Ори шел к докам Паутинного дерева. Там должно было состояться собрание, якобы стихийное, о котором Союз и каждая из его группировок оповестили всех несколько недель назад. Ни в «ББ», ни в «Наковальне» объявить о нем было нельзя, поэтому пришлось положиться на граффити, язык немых и слухи. Милиция их и так накроет, вопрос только в том, раньше или позже. Толпа собралась перед фасадом складов «Парадокса»: докеры, несколько клерков, в основном люди, но не только; даже переделанные жались по углам.

Из каналов, соединявших доки с рекой, за собравшимися наблюдали водяные. В нескольких десятках ярдов оттуда, за домами, у места слияния Вара и Ржавчины, начинался Большой Вар — широкая река, отделявшая восточные районы города от западных. Когда по ней шли океанские корабли, Ори видел мачты, проплывающие над крышами, и реи — выше печных труб.

Над головами пролетели аэростаты. «Быстрее», — подумал Ори. Невесть откуда взявшаяся группа мужчин и женщин клином врезалась в толпу и целенаправленно двинулась вперед. В центре клина шагал какой-то человек, которого довели до кирпичного сарая и вытолкнули на крышу, как на сцену, где к нему присоединился еще один. Ори знал его: член Союза, из объявленных вне закона.

— Друзья! — закричал он. — Здесь кое-кто хочет с вами поговорить, он мой друг, его зовут Джек, — (В толпе безрадостно заулыбались.) — Он хочет рассказать кое-что о войне.

Времени было мало. Милицейские шпионы наверняка уже побежали доносить. На посту магического подслушивания внутри Штыря целый эшелон слухачей наверняка уже навострил уши, вылавливая сообщения на запретные темы из сумбурного потока информации. «Быстрее», — подумал Ори.

Оглянувшись, чтобы оценить размеры толпы, Ори поразился: за ним стоял Петрон. Значит, проявляя инакомыслие на подмостках, актер ходит и на акции протеста: риск тут гораздо больше, чем быть поздно вечером подкарауленным и избитым на Салакусских полях. Ори оценил это.

«Союзники» были повсюду. Ори заметил кое-кого из Лиги Неумеренных и из сторонников выборной реформы; редактор «Буйного бродяги» тоже была там. Оратор не принадлежал ни к одной из фракций, а потому все представители вечно колеблющегося, беспорядочного, раздираемого внутренней борьбой и скрепленного товариществом братства считали его своим. И каждый старался привлечь его на свою сторону.

— Ему есть что сказать, — кричал человек из объявленных вне закона. — Наш Джек… наш Джек только что с войны.

Внезапно наступила тишина. Человек оказался солдатом. Ори замер. Что за чушь? Все знают, что в армию вербуют обманом, что переделка преступников в солдат идет полным ходом, но, как бы то ни было, этот человек — милиционер, пусть даже формально. А его взяли и привели сюда. Тот шагнул вперед.

— Не бойтесь меня. Я пришел… я пришел, чтобы рассказать вам… ну, как оно там на самом деле, — заговорил приглашенный. Прирожденным оратором он не был, зато орал Так громко, что слышали все до единого, а его напряжение Удерживало слушателей на месте.

Говорил он быстро — видно, был предупрежден, что времени дадут мало.

— Я никогда еще не выступал вот так перед людьми, — продолжал он, и все услышали дрожь в голосе человека, который был на войне и убивал во славу Нью-Кробюзона.

Эта война — вранье (сказал он). Вот мой значок. (Он вынул его из кармана кончиками пальцев, словно тот был покрыт грязью. «Для города он уже умер», — подумал Ори.) Месяцами не сходили мы с корабля, прошли пролив Огненная Вода, до самого края земли доплыли, думали, что на кораблях и воевать будем, нас ведь к этому готовили, тренировали, как матросов-пехотинцев, да и корабли тешские уже шли на нас, мы видели их, видели, как ворочаются их орудия, ищут нас, но тешане так нас и не увидали, а милиция сейчас уже не та, не так предана городу, парни из Собачьего болота так и вовсе пошли воевать потому, что работы нету. И тут нас выпустили на берег и велели идти освобождать тешские деревни.

Но им не нужна свобода. Я такое видел… Что они с нами делали… И что мы делали с ними в ответ… (Тут на улице началась возня, примчались разведчики Союза и, отчаянно жестикулируя, сообщили что-то внезаконнику на трибуне, а тот, нагнувшись, зашептал оратору. Ори приготовился бежать. Милиционера-отступника понесло.) Никакая это не война за свободу, ни для нас, ни для них, тешане ненавидят нас, а мы — их, и, черт побери, там бойня, обыкновенная бойня, они высылали своих ребятишек нам навстречу, напичкав их проклятиями, чтобы нас расплавить, и мои люди плавились у меня на руках, и я творил такое… Вы и понятия не имеете о том, что там делается, в Теше. Они не такие, как мы. Джаббер, я делал с людьми такие вещи… (Второй человек стал торопить его, тянуть за руку к краю крыши.)

Так что пошлите куда подальше и милицию, и эту войну. Тешанам я не друг, слишком много перенес от них, но их я ненавижу в сто раз меньше, чем этих. (Он ткнул пальцем в сторону дворца с базальтовыми колоннами — резиденции Парламента, протыкавшей небо высокомерно воздетыми трубами и бивнями-зубцами.) Если кого и надо убивать, так не тешских крестьян, черт возьми, а тех, кто послал нас туда. Кто их оттуда вытащит? (Он поджал большой палец и сделал вид, будто из указательного стреляет по Парламенту — оскорбление, принятое у переделанных.) Пошли они в жопу со своей войной!

И тут кто-то из «Буйных» рявкнул:

— А потому сражайтесь, пока не проиграете, сражайтесь до полного поражения!

А те, кто счел этот призыв глупым, ответили сердитыми возгласами. Они вопили, что мятежники на стороне Теша, что они агенты Города ползущей жидкости, но до рукопашной не дошло: раздались свистки охраны, и толпа стала рассеиваться. Ори торопливо царапал записку на клочке бумаги.

Милиция приближалась. Люди были наготове и стали разбегаться. Ори тоже побежал, но не к воротам или пролому в изгороди, а прямо к оратору.

Он протолкнулся мимо препиравшихся членов Союза. Его узнали, но приветствия и вопросы не успели слететь с губ, как Ори уже несся вдогонку яростному солдату-Джеку. В его карман он сунул бумажку со своим именем и адресом и шепнул:

— Кто их оттуда вытащит? Мы. На этих надежды нет. Приходи ко мне.

И тут заурчали пропеллеры и над толпой всплыл аэростат. Из его брюха выпали веревки, по ним скатились вооруженные милиционеры. Где-то лаяли собаки. Ворота складов «Парадокса» были забиты народом, началась паника.

— Заградители! — раздался чей-то крик.

И правда, над изгородью поднялись причудливые продолговатые тела, окаймленные выступами и естественными отверстиями, а на этих огромных, покрытых волокнистой бахромой существах сидели милиционеры и дергали их за обнаженные нервы, плавно направляя прямо на толпу «союзников». С болтающихся щупальцев капал яд. Ори побежал.

На улице наверняка ждут другие милиционеры: секретные агенты в гражданской одежде. Надо соблюдать осторожность. У Ори все чесалось при мысли, что какой-нибудь снайпер с аэроплана, возможно, уже держит его на мушке. Но он знал на этих улицах все ходы и выходы. Почти все пришедшие на митинг уже скрылись в кирпичных лабиринтах Нью-Кробюзона, пробежав мимо напуганных лавочников и бродяг на углах; через несколько кварталов они внезапно перешли на шаг и как ни в чем не бывало продолжили путь. Позже, переправившись через реку, Ори бурно обрадовался известию о том, что никого не убили и не арестовали.

Солдата звали Барон. Так он представился Ори, не заботясь о секретности и безопасности, как то было принято у инакомыслящих. Он объявился два вечера спустя. Когда Ори открыл Барону, тот стоял, держа его записку в руках.

— Скажи мне, — начал он, — что вы делаете? И кто ты, черт возьми, такой, а, хавер?

— Почему тебя до сих пор не арестовали? — спросил Ори.

Барон объяснил, что в самоволку ушли со гни милиционеров. Большинство из тех, кто собирался жить подпольно, залегли на самое дно, занимались спекуляциями на черном рынке и старались не попадаться на глаза бывшим коллегам. В городе такой бардак, сказал солдат, что выследить всех до единого беглецов у милиции все равно не получится. Без мятежа или стачки не проходит и дня: безработных становится все больше, только и слышишь, как то Дикобразы бьют ксениев, то ксении с инакомыслящими молотят Дикобразов. Даже в Парламенте уже завели речь о пользе компромисса и о том, что надо договориться с гильдиями.

— А я и не прячусь, — сказал Барон. — Мне плевать.

Они подходили к «Жуткому болтуну» в Речной шкуре, рядом с кактусовым гетто. Ори специально не пошел ни в «Загон», ни в другое место, известное как оплот инакомыслия, чтобы избежать возможной слежки. Здесь, в Речной шкуре, улицы напоминали тихие водосточные канавы между отсыревшими деревянными домами. Худшее, что тут могло случиться, — это потасовка с обдолбанными кактами-подростками, которые шатались по улицам, делали келоидные татуировки на своей зеленой коже и сидели на решетках у Оранжереи — сооружения в восемьдесят ярдов высотой и четверть мили поперек, стеклянные стены которого рассекали надвое нью-кробюзонские улицы. Недоросли-кактусы внимательно следили за Ори и Бароном, но не приставали.

С Бароном в прошлом что-то случилось, подумал Ори. Нет, тот не сказал ничего особенного, наоборот: пережитое им угадывалось по недоговоркам и паузам в беседе. В солдате чувствовалась затаенная ярость. Ори знал, что страшных историй о войне столько же, сколько людей, вернувшихся с нее. Барон напряженно думал об одном и том же, о каком-то случае, миге, — что произошло тогда: кровопролитие, убийство, метаморфоза? — об ужасе, который превратил его в агрессивного, озлобленного человека, готового убивать тех, кто когда-то платил ему деньги. Видимо, там, в прошлом, была боль, были погибшие друзья.

Каждая группировка Союза обхаживала Барона и других беглецов из милиции. Ори с рассчитанным презрением излагал взгляды различных фракций. Он рассказывал истории о приключениях Торо, о работе его команды и понемногу втянул Барона в свою деятельность.

Барон был ценным призом, и тороанцы обрадовались ему. В ту ночь, когда Барон стал одним из них, Торо пришел и положил костлявую ладонь на грудь милиционеру, приветствуя его.

В тот раз Ори впервые увидел, как передвигается Торо. Когда Старая Вешалка и остальные члены банды закончили разговор, Торо опустил литую металлическую голову, выставил рога вперед и оттолкнулся. Опираясь на пустоту, на воздух, он напряженно стремился вперед, его колдовские рога нащупали точку, зацепились за нее, вселенная изогнулась и растянулась сразу в двух местах, и Ори почувствовал, как волшебство разрывает воздух, как рога пронзают мир, — и вот Торо проскочил в возникшую дыру. Рваная рана, нанесенная реальности, тут же закрылась, словно рот, и Торо исчез.

— Как он это делает? — спросил Ори Уллиама-переделанного в ту ночь. — Почему он главный? Я не жалуюсь, ты же знаешь, верно? Просто спрашиваю. Как он это делает?

Уллиам улыбнулся.

— Желаю тебе никогда этого не узнать, — ответил он. — Без Торо мы ничто.

Барон привнес в банду суровый армейский дух. Говоря о войне, он трясся и едва не рычал от ярости, на коже выступали веревки вен. Но, берясь за дело, будь то месть милицейским осведомителям или показательное избиение наркоторговцев, покусившихся на территорию Торо, он с неизменным спокойствием обрабатывал, кого велели, не моргнув глазом.

Товарищи по банде его боялись. Их пугала механическая настойчивость Барона, легкость, с которой он бил и убивал, то, как мертвели при этом его глаза: жизнь, казалось, уходила куда-то далеко в глубь него. «Мы ничто», — думал Ори. Прежде тороанцы мнили себя отчаянными головами, — им и вправду случалось делать ужасные вещи ради грядущих перемен, — но их анархический гнев был неумелой бравадой в сравнении с холодным, лишенным эмоций мастерством солдата. Барон приводил их в трепет.

Ори вспомнил первый раз, когда он видел убийство, — казнили капитана-осведомителя. Обыскать дом труда не составило. Все доказательства были налицо: списки имен, ордера на арест. Но несмотря на всю их ненависть к этому человеку, несмотря на память о павших братьях и сестрах, несмотря на воспоминания Уллиама об исправительной фабрике, привести приговор в исполнение оказалось нелегко. Ори тогда закрыл глаза, чтобы не видеть выстрела. Пистолет дали Уллиаму, чтобы тот отомстил за свое унижение, но Ори подумал, что не только поэтому: переделанный не мог видеть свою жертву. Его голова была повернута затылком вперед, глаза смотрели в пустоту. И все равно — Ори был готов спорить на что угодно — в момент выстрела Уллиам зажмурился.

Барон, напротив, ходил, куда ему говорили, дрался, с кем велели, и убивал без пощады, если таков был приказ. Он двигался, как лучшие из конструктов, которых Ори помнил со времен своей юности: хорошо смазанная, отлаженная, не думающая металлическая машина.

Когда Грифы Темной стороны опять начали просачиваться на территорию Торо, да еще и нагло задирать его людей, Ори, Еноха и Барона послали, чтобы положить нашествию конец.

— Только одного, — сказал им Торо. — С заячьей губой. Он у них голова.

Ори, отменный стрелок, захватил с собой кремневое ружье, Енох вооружился двойным арбалетом, но возможности пострелять им не представилось. С непринужденностью профи Барон проверил и вычистил оба ствола своей магазинной винтовки.

Парни и девчонки, прихлебатели юных Грифов, слонялись у лестницы, ведущей в мансарду на Темной стороне, потягивали наркочай и покуривали шазбу. Ори и Енох шли следом за Бароном. Того дважды окликали какие-то наркоши, якобы поставленные сторожить; оба раза солдат отшивал их одним взглядом или произнесенной шепотом угрозой. Ори все еще преодолевал последний на лестнице поворот, как вдруг услышал короткие быстрые удары, треск дерева и крик.

Когда он подбегал к дверям, прогремели два выстрела. Двое парней лет семнадцати визжали, скорчившись на полу: пули попали им в ноги. Остальные, бросая оружие, разбегались кто куда, а Барон продолжал двигаться. Кто-то выстрелил в него, Ори увидел красный цветок, распускающийся на его левом рукаве; Барон хрюкнул, его лицо исказилось от боли и снова окаменело. Два быстрых точных выстрела обезоружили или напугали тех, кто стрелял в него, а он уже надвинулся на юнца с заячьей губой — организатора преступлений, и застрелил его на глазах у Еноха и Ори.

«Ему все равно, жить или умереть, — подумал Ори в ту ночь; Барон приводил его в ужас. — Он убьет всякого, только прикажи. Он убьет всякого, только позволь».

Этот человек учился своему делу не в лесу. Мгновенно и жестоко он очистил комнату от всех, кто в ней был, на раз-два-три проверил углы. Научиться так работать можно только в городе, и не за один раз, тут опыт нужен. А значит, Барон вовсе не был вчерашним безработным, который ухватился за первый подвернувшийся шанс и оказался в армии.

«Что же будет делать Торо?» — размышлял Ори. Он никогда не видел своего босса в бою.

— Откуда у него этот шлем? — спросил Ори.

Уллиам ответил, что когда Торо пришел то ли с исправительной фабрики, то ли из тюрьмы, то ли из диких земель, а может, из нижнего города, то долго и упорно искал мастера и материалы для создания шлема, известного как расульбагра, или бычья голова. Уллиам рассказал невероятную историю о силе шлема, и об опасностях его изготовления, и о долгих годах, которые ушли на это.

— Годы он провел в тюрьме, годы собирал свой шлем и годы его носил, — сказал Уллиам. — Ты еще увидишь, на что эта штука способна.

Каждый член банды получил задание. Ори послали воровать горное молоко и магические жидкости из лабораторий. Он знал: что-то готовится. В данных ему инструкциях он видел отблески большого плана.

«Раздобудь план нижних этажей Парламента». Что-о? Ори не знал, с чего начать. «Сойдись поближе с каким-нибудь клерком из магистрата. Узнай имя секретаря мэра. Наймись на временную работу в Парламент, жди новых распоряжений».

Ори предчувствовал, что грядут бунты и забастовки. Он не был причастен к движению, но волновался.

Спиральный Джейкобс снова стал приходить на благотворительную кухню. При виде его Ори почувствовал странное облегчение. В ту ночь Джейкобс был в нормальном состоянии и смотрел на парня хитрым взглядом горностая.

— Твои деньги до сих пор нас выручают, — сказал Ори. — Но теперь мне дали задание, которое я никак не могу выполнить. — Он рассказал. — Что мне делать?

Они сидели в Грисской пади на набережной у слияния двух рек, где над водами Большого Вара вздымались остров Страк и шпили Парламента. В вечерних сумерках его огни казались серыми; их отражения в воде были тускло-коричневыми. С Малого Страка доносилось мяуканье кошки, которую непонятно как занесло на узкую полоску земли посреди реки. Спиральный сплюнул на столбы, отмечавшие границу Старого Города. Это были невообразимо древние вертикальные камни, обвитые резьбой, словно лентой: стилизованные фигуры карабкались по ним от подножия до Вершины, изображая события из ранней истории Нью-Кробюзона. Над самой поверхностью воды их попортили вандалы-водяные.

— Хватаются то за одно, то за другое, так? — Джейкобс взял у Ори сигаретку. — Дальнего прицела у них нет, вот что. Пробуют разные подходы. Внутрь ведет много путей.

Он сделал затяжку, задумался и встряхнул головой.

— Черт, а Джек сделал бы по-другому, — вдруг засмеялся старик.

— А как сделал бы Джек?

Джейкобс не отрывал взгляда от тлеющего кончика сигареты.

— Мэр не может оставаться в здании Парламента вечно. — Джейкобс говорил очень отчетливо. — С другой стороны, такой человек не может просто пойти погулять или покататься верхом. Ему нужна охрана, так? Которой можно доверять. Куда бы тот ни отправился… Джек рассказывал мне, он за ними наблюдал… так вот, куда бы ни пошел мэр, за ним идут клипейцы. Только им доверяет мэр. — Джейкобс поднял голову и смотрел совершенно серьезно. — А теперь представь, что один из гвардейцев переметнулся. Что его подкупили.

— Но ведь их выбирают так, чтобы нельзя было подкупить…

— История… — Джейкобс говорил отрывисто и веско, Ори затих. — Полна. Кровавых. Трупов. Тех. Кто доверял. Неподкупным.

Он назвал Ори имя. Старый бродяга уходил восвояси, а юноша неотступно смотрел ему вслед. Прихрамывая, Джейкобс то возникал в свете фонарей с грязными стеклами, то исчезал в темноте, пока не дошел до конца переулка, где прислонился к стене — усталый старик с измазанными мелом руками.

— Куда ты? — спросил его Ори. Река приглушала его голос, он не отзывался эхом от окон и кирпичных стен, но уносился прочь и быстро затихал. — И, черт побери, Джейкобс, откуда ты знаешь такие вещи? Приходил бы ты к Торо, — сказал он, возбужденный и обескураженный. — Откуда ты это знаешь? Ты лучше нас всех, вместе взятых, так приходи же к Быку, будь с нами. Хочешь?

Старик облизал губы в замешательстве. Что он скажет? Ори видел, что тот принимает решение.

— Не все тропы Джека быльем поросли, — ответил наконец Джейкобс. — Есть всякие способы узнавать. И слышать. И я их знаю. — Тут он постучал себя по носу, точно комедийный заговорщик. — Я много чего знаю, правда? Только стар я уже для ваших игр, парень. Это вам играть, молодым и сердитым.

И он повторил имя, а потом улыбнулся и пошел прочь. Ори знал, что должен пойти за ним, сделать еще одну попытку привлечь его к делам банды Торо. Но глубокое уважение, до странности похожее на трепетный страх, удерживало его. Ори давно уже пристрастился носить на одежде спиралевидные знаки, которые Джейкобс рисовал на стенах. Спиральный Джейкобс ходил своими путями, то появлялся, то исчезал, и Ори не мог отказать ему в праве на это.