Сёга качался на детских гимнастических кольцах. Он просунул в них ноги и висел вниз головой. Белые волосы были похожи на помело и едва не доставали до пола. В таком виде Сёга заулыбался навстречу Вашеку.

– Висит груша – нельзя скушать, – сказал Вашек. Сёга показал язык. Он никак не походил на грушу. Был он без футболки, и похожие на изогнутую проволоку ребра торчали под тонкой, как папиросная бумага кожей.

– Вашек, обед на плите, – сказала из спальни мама. Вашек заглянул к ней. Мама сидела у окна и держала красную Сёгину футболку. Часто двигала иглой.

– Ты что это шьешь?

– Вышиваю белую лошадку. На всякий случай. Пусть будет дополнительная защита…

– Вышей тогда еще G-1. Для полной точности.

– Обязательно… Иди поешь.

– А папа не придет?

– Позвонил, что задержится.

Вашек оглянулся на дверь.

– А вон то костлявое существо уже поело?

– Существо заявило, что у него опять нет аппетита, и ограничилось компотом. Просто не знаю, как с ним быть.

– Пообещай кормить через клизму!

– Я пообещала. Существо ответило где-то вычитанной фразой: "Клизма – не катаклизма, полезна для организма".

– Я не вычитал, я сам сочинил! – звонко возмутилось «существо» и упало на пол, стукнув локтями и коленями. Стук и голос разлетелись по всей квартире. Квартира была просторная, трехкомнатная. На нее ушли все многолетние накопления семейства Горватовых плюс всякие банковские кредиты. Затраты были такие, что теперь ни о каких летних поездках не могло быть речи. Разве что «выбить» для ребят льготные профсоюзные путевки в местный лагерь. Но Сёгу туда не взяли бы из-за медицинских сложностей, а чтобы Вашек поехал без брата – это помыслить было дико…

– Литературное дитя, – оценил Сёгино творчество Вашек и отправился на кухню. Налил в тарелку вермишелевый суп, устроился за столом. Пришел Сёга, уселся напротив, уткнулся в край стола острым подбородком. Серо-голубые глаза были слегка виноватыми – они всегда были такими после приступов. Вашек насупился. Он знал, что в этих случаях не стоит церемониться: от чрезмерной ласки Сёга мог неожиданно расплакаться.

– Больше не забывай брать лошадь с собой, растяпа, – сказал Вашек.

Сёга завозился, завздыхал:

– Я случайно. Больше не буду… Вот… – Из кармашка на красных шортиках он вытащил костяного конька, поставил на кленку. Поиграл им: – Прыг-скок на восток…

– Почему на восток? – глотая вермишель, сказал Вашек.

– Потому что так складно…

Вошла мама с футболкой.

– Ну-ка, надень… Теперь, если забудешь свой амулет, все равно лошадка с тобой. Потом и на других рубашках вышью…

– Мама, спасибо… – Сёга засветился, потерся щекой о ее руку. Он не сразу привык называть "тетю Полю" мамой, но все же привык и теперь всегда говорил это слово с удовольствием.

Мама глянула на Вашека:

– А что это за девочка была с тобой? Твоя одноклассница?

– Вовсе не одноклассница. Я даже не знаю, где она учится. Я ее кликнул на помощь с перепугу, когда существо вздумало опять фокусы показывать… А потом уж познакомились маленько.

В отместку за «существо» и «фокусы» Сёга тихонько сказал, как тогда, на улице:

– Тили-тили-тесто…

Вашек облизал блестящую ложку и нацелился ей Сёге по лбу.

– Ну-ка, без рукопашной, – предупредила мама. – По-моему, славная девочка… Если познакомились, то, наверно, знаешь как ее зовут?

– Ее зовут замечательно! Белка! То есть это сокращенное имя, а полное типа Элизабетта…

– Опять это дурацкое слово «типа»! Замусорили язык! Чтобы я больше не слышала! Вячеслав, ты меня понял?

– Типа того… Ой! Я случайно… Мама, а это что? Котлета? Можно, я лучше сразу компот?

– Вы сговорились, злодеи?

– А чего! Кому-то можно один компот, а кому-то…

– Вы меня уморите, – сказала мама, покидая кухню.

– Не-е! – в два голоса отозвались Вашек и Сёга.

– Вымойте посуду. И не вздумайте ходить на головах. Я буду отдыхать, у меня завтра дежурство…

Вашек и Сёга не стали ходить на головах (они, кстати, делали это не часто). У себя в комнате Сёга расставил на полу шеренги лошадок и что-то бормотал (или напевал даже) над ними. Он знал, что сегодня мама его из дома не выпустит. Вашек сел у подоконника и рассеянно тискал пальцами мягкий пластик. Мастерить коньков-заместителей пока было не надо, а что вылепить еще, Вашек не знал. То есть он знал, но… Вашек покосился на Сёгу. Тот сразу перехватил его взгляд.

– Вашек, а Белке нравится ее имя? – Непонятно, в каком это он тоне: опять как «тили-тесто» или всерьез.

– Да, – увесисто ответил Вашек. – Нравится. Соответствует характеру. "Элизобетонному".

– И нисколечко не соответствует. Она симпатичная.

– Если всякие болтливые личности будут ехидничать, Белка этим болтливым ехидным личностям не даст лошадку, которую обещала…

– Ой… Я не ехидничаю, я по правде, честно-честно! А какая лошадка?

– Она сказала, что старинная и большая… Сёга иди сюда… – Вашек сел на нижнюю койку.

Сёга, ощутив смену тона, быстро приткнулся рядом. Вопросительно задышал, щекотнул плечо Вашека невесомыми волосами.

– Слушай, а чего ты так сегодня, а? – полушепотом спросил Вашек. Он старался говорить не очень ласково. – Шли, шли, и вдруг брык… Раньше такое было, если ты про что-то плохое слышал. А сегодня-то что?

– Я не знаю… – тихо выдохнул Сёга.

– Может, ты что-то почуял?

– Нет… не знаю… Я боюсь: вдруг что-то случится…

– Ничего не случится! – Вашек постарался придать словам бетонную ("элизобетонную"!) твердость.

…Но плохое случилось. Только узнали это вечером, когда пришел отец.

Отец был высокий (длинный даже), худой, с жесткими светлыми усами, с отросшими небрежными волосами – он всегда забывал вовремя постричься. Руки его с тяжелыми кистями и крепкими пальцами далеко торчали из обшлагов. Мама говорила: "Руки не хирурга, а кузнеца". А еще она говорила, что папа похож на молодого Горького и порой добавляла: "Впрочем, уже не очень молодого…" Папа спрашивал, где она видела молодого (и не очень) Горького, чтобы так сравнивать. Мама отвечала, что на снимках, портретах и в старых фильмах. Папа говорил, что в фильмах Алексея Максимыча играют артисты, а они сами его никогда в натуре не видели. "Есть документальные фильмы", – возражала мама. "А там он уже старый и съеженный, довели мужика…"

Приходил он домой усталый, но без уныния, с искорками в глазах. Вставал на пороге, подпирая головой косяк, говорил Вашеку и Сёге: "Ну что, мужики, жизнь продолжается?" Они повисали на нем справа и слева. Сёга сперва стеснялся делать это, а потом привык. "Висят груши – немытые уши", – сипловато сообщал папа и нес мальчишек в комнату, стряхивал на диван. Мама только головой качала: три сорванца…

Правда, так бывало не всегда. После неудачных операций отец возвращался сумрачный и ложился на диван сам. Лицом к стене. Уже потом, осторожно, мама выспрашивала: что там произошло? Но такие возвращения случались не часто.

А вот сегодня Евгений Евгеньевич Горватов пришел домой – туча тучей. Сразу стало ясно: прыгать на отца не следует. Все трое – мама, Вашек и Сёга – смотрели на него тревожно и вопросительно.

Оказалось, что дело не в хирургических неудачах. И папа не стал отмалчиваться. Наоборот, он грохнул кулаком по косяку и сразу объяснил:

– Эта сс… скотина Рытвин… Ведь уже обзавелся несчитано виллами и мерседесами, по заграницам мотается как только хочет, денег невпроворот, с золотых унитазов не слазит, а все ему мало!

Оказалось, что больницу скорой помощи, где отец был ведущим хирургом, собираются закрыть. Будто бы на ремонт. И ремонт этот подрядился делать всем известный "олигарх губернского масштаба" Андрей Андреевич Рытвин. Не сам, конечно, а его всякие фирмы. Ну и ладно, делал бы, ведь больница в самом деле обветшала. Но тут же стало известно, что после ремонта медики в это известное всему городу здание не вернутся, там будет устроен роскошный отель…

– "Международного класса"! – Отец опять стукнул по косяку. – Андрей Андреич будет качать с него прибыли, кое-что перепадет областным властям, поэтому они двумя руками ухватились за проект… А куда денут сложившийся за десятки лет коллектив? Оборудование? Лучший в области ожоговый центр? Операционную? Рассуют по районным клиникам!.. А куда станут привозить пострадавших во всяких взрывах и ДТП? В эти самые клиники, где все коридоры и кладовки забиты больными?..

– Женя, да успокойся ты… – попросила мама.

– Я совершенно спокоен, – заверил отец и хотел третий раз врезать по косяку. Посмотрел на кулак, посжимал, поразжимал пальцы, вздохнул. Пригладил волосы.

– Вот такая жизнь, мужики… Сплошное светлое будущее…

– Но есть же областное правительство, – неуверенно сказала мама.

– Конечно, есть! И там заявили, что "у слухов нет оснований". Мол, после ремонта больница въедет туда снова. А губернатор сообщил журналистам, что "все это – нагнетание обстановки и предвыборная политическая провокация". Только все уже, даже глухая санитарка тетя Глаша, знают, что будет отель. И название известно. "Жемчужный парус". Каково, а?

– Безвкусица какая, – сказала мама. Но папу это не утешило.

– Да разводил бы он любую безвкусицу на другом месте! А то ведь подавай ему больницу! Оно и понятно: место самое выгодное. Архитектура – как в княжестве Монако… А нам сказали, что надо вытряхиваться из помещения до сентября.

– И главное так внезапно… – пожалела мама и отца, и больницу.

– Специально! Чтобы не успели опомниться и начать всякие протесты… Ладно, мы все равно повоюем!

– Вот такой ты мне нравишься, – одобрила мама. – А чтобы воевать, надо вовремя ужинать. Умывайся и ступай на кухню. Вы, голубчики, тоже. И никаких "не хочу"…

За столом отец, все еще сердито посапывая, рассказал, что сегодня он сделал удачную операцию пенсионеру Глазову. Операцию сперва не разрешали, главный врач говорил, что нет нужды спешить, можно оперировать в городской больнице, в плановом порядке. Но плановая операция – это бешеные деньги, откуда они у старика? А если в скорой помощи, то, значит, срочная и бесплатная…

– Ну, я поднапёр на нашего Семёныча, главврача. Он все же мужик неплохой, кой-какая совесть у него есть…

Сёга выглянул из-за синей кружки с простоквашей.

– Папа, а у этого, у Рытвина… у него совсем-совсем никакой совести нет? – Он задавал иногда неожиданные вопросы.

Отец черенком вилки поскреб заросший висок.

– Тему надо рассматривать философски… Возможно, какая-то совесть у него и у таких, как он, есть. Но она не применима к нормальным человеческим понятиям. Другая она… Вот, например, отстрел конкурентов стал в их кругах уже не преступлением, а обычным приемом в разрешении деловых конфликтов. Не успеваем оперировать всяких боссов и телохранителей. И это ведь лишь те, кого не наповал…

Мама кашлянула и глазами показала на Сёгу: не травмируй ребенка. Отец тоже покашлял, спохватился:

– Ох, я и забыл! Я тебе, Сергей, такую лошадь раздобыл! – Он спешно выбрался из-за стола, ушел из кухни и тут же вернулся с желтой шахматной лошадкой в узловатых пальцах. У нее была улыбчивая, озорная мордашка. Сёга засветился, шевельнул губами: «Спасибо». Взял лошадку в две ладони, поднес к лицу, зашептал что-то. Мама, отец и Вашек быстро переглянулись. Отец опять кашлянул и сообщил:

– Ты не сомневайся, она с той самой клетки. Я ее собственноручно в кабинете у Валерия Семеныча спер. То есть сначала спер, а потом признался, что реквизировал… Вашек, ты уж смастери дубликат, я обещал. Сделаешь?

– Та-а… – с удовольствием отозвался Вашек.

Но "лошадкина радость" не совсем отключила Сёгу от тревог. Он поднял лицо, глянул на всех по очереди, выдохнул тихонько:

– Вот если бы больница стояла на Треугольной площади…

– М-м… ну и что тогда? – осторожно спросил Евгений Евгеньевич.

– Было бы хорошо. Там не бывает зла… – И Сёга стал гладить мизинцем прядки деревянной гривы.