо больше «Распутина», чем Кощей мог реально привезти с собой в Москву. Однако, как в чуде с хлебами и рыбами, запасы снадобья оказались неистощимыми. Это была тайна такая же необъяснимая и поразительная, как и факт, что Господь в совершенстве Своем любил испорченных и грешных человеческих детей.

Но тайна разрешилась, когда, приехав в очередной раз в «Новый Метрополь», Аркадий узрел пару ходячих мертвецов с белесой кожей и в бесцветных тряпках вместо одежды. Они уже покинули его номер и копошились на пороге. Лица их были безжизненны, тела столь исхудалы, что он не мог определить, какого они пола. Когда они брели по коридору, Аркадий уловил явный запах экскрементов. Он вошел в комнату и увидел Кощея, Чернобога и Сварожича, вскрывающих свежедоставленный ящик с «Распутиным». Сварожич забрал у Аркадия мешок и принялся методично наполнять его флаконами, благостно улыбаясь.

У Аркадия сразу же заныла поясница. Все его хорошее настроение мигом улетучилось.

— Слишком уж много! — сердито проворчал он. — Здесь хватит «Распутина», чтобы одурманить им всех мужчин, женщин и детей в Москве десять раз подряд. И нет никакой необходимости распространять снадобье сегодня.

Он не мог не думать о красивых юных горожанках, которые уже наверняка отдавались свободно всем и каждому, за исключением лишь самого Аркадия. Немного пораньше, в тот же вечер, он отклонил предложение Евгения помочь в распространении «Распутина», хотя это вдвое уменьшило бы потраченное время, поскольку задание было доверено только ему одному. Теперь Аркадий чувствовал горькое сожаление и недовольство.

— Давайте отложим раздачу до утра.

— Нет, это должно быть сделано сегодня, — произнес Кощей, в глазах его сиял Божественный свет. Голос у него был низкий и рокочущий, и когда он говорил, казалось, в воздухе над его головой и бородой потрескивает электричество. — Завтра будет слишком поздно.

— В каком смысле?

— Хвала Господу и ангелам Его, наши труды наконец-то дали плоды! Ибо в указанный срок мы принесем на Землю Эсхатон, и история подойдет к концу.

— Я не знаю, что это значит.

— Никто не знает, пока Эсхатон не случится. Но нам следует покориться своей судьбе.

— Я все-таки не…

— Эсхатон, — вступил Чернобог, — есть трансцендентный, нерукотворный и духовный апофеоз человечества, бесконечное мгновение, когда перст Божий коснется Земли и весь имманентный и явленный мир поглотит такое неземное блаженство, какое испытывают каждое мгновение святые на Небесах.

— Но о чем вы говорите? На что похож Эсхатон?

— Когда он наступит, ты сам все поймешь, — торжественно пообещал Кощей.

— Да, — подтвердил Чернобог, — ждать осталось недолго.

Сварожич сложил ладони в молитве.

Затем странники как-то суетливо сунули мешок Аркадию в руки, похлопали его по спине и выставили за дверь. Он обнаружил себя в одиночестве посреди коридора и озадаченно заморгал. Он не понял ни слова из их речей. Но звучали они весьма духовно. И были как-то связаны с Богом. В общем, чем или кем бы этот Эсхатон ни являлся, он, наверное, не принесет человечеству ничего дурного… Конечно, не принесет.

Аркадий глубоко вдохнул содержимое флаконов и вернулся к работе с обновленной решимостью.

Туннель тянулся под кремлевскими стенами больше чем на километр. Он был выстроен с присущей древним пугающей точностью, изгибался почти незаметно, поэтому пространство впереди открывалось постепенно, а затем однообразно и медленно скрывалось в темноте. Светящийся лишайник покрывал стены и потолок, наполняя все мягким светом. Довесок брел впереди, за ним шагала Зоесофья, а за ней — Хортенко со своими карликами-савантами, Максом и Игорьком, которые старались не отставать от хозяина. Шесть стражников-медведей ковыляли позади.

— Прогулка получилась изрядная, — сказал Хортенко, — но приятная, верно? — Не то чтобы он верил хоть на миг, что его невольные пленники находят ее таковой хоть в малой степени. Но его завораживало то, что люди готовы согласиться на чужое вранье, лишь бы не признавать невыносимой правды.

Зоесофья натянуто произнесла:

— Вы должны меня извинить, но я не в настроении вести светскую болтовню. Я сегодня пережила тяжелый удар.

Довесок промолчал.

Никто не знал, с какой целью изначально был проложен туннель, ибо такие вещи никогда не записывались в исторических хрониках. Но периодически компания проходила мимо дверей, либо заложенных камнями, либо закрытых металлическими панелями и ржавыми замками. Так что цель, даже если она существовала, теперь явно сгинула в небытие.

— Ходьба — такая хорошая нагрузка. Вероятно, из-за моих слов вы сочтете меня помешанным на здоровье, но я посвящаю этому занятию хотя бы час в день.

Хортенко снял синие очки. Он читал лицо Зоесофьи как открытую книгу. Когда он только поступил младшим служащим в Московитскую разведку, глаза ему удалили хирургическим путем, а на их месте вырастили инсектоидные полукруглые органы насекомого. Окружающие находили их пугающими, что радовало неказистого пухловатого юношу. Но их истинная ценность заключалась в том, что Хортенко видел глубоко в инфракрасном спектре и мог наблюдать за током крови в человеческих лицах.

Зоесофья погрузилась в мрачные мысли, где доминировали тревога и изрядное уныние. Но страха в Жемчужине не ощущалось. Значит, она ничего не подозревала. Довеска разгадать было труднее, поскольку его лицо было покрыто шерстью. Однако язык тела выдавал песьеголового. Он плелся как-то машинально, зажав трость под мышкой, а руки сцепив за спиной. Таращился неотрывно в пол под ногами. Он являл собой живую иллюстрацию человека, принявшего неизбежность боли и смерти и предающегося отчаянию.

Имей Хортенко склонность к поспешным выводам, он бы именно так и решил. Но он был аналитиком от природы. А теперь они приближались к ловушке, приготовленной им много лет назад, в которую попадалось множество неудачливых беглецов. Это была дверь, оставленная незапертой и чуть-чуть приоткрытой. Любой, кто лелеял последнюю искру надежды сбежать, ухватился бы за слабую возможность и метнулся бы туда. Но в результате беглец попадал в каменный мешок размером с чулан.

Довесок бросил на дверь унылый взгляд и прошел мимо.

Значит, несчастная тварь практически сломлена. «Что ж, — подумал Хортенко, — жаль, что исследования с собаками пропали зря. С Довеском особо не повеселишься».

Но Зоесофья… Хортенко прикрыл глаза, воображая, что он сделает с чувствительной юной женщиной. Она получила строгое воспитание и вдобавок покрывается волдырями от малейшего прикосновения мужского пальца. Да, тут открывались невероятные возможности. А он постарается не торопиться.

Он позаботится, чтобы она продержалась долго-долго.

Наконец туннель привел их к псарням в подвале Хортенко.

Собаки яростно скакали и лаяли, когда появился Хортенко, отчего их клетки грохотали, когда они бросались телами на стенки.

Зоесофья испуганно отпрянула от внезапного неистовства животных. Но Довесок поник еще больше и сунул руки в карманы.

— Вы свободны, — сказал Хортенко стражникам.

Те отсалютовали и повернули обратно в коридор, старательно закрыв за собой дверь.

— Хозяин! — Пять агентов тайной полиции выстроились в шеренгу у противоположной стены. Они щеголяли в поношенной гражданской одежде, и все, кроме одного, не имели особых примет. Говоривший был одновременно самым высоким и самым тощим из присутствующих. Лицо его настолько усохло, что напоминало череп. — Мы ждем ваших приказаний, — выпалили он.

— Итак, — мертвым голосом изрек Довесок, — мы дошли до точки.

— До какой точки? — потребовала Зоесофья. — Кто эти люди? Почему мы здесь, в мерзком подвале с бешеными псами?

Хортенко не стал отвечать. Он убрал очки во внутренний карман пиджака и насладился тем, как кровь отхлынула от лица Зоесофьи. Затем поднял вверх два пальца.

— Вокруг природы византийской миссии появляется столько загадочных вопросов, — произнес он тоном, который звучал бы ободряюще для барышни, если бы к ней не направлялись агенты, натягивающие нитяные перчатки. — Я намерен получить на них ответы.

— Так спросите! — воскликнула Зоесофья, пока ее хватали.

— Никакой спешки нет, моя дорогая. В нашем распоряжении все время на свете. — Хортенко повернулся к агентам: — Бросьте ее в пустую конуру. И не слишком грубо, пожалуйста. Для того, что предстоит, она нужна мне в идеальном состоянии.

Незанятых клеток оставалось две. Один из тайных агентов открыл ближайшую, а его соратники, крепко державшие Зоесофью, засунули ее туда спиной вперед. Она сопротивлялась самым очаровательным образом.

С пренебрежительной легкостью мужчины бросили Зоесофью на спину на пол клетки. Потом захлопнули и заперли дверцу. Она забилась в угол, стараясь не скулить от страха.

Более чем удовлетворительно.

А сейчас, увы, Хортенко пришлось обратиться к другим важным делам. Он рассчитывал, что подземные владыки, поделившиеся с ним только самыми общими контурами своих планов, окажутся готовы к действию не раньше весны. Сотни приготовлений следовало изменить. А выстроенные им графики было необходимо ускорить.

— Мокрец, — сказал Хортенко, не отрывая глаз от новой пленницы.

— Хозяин, — отозвался высокий скелетообразный агент.

— Надо посекретничать.

Мокрец нагнулся, едва не коснувшись ухом губ начальника, и Хортенко прошептал:

— Отправляйся в номер барона Лукойл-Газпрома. В данный момент он находится в Кремле на заседании Комитета по подавлению инакомыслия. Когда вернется, убей его.

Мокрец выпрямился, кивнул, отбыл.

Исполненный удовлетворения, какое приходит, только когда человек хорошо сделал свою работу и видит, как все аккуратно встает на свои места, Хортенко повернулся к своим сотрудникам с легкой улыбкой. Но вдруг он замер и оглядел подвал, смутно чувствуя, что чего-то недостает.

С некоторым изумлением он произнес:

— А где посол?

Довесок бесцельно слонялся по Красной площади.

Она поразила его. На площадь выходишь через Воскресенские ворота и поэтому оказываешься на ней внезапно. Справа высится Кремль, слева — здание, которое местные по необъяснимой причине называют «ГУМ». Фасад «ГУМа» вычурен, словно свадебный торт: изначально он был выстроен в качестве помещения под магазины, а теперь, после многочисленных перемен участи, превратился в престижное жилье для людей с деньгами и связями. Прямо впереди красовался собор Василия Блаженного с толпой раскрашенных в яркие леденцовые цвета куполов. Нигде не виднелось ни деревца, ни кустика, зато в рукотворных творениях на площади не было недостатка. Мощенный гранитными булыжниками квадрат (в действительности прямоугольник с длинной осью от ворот до храма) чуть поднимался и затем опять проваливался перед Василием Блаженным, будто грациозно преклоняя колени. Создавалось радостное ощущение, что, где бы зритель ни стоял, он находился на самой вершине и в центре мира.

Довесок проверил это наблюдение, когда пересек площадь по диагонали. Он медленно вертел в руках трость, которую, что поразительно, Хортенко у него не отобрал, пока Довесок пребывал в плену. (Он полагал, что обязан удачей своему актерскому мастерству, но решил не морочить себе голову понапрасну.) А вскоре он обнаружил, что, где бы он ни стоял, впечатление складывалось одинаковое. Пока он был на Красной площади, он чувствовал себя в центре если не обозримой вселенной, то хотя бы не на обочине галактики.

Это объясняло многое в русской истории.

Однако Довесок пришел сюда не видами любоваться, а собраться с мыслями. Буйная радость после побега уже грозила уступить место ужасу и паранойе. Хортенко наверняка прочесывает город в поисках Довеска. Следовательно, он должен был скрываться у всех на виду — в самом открытом и публичном участке Москвы. Хортенко точно не догадается, что беглец находится здесь.

Правда, Довесок чувствовал себя подлецом за то, что бросил Зоесофью. Но она явно изо всех сил старалась убедить Хортенко в своей беспомощности. А Довесок давно научился никогда не лезть в чужие профессиональные дела. У Жемчужины имелся собственный план, и Довеску оставалось только принять все на веру. Кроме того, его отсутствие явно переполошит врагов и поможет Зоесофье привести замысел в действие. Он пожелал ей удачи, выскользнул незамеченным вверх по лестнице и на цыпочках (что гораздо проще, чем думают большинство людей) улизнул из подвала. А его незадачливые захватчики отвлеклись на, признаться, обворожительное сопротивление Византийской Жемчужины.

Но куда ему теперь податься? Очевидно, что возвращаться в посольство нельзя ни при каких обстоятельствах. И обычное укрытие, учитывая вездесущность тайной полиции, не годится. С его приметной внешностью не снять комнату в гостинице даже в самом убогом квартале под вымышленным именем. Тут не спасет и анонимность. Если бы только знать, где Даргер! Довесок не сомневался, что его партнер нашел себе в высшей степени неприметное убежище.

Однако что толку размышлять об этом сейчас. Надо искать более доступные пути к отступлению, и поэтому…

Глаза Довеска вспыхнули, когда он увидел решительно пересекающую Красную площадь баронессу Лукойл-Газпром. Ее сопровождал рыжий юноша, увешанный сумками. Довесок насторожился, встал у парочки на дороге и низко поклонился баронессе.

— Милостивая госпожа, как приятно вас видеть.

— Мсье посол де Плю Пресьё. Quelle surprise! Я застала вас не при исполнении дипломатического долга — и вдали от ваших прекрасных дев.

— Они едва ли мои, баронесса, а что до красоты… что ж, когда я приехал в Россию, меня предупреждали, что я везу самовар в Тулу, и вот передо мной возникло живое подтверждение истинности тех слов.

Баронесса улыбнулась, дав понять, что ценит человека, знающего толк в искусстве флирта.

— Вы знакомы с моим кузеном, Евгением Туполев-Уралмашем?

— Очень приятно, сударь, — произнес Евгений, дружески сверкнув зубами и крепко пожав руку посла.

Довесок ответил ему тем же.

— А вы по магазинам ходили, — сказал он, учтиво взяв баронессу под руку. Она согласно кивнула, и все неторопливо тронулись в сторону «ГУМа». — Надеюсь, я ни от чего вас не отрываю?

— О, нет. Я занималась финальными приготовлениями к маленькому сборищу у меня в логове, — она кивнула на переполненные сумки, которые тащил Евгений. — Несколько бутылок вина, икра, крекеры, которые можно достать лишь в пекарне на Чистых прудах… Пустяки, мелочи, но в некоторых вещах нельзя полагаться на мнение слуг. Не тогда, когда речь идет о близких друзьях.

— Звучит восхитительно. У вас намечается девичник или я ошибся? Смею ли я надеяться, что вы примете у себя заморского гостя?

Баронесса развеселилась.

— С моей точки зрения, без мужчин там было бы очень скучно, — улыбнулась она и задумчиво продолжила: — Мероприятие, конечно, строго по приглашениям, и мой секретарь по протокольным вопросам меня живьем съест, если я приведу необъявленного участника. Однако… вы, в принципе, являетесь выгодной партией. И один из моих гостей-мужчин намекнул, что у него совсем мало времени на подобные развлечения…

— Я все-таки питаю надежды, — подал голос Евгений.

— Кстати, меня не проведешь! И мы все догадываемся, на что ты надеешься, малыш. Ну, не хмурься! Если он появится, ты получишь львиную долю его внимания. — Она лукаво посмотрела на Довеска. — А я уверена, что вы будете адекватной заменой. Кроме того, мне страшно любопытно узнать, правда ли то, что болтают о вас мои подруги.

— Вы поражаете меня, сударыня. Что могут дамы говорить об обычном гражданском служащем вроде меня?

— Ничего, кроме хорошего, посол.

— Пожалуйста. Зовите меня Довеском. А барон будет?

Глаза ее округлились.

— Нет-нет. По-моему, такие вещи совсем не в его вкусе.

Когда Хортенко, ругая и распекая, погнал своих громил вверх по лестнице и пропал из виду, оскорбленная Зоесофья переключила внимание на замок клетки. Устройство представляло собой штырьковую секретку с шестью валиками и прямой скважиной. Вынув из глубин своей сложной прически две булавки, Жемчужина моментально открыла замок. Это было так же просто, как чуть раньше одурачить Хортенко, прикидываясь идиоткой и регулируя кровоток на лице.

Один из базовых принципов шпионажа гласит следующее. Людей, которые считают, будто обладают уникальными (и якобы неизвестными окружающим) талантами, весьма легко обмануть.

Дверь в подвал открылась, и Зоесофья тихо скользнула в темный угол.

Вниз спустился охранник, увидел пустую клетку и принялся тревожно крутить головой по сторонам. Зоесофья спокойно шагнула вперед и свернула ему шею. Беззвучно опустила тело на пол.

— Прекрасно! — беззаботно произнесла она вслух. — Именно так я и хотела провести свой светский дебют в Москве. Все только начинается.

Смерть охранника привела псов в возбуждение, и они снова стали лаять и бросаться на дверцы клетушек. Но Зоесофья знала, что никто не станет прислушиваться к собачьим завываниям.

У подножия лестницы всего на секунду она заколебалась. Женщина искренне сочувствовала запертым и мучимым животным. Но в первую очередь ей требовалось бежать. В любом случае она не была полностью уверена, что сумеет отбиться от такого количества зверюг, если они набросятся на нее одновременно. А это неизбежно произойдет, если она их освободит.

Зоесофья глубоко вздохнула, мысленно отсекла издаваемый собаками шум и застыла на месте. Она различила поскрипывания шагов на верхних этажах. Избежать людей и выскользнуть наружу незамеченной было не труднее, чем играть в шахматы с завязанными глазами, — а слепые шахматы она освоила в совершенстве.

Спустя десять минут Зоесофья была на улице. Она воспользовалась парадным крыльцом. Она даже не подумала удалиться через тайный, хоть и часто используемый переход в подвале.

— Леди никогда не покидает дом через заднюю дверь.

Сперва Жемчужины пребывали в радостном возбуждении. Но день тянулся и тянулся и уже клонился к вечеру, а Зоесофья и посол до сих пор не возвратились. Девушки резались в карты, потом занялись настольными… и заскучали. Они пели песни, а потом приуныли окончательно. Олимпия импровизировала на клавесине. Остальные ели апельсины и дразнили котенка бантиком. С каждым знакомым занятием скука росла и постепенно превратилась в огромную латентную силу, подобную перегретому пару или расплавленной вулканической лаве. Вот настал роковой момент, когда Жемчужины оказались сыты по горло, и теперь эта сила угрожала выплеснуться наружу.

— Я завелась и готова… — произнесла Этери.

— Мы уже играли в эту игру, — мрачно пробормотала Нимфадора. — Русалка выиграла. Хотя то, что сказала Олимпия, было почти так же отвратительно.

— Вряд ли… — парировала Русалка.

— Верно, — согласилась Нимфадора, — только стыдно вслух признаться.

— Я готова визжать, — закончила фразу Этери.

Жемчужины дружно просияли.

— Умоляю, давай! — ободряюще воскликнула Евфросинья.

И Этери издала душераздирающий визг. Когда смех и аплодисменты утихли, к Жемчужинам заглянули неандертальцы, готовые ко всему. Они дружно покраснели от смущения, что их одурачили, и убрались восвояси. В конце концов, смешки стихли, а затем… скука вернулась и усилилась вдвое.

— Пора что-нибудь предпринять, — заявила Русалка. — Поскольку Зоесофьи нет, я назначаю себя предводительницей. Кто-нибудь возражает? Никто из вас не смеет. Значит, анонимно. Действуем по моему плану.

— Какому плану?

— У тебя есть план?

— Почему ты нам ничего не сказала?

— В чем бы он ни заключался, он должен быть лучше, чем кункен.

— Вы правы, но мой план не имеет ничего общего с картами, и, вместо того, чтобы я вам его объясняла, давайте приведем его в действие. Все «за»?.. Не трудитесь говорить «да». Я уже все решила. Этери, не позовешь мальчиков?

Этери снова завизжала.

Неандертальцы появились в комнате, как всегда, готовые ко всему, однако на сей раз очень насупленные и встрепанные. Они остановились под гневными взглядами юных женщин и подались назад, когда Жемчужины стали на них наступать.

Русалка изящно топнула ножкой.

— Вы немедленно отвезете нас в Теремной дворец, — приказала она и отрепетировано надула губки.

Неандертальцы неловко топтались на ковре.

— Э-кхм. Ну. Не знаю, есть ли у нас полномочия это делать, — неуверенно промямлил Геракл. — Мэм.

— Я совершенно уверена, что нет. Но в отсутствие посла ответственность за наше благополучие переходит к казначею, не так ли?

— Да, но Зоесофьи тоже нет.

— Тогда она переходит к одной из нас.

— Я не…

— Ответственность переходит к кому-то еще? — язвительно заметила Русалка. — И этот кто-то — не вы? Разумеется, не вы. Значит, остаемся мы. Банальная логика.

Геракл сморщился, пытаясь уследить за ходом ее мысли, а затем принялся корчить рожи в поисках альтернативного решения. Но поскольку такового не нашлось, а он был не способен ослушаться законного начальства, то бедняга капитулировал.

— Полагаю, выбора у меня нет. Мы можем отправиться немедленно.

— Ой, не будь идиотом! — воскликнула Русалка. — Не сейчас. Сначала нам надо одеться и накраситься.

Московские улицы, хотя она шла по ним впервые, были Зоесофье прекрасно знакомы. Она приехала в Россию, зная о городе всю подноготную. Византийская Секретная Служба работала отлично (и продвинулась гораздо больше, чем подозревало московитское правительство). Ну а дотошное изучение карт и книг дополнялось осторожными расспросами — при этом люди воображали, что Зоесофью интересуют исключительно они сами.

Наконец-то она предоставлена самой себе! Но ей понадобится жилье, деньги, связи и доступ в высшие правительственные круги. А значит, ей нужен знатный покровитель. Человек могущественный и честолюбивый — не повредит также, чтобы он был уже наполовину влюблен в Жемчужину. И Зоесофья начала перебирать в уме воображаемые досье, но неожиданно увидела мужчину, неторопливо прокладывающего путь в толпе пешеходов. Он свернул на Тверскую и исчез. Она могла бы и вовсе его не заметить, не будь он чересчур высок и худ, карикатурно долговяз, просто карандашный набросок или вообще карикатура. Это был Мокрец, приказ которому от Хортенко насчет убийства барона Лукойл-Газпрома она подслушала.

Все ясно. Зоесофья мысленно захлопнула досье.

Она решила не утруждать себя слежкой за Мокрецом, а сделала крюк, поскольку сообразила, куда он направляется. Барон нынче гостил в Английском клубе в результате разлада с супругой. Подробностей Зоесофья не знала, но до нее доходили самые горячие светские сплетни. Барон Лукойл-Газпром был романтиком и садистом (что за неудобное сочетание!) и тщетно сражался со своей двойственной натурой. К примеру, он не мог получить сексуальное удовлетворение с подругой, которую уважал, и не был способен уважать женщину, которая подарила ему минуты блаженства. А это, конечно, не назовешь рецептом успешной женитьбы.

Подгадав свое прибытие в клуб так, чтобы Мокрец успел попасть в номер барона, Зоесофья притормозила, дабы критически оценить свой облик. Одета она была дорого, на русский манер, плюс могла похвастаться затейливыми византийскими драгоценностями. Должна сойти за благородную иностранку. Зоесофья закутала голову одним из своих шарфов таким образом, чтобы у любого возникла мысль, будто она старается остаться неузнанной.

Затем она поднялась на крыльцо, приоткрыла дверь и скользнула внутрь.

— Чем могу служить? — вежливо произнес швейцар, загораживая ей дорогу.

Задыхаясь и с сильным петербургским акцентом, Зоесофья заговорила:

— Пожалуйста, мне нужно здесь встретиться с одним господином. Дело крайне важное, вы должны позволить мне пройти в его комнату. — Привратник не пошевелился, тогда она понизила голос, словно смутилась. — В обычных обстоятельствах я бы не стала так поступать. Но у меня нет выбора.

Швейцар поджал губы и покачал головой.

— Если вы назовете мне имя проживающего, я позову его слугу. А вы, будьте добры, подождите его в вестибюле.

— О, нет! Это слишком опасно. Боже мой, какой будет скандал, если мой… нет, я должна попасть в его апартаменты. Иной альтернативы нет. — Зоесофья ломала руки в великолепной имитации агонии. Ее пальцы унизывали перстни. Она ловко сняла колечко поменьше и позволила бриллиантам сверкнуть в лучах лампы. Затем схватила привратника за руки. — Я в ужасной беде, поймите меня! Я не из тех женщин, которые в принципе на это способны, у меня нет выбора, вы должны мне помочь!

Когда она отпустила швейцара, кольцо было зажато у него в кулаке.

— Мне очень жаль, — ответил он тоном, пресекающим любые возражения, — но дамы без сопровождения не допускаются в клуб ни при каких обстоятельствах.

И повернулся к ней спиной, чтобы она могла войти внутрь.

Досье барона помещалось в ледяном ящичке дворца памяти Зоесофьи. Оттуда она извлекла информацию, что он занимал двадцать четвертый номер. Но вместо этого Жемчужина направилась в свободную курительную на втором этаже, откуда могла наблюдать за улицей. Замерев у окна, она, в конце концов, увидела свою цель. По Тверской тащился высокий (и одновременно массивный) тип с горделивой осанкой бывшего генерала. Зоесофья сосчитала до двадцати, подбежала к номеру барона и забарабанила в дверь.

— Господин Мокрец! — громко закричала она, надеясь, что ее возгласы услышал весь этаж. — Открывайте! Хортенко передумал — вы не должны убивать барона до завтра!

Дверь распахнулась.

— Вы спятили? Прекратите… — прошипел Мокрец. Тут он ее узнал, и у него отвисла челюсть.

Зоесофья уперлась ему в грудь ладонью и втолкнула его обратно в комнату. Сама шагнула следом и закрыла за собой дверь.

Мокрец оправился почти мгновенно. В руке у него появился острейший и весьма неприятный на вид нож.

— Выкладывай, но поторапливайся.

— Мы с тобой работаем на одном поле, — мило затараторила Зоесофья, — и, следовательно, являемся коллегами. Умоляю тебя… просто пойми меня, что я не стала бы так поступать, не будь в этом необходимости. — Она выхватила нож наемного убийцы и занесла острие над своим нарядом, раскромсав платье от горловины до пупка. Затем нанесла себе длинный боковой порез по левой груди. (Заживет быстро, а останется шрам или нет, зависит только от ее желания.) Мокрец даже не успел толком отреагировать.

В дальнем конце коридора Зоесофья уже слышала твердую поступь барона. Поэтому как раз в тот момент, когда Мокрец бросился к ее шее, вытянув пальцы с явным намерением задушить, она шагнула в сторону, всунула нож обратно ему в руку и завизжала.

Барон снаружи бросился к своей комнате, дверная ручка загремела.

Зоесофья вцепилась в локти убийцы, крутанула Мокреца вокруг оси и перегнулась назад. Теперь она заняла мелодраматическую позу добродетельной женщины, тщетно пытающейся отбиться от грубого нападающего.

Дверь распахнулась. Барон Лукойл-Газпром увидел именно то, что требовалось Зоесофье: нож, ужас, негодяя, обнаженную женскую грудь. Может, выражение Мокрецовой физиономии, скорее озадаченное, нежели разъяренное, и не совсем подходило к выстроенной ею мизансцене, но барон не отличался особой наблюдательностью. С гневным ревом он с размаху обрушил на голову Мокрецу трость с золотым набалдашником.

Подобный удар вполне мог оглушить человека, но не более того. Поэтому Зоесофья ткнула Мокреца рукояткой ножа в подбородок, толкнув голову навстречу надвигающемуся набалдашнику. Тем самым превратив удар в смертельный.

Раздался треск, и Мокрец тяжело повалился на ковер.

— Я… я пришла предупредить вас, — произнесла Зоесофья, позволив глазам налиться слезами. Пока Мокрец падал, она завладела ножом. Потом взглянула на оружие, словно увидела его впервые в жизни, и выпустила его из внезапно ослабевших пальцев. Придала своему лицу испуганное выражение, которое называла «котенок в пургу потерялся». — Он собирался… у… убить вас, — пролепетала она.

Она схватила барона обеими руками и плотно прижалась к нему всем телом, так, чтобы мокрое пятно от ее теплой груди и капли кровь запечатлелись на белой парадной сорочке Лукойл-Газпрома.

«Попробуй теперь устоять!» — подумала она.