А потом солнечные лучи прорвали густой, перевитый лианами полог. Элси с Помроем увидели Каттера, лежащего рядом с Сусуллилом. Ни слова не говоря, избегая встречаться с ним глазами, они начали собираться.

Если Сусуллил и уловил их смущение, то хорошо скрыл это, равно как и свою симпатию к Каттеру, которая, казалось, улетучилась вместе с ночью. Пока Каттер скатывал одеяло, служившее им подушкой, к нему подошел Иуда и тихо, благостно улыбнулся — благословил.

Каттер вспыхнул, сглотнул и перестал укладывать вещмешок. Потом приблизился к чудодею и тихо, чтобы не слышали другие, сказал:

— Я и раньше не нуждался в твоем долбаном одобрении, Иуда, а теперь и подавно.

Все было как в Нью-Кробюзоне, когда он, ведя к себе мужчину, встречал Иуду где-нибудь по дороге — в Кипарисовом квартале или в старой крепости близ площади Сэлом. Однажды Иуда пришел в День Спасения, ранним утром, и дверь ему открыл молодой чернявый мальчик, с которым Каттер проснулся в одной постели. Как и всегда при виде партнеров Каттера, Иуда удовлетворенно, даже одобрительно улыбнулся, и улыбка не сошла с его лица, когда Каттер отодвинул мальчишку и встал перед Иудой, закрыв за собой дверь.

Выходя на охоту, Каттер невольно оглядывался: не наблюдает ли Иуда за ним из-за угла?

Каттер воображал себя художником, музыкантом, писателем или автором вольнодумных статей, человеком скандальной репутации, обитателем Салакусских полей, а был всего-навсего лавочником. Лавочником из Барсучьей топи, чьи клиенты — сплошь книжные черви. Барсучья топь была тихим и странным районом; страсти, знакомые его жителям, были совсем не те, что у богемных обитателей южного берега.

В Барсучьей топи колдуны-вероотступники могли распахнуть дверь там, где ее вроде бы не было. Иногда от них сбегали существа из магической плазмы, и тогда пребывание на улицах становилось смертельно опасным, а дебаты мыслителей всегда могли закончиться метанием друг в друга субионов с бледным зарядом. Барсучья топь была районом историческим и не лишенным некоторой привлекательности, однако найти там мужчину было решительно негде. Поэтому когда в тавернах южного берега Каттер замечал знакомые по Топи лица, то делал вид, будто не узнает их, и они отвечали тем же.

Каттер презирал и трансвеститов в нижних юбках и макияже, и украшенных цветами эстетов-извращенцев, которые встречались по ночам на Салакусских полях. Насупившись, он шагал по каналам на границе района Пей-и-пой мимо мужчин-проституток, с которыми он не разговаривал. Не ходил Каттер и в притоны, гнушаясь брать напрокат чью-нибудь задницу. Кончилось то время. И лишь изредка он посещал припортовые районы, где матросы, предпочитавшие не гнуть спину в море, а зарабатывать своим телом, ловили мужчин.

Вместо этого, крайне редко, он позволял себе затеряться в толпе и проскользнуть незамеченным в таверну — из тех, которые не так-то просто отыскать, где в полупустых комнатах у скудных баров сидят в клубах дыма старики, жадно разглядывая каждого новопришедшего, где одни мужчины собираются группами и хохочут чертовски громко, а другие чураются компании и весь вечер не поднимают глаз, где все женщины — это мужчины, то есть трансвеститы, или бывшие мужчины, то есть переделанные, чей пограничный статус притягивает кое-кого.

Каттер был осторожен. Он предпочитал не самых привлекательных: вдруг красавец окажется милиционером или подсадной уткой из отдела по борьбе с распущенностью, который с потрохами сдаст Каттера своим дружкам, а те забавы ради назначат специальное наказание в виде побоев и изнасилования.

Ненавидя Топь и чувствуя себя из-за этого деревенщиной, Каттер ждал, когда там появится подходящий человек, решив быть разборчивым и ничего не стыдясь.

Двенадцать лет прошло с тех пор, как Каттер повстречал Иуду Лёва. Ему было тогда двадцать четыре, и что-нибудь все время выводило его из себя. Иуда был старше на пятнадцать лет. Очень скоро Каттер полюбил его.

Они редко трогали друг друга. Не чаще нескольких раз в год Иуда Лёв уступал настойчивым просьбам Каттера, не дожидаясь, пока они перейдут в мольбу. Сначала это случалось с известной частотой, но со временем уговорить Иуду становилось все сложнее и сложнее. Каттеру казалось, что причиной всему не убывающее влечение Иуды, и без того не слишком сильное вначале, а что-то более сложное, чему он не в силах был подобрать названия. Каждый раз, занимаясь с Иудой любовью, Каттер не мог избавиться от ощущения, будто тот снисходит до него. Его это бесило.

Он знал, что у Иуды были женщины, а возможно, и другие мужчины, но, судя по тому, что он слышал и представлял, Иуда встречался с ними тоже нечасто и вряд ли с большей охотой. «Сейчас я заставлю тебя поорать», — думал Каттер, пока они потели в объятиях друг друга. Страсть самого Каттера в таких случаях граничила с насилием: «Ты у меня получишь». Здесь крылась не жажда мести, а отчаяние: Иуда был с ним доброжелателен, но не более того.

Иуда учил Каттера, вкладывал деньги в его дело, ввел в Союз. Когда Каттер понял, что близость всегда будет между ними лишь актом возвышенной дружбы, продиктованным грешной и святой щедростью, подарком Иуды, он попытался прекратить их отношения, но не вынес тяжести воздержания. Взрослея, он оставил привычку огрызаться по всякому поводу, но был в нем некий гнев, от которого избавиться не удалось. Частично его гнев, как члена Союза, был направлен против Парламента. Частично — против Иуды Лёва, несмотря на пылкую любовь Каттера к нему.

— Каттер, хавер, — обратился как-то к нему Помрой. — Прости, что спрашиваю, я ничего такого не имею в виду, но ты, часом, не… гомопалон?

Сленг давался Помрою с трудом. Слово было не ругательное, скорее даже ласкательное, пригодное для непринужденного общения. Каттеру хотелось поправить его и сказать: «Нет, я педераст», но он передумал, решив, что это было бы уж слишком претенциозно и жестоко.

Все хаверим знали об этой особенности Каттера, но никто его не осуждал — по крайней мере, открыто. Напротив, раз или два ему откровенно сказали, что настоящий мятежник не может судить искалеченную жертву извращенного общества. Сам он никогда не заговаривал об этом, но, видит Джаббер, извиняться или прятаться тоже не собирался.

Все знали, что Иуда спит с ним, но, к ярости Каттера, никто не ходил вокруг да около его старшего товарища с осторожными намеками, даже в те дни, когда они появлялись на собрании, поменявшись одеждой.

— Это же Иуда.

Секс переставал быть сексом, как гнев переставал быть гневом, а стряпня — стряпней, если речь шла об Иуде. Каждый его поступок был словно взвешен на весах какой-то загадочной добродетели. Каттер был извращенцем, но Иуда Лёв был просто Иудой Лёвом.

Элси с Помроем стали стесняться Каттера. Но в пути неловкости не место: скоро они уже протягивали ему руки и тащили его, или он их, по скользкому, покрытому переплетением корней берегу.

На Сусуллила произошедшее почти не подействовало. Казалось, он не жалел о ночи с Каттером, но продолжения не просил. Каттеру хватило самокритичности, чтобы усмотреть в ситуации смешную сторону. Три ночи подряд он ходил к нему. Совокупления давались нелегко, Каттеру приходилось привыкать к наклонностям своего партнера. Сусуллилу нравилось целоваться: этому занятию он предавался с пылом новообращенного. Но дальше ласк руками дело не шло. Попытка Каттера поласкать его языком вызвала в нем откровенное отвращение. А когда Каттер подставил кочевнику свой зад и тот понял, чего от него хотят, то своим хохотом перебудил весь лагерь, и остальные лежали, притворяясь спящими.

Путники начинали привыкать к незнакомой фауне. Грибы-многоножки скользили по стволам деревьев, точно слизни, не то расползаясь по коре, не то вырастая из нее. С безумной скоростью проносились мимо обезьяноподобные существа, которых Помрой прозвал «адскими мартышками», — их конечности в непредсказуемом количестве росли из соединенных хребтов.

— Вы знаете, где мы, или нет? — спрашивал Каттер Иуду и Дрогона.

Лес редел. Дождь не прекращался, но стал прохладнее. В воздухе висел туман, а не пар.

— Мы держимся троп, — отвечал Дрогон.

«А куда эти тропы ведут?» — подумал Каттер.

Услышав чьи-то шаги, путешественники вскинули ружья, но тот, кто шел им навстречу, не прятался и криком предупредил о своем приближении; Сусуллил прокричал что-то в ответ и рванул вперед. Когда остальные нагнали его, он уже радостно жал руку Бехеллуа, из-за спины которого вежливо и осторожно кивали двое оробевших мужчин в лесном камуфляже.

Возвратившийся пастух улыбнулся путешественникам. Земляки погрузились в беседу.

Наконец Сусуллил повернулся ко всем, но заговорил только с Иудой, тщательно подбирая слова, хотя теперь остальные тоже могли его понять.

— Он пришел из лесного города, — сказал Иуда. — Им нужна помощь. Там какая-то опасность… она их уничтожает. Бехеллуа рассказал им о нас, о том, что мы сделали. Они думают, что у нас есть сила. И они предлагают нам кое-что взамен. Если мы им поможем… — Он снова стал слушать. — Если мы поможем им, их бог поможет нам. Даст нам то, что мы ищем. Они говорят, что их бог покажет нам путь к Железному Совету.

Скрытоград оказался горсткой домишек посреди поляны. Каттер меж тем уже представил себе мегаполис на деревьях, где люди перебираются с кроны на крону по веревочным мосткам, а ребятишки по лианам скатываются вам на голову из-под лиственного полога.

Вокруг поселка сохранились остатки частокола. Обитатели Скрытограда в одеждах цвета листвы высыпали навстречу путешественникам. Всюду виднелись в основном просмоленные или прорезиненные палатки. Попадались, кроме того, покосившиеся деревянные хижины, рядом с каждой — сырые дрова и мусорная яма. Жили тут большей частью люди, но кое-где по грязи суетливой пробежкой двигались двуногие жуки ростом с ребенка.

Эти жили в своих кварталах на окраинах и были своего рода фермерами. Они пасли миллионные стада насекомых, арахнидов и артроподов, выводили одно быстро сменяющееся поколение за другим, пока не получали бесчисленную армию муравьев размером с булавочную головку, многоножек длиной в фут и множество разновидностей нелетающих ос. Только им ведомыми путями они превращали своих питомцев в стены, мягко спрессовывая, склеивая и выравнивая живую массу так, чтобы хитиновые оболочки заключенных в ней существ делались чем-то вроде штукатурки. Так они строили бунгало и обустраивали норы, не забывая подкармливать свой строительный материал, чтобы составляющие его насекомые не умирали, но притирались вплотную друг к другу, утопали друг в друге и сливались друг с другом, образуя архитектурные сооружения, целое гетто из живых домов.

Человеческое население Скрытограда говорило на смешанном языке, образованном преимущественно из разных диалектов Галагги с небольшими вкраплениями тешского. У них был вождь с замашками убийцы; Каттер видел, что он знает о своей посредственности и нервничает, оказавшись волею судеб в роли правителя.

Каттер решил, что те беженцы, которые в состоянии позаботиться о себе, в этом поселении не задерживаются. Скрытоград был местом встречи утративших надежду. Неудивительно, что они отчаялись, как неудивительно и то, что стали кормом для какой-то твари.

Бормоча приветствия и кланяясь с напускной любезностью, жители проводили путешественников в низкое длинное строение с вышкой из обтесанных кольев. Строение оказалось церковью, где на стенах были вырезаны или вытравлены символы. Внутри стояли столы, на них лежали узкие полоски зеркал и папирусные свитки. И еще — облачение из тонкой черной шерсти. Вождь оставил путников, а сам ушел.

Несколько секунд все молчали.

— Какого черта мы сюда приперлись? — сказал Каттер.

Эхо было ему ответом; по углам заметались невесть откуда взявшиеся тени. Каттер заметил, как вздрогнула Элси. Путники сбились в кучу, спиной к спине.

— Здесь что-то есть, — прошептала Элси. — Что-то внутри…

— Я здесь.

Гортанный голос походил на рык. С быстротой бывалых солдат путешественники бросились на пол и стали ждать.

— Кто ты? — спросил Иуда.

— Я здесь. — В голосе слышался акцент, речь была вязкой, точно слова застревали в глотке. Что-то мелькнуло, но слишком быстро, чтобы различить. — Полагаю, вас привели сюда за благословением. Одну минуту. Да, именно за этим. И еще за инструкциями. Вы будете охотиться для них.

Дрогон указал на стол. Шерстяное облачение исчезло.

— Ты говоришь на нашем языке, — заметил Каттер.

— Я малый бог, но все же бог. А вы — воины. В этом все дело, понимаете ли. Вы ощущаете себя воинами?

Казалось, будто голос сочится из стен, доносится со всех сторон сразу.

— Да, они так считают, — сказал Помрой. — А что в этом плохого?

Он медленно озирался — воинствующий безбожник в присутствии божества. Дрогон все заметнее вертел головой, шевеля губами.

— Ничего, — отозвался голос. — Совсем ничего. Только… нечего тебе тут время тратить. У тебя, ммм, у тебя ведь есть дочка от одной шлюхи в местечке под названием Устье Вара. Так что иди. Этот город обречен. Спасешь его от одной напасти, другая навалится.

Помрой то открывал, то закрывал рот. Элси наблюдала за ним. Ее лицо было неподвижно.

— А ты тогда почему здесь? — спросил Каттер.

— Потому что это мой город, который я велел им построить. Я им нужен. Ммм, а ты, ты сомневаешься в Союзе, не так ли, лавочник?

Каттер был поражен. Остальные смотрели на него. Голова Дрогона резко качнулась вперед. Он сделал такое движение, будто плюнул. Бестелесный голос вдруг задохнулся. Послышалась возня, что-то упало, кого-то стало тошнить, все вокруг содрогнулось, и вдруг, дрожа от напряжения, из-за стола поднялся кто-то в клобуке: худое, покрытое глубокими морщинами желтое лицо, бритая голова, испачканный блевотиной рот, перепуганные глаза.

Она или он постояло с минуту, трясясь, точно от стужи, потом согнулось в приступе рвоты и побежало через всю комнату к столбу, за которым скрылось из виду. Каттер бросился за ним, Помрой — наперерез, но они столкнулись, никого не обнаружив. Человек исчез.

Голос зазвучал снова, гневный и боязливый.

— Не смейте больше так поступать со мной, — сказал он.

Дрогон зашептал Каттеру на ухо:

— Я нашел его. Вычислил, где он прячется, и приказал шепотом. «Перестань читать», — сказал я ему. И велел: «Покажись».

— Погоди, мастер, — перебил его Каттер. — Эй, бог недоделанный, — крикнул он вслух. — Как тебя зовут? И почему ты говоришь по-нашему? Кто ты?

Мгновение стояла тишина. Каттер уже начал думать, что человек сбежал, воспользовавшись плащом-невидимкой. Но вот незнакомец заговорил, и Каттер сразу понял, что тот сдался, и не без облегчения.

— Я говорю на рагамоле потому, что учился читать на нем, чтобы постигать скрытый смысл ваших книг. Сюда я попал… как все, просто бежал. Я беженец. Ваша милиция обходит Теш стороной, до поры, но на равнине Катоблепаса они уже побывали. Они атакуют наши города и форпосты. Монастыри Теша. Я монах. Я служу Мгновению Утраченного. Мгновению Сокровенного.

Милиция бесчинствовала в окрестностях Теша. Горожане заперли ворота и до краев наполнили все рвы. Монастырь стоял вне городских стен, в заросшей вереском ложбине. Его не должны были тронуть.

Когда монахи узнали, что на них движется отряд переделанных рабов-убийц, то стали ждать подкрепления из Теша. Дни шли, а помощь все не прибывала; стало понятно, что их бросили. В панике монахи придумали бестолковый план. В монастыре был храм, посвященный Горизонту Множественности, и братия делилась на группы, служившие каждая своему Мгновению, — теперь они должны были превратиться в бригады.

Одни жаждали боя, другие — мученического венца. Монахи Кадмера, Мгновения Исчислений, зная, что им не победить, залегли среди вереска в ожидании вражеских пуль. Монахи Заори, Мгновения Волшебного Вина, допились до предсмертных видений раньше, чем милиция успела приблизиться к ним. Но Мгновение Голубки послало своих птиц, чтобы те бросились в колеса милицейских механизмов и сломали их; Мгновение Иссушения превратило кровь милиционеров в прах; Фарру и Теке Шезим, Мгновения Забытого Снега и Памяти, объединившись, породили метель.

Но служившие в милиции маги были опытны, офицеры беспощадны, и в конце концов монастырь пал. А когда это произошло, спастись удалось лишь монахам Теке Вогу, Мгновения Сокровенного и Утраченного.

Послушников перебили, но монахам помогла скрыться набожность: нападавшие просто не видели их. Монахи ушли прочь — от пылающих развалин своего храма и от Теша, Города ползущей жидкости, который закрылся от обитателей монастыря, предоставив их своей судьбе. Они ушли в пустыню.

Все это поведал им монах, и Каттер заметил, что ему очень хотелось выговориться.

— Мы скрыты. Нам ведомо сокрытое от прочих. Нам доверены тайны. Мы находим утраченное. Мои ноги быстры; я странствую сокрытыми путями, потерянными тропами. Придя сюда, я велел построить этот дом. Здесь легко быть богом. Каждому, кто приходит ко мне, я рассказываю его тайну, которую он прячет от всех. Поэтому они и верят в меня.

— Как твое имя, монах? — спросил Каттер.

— Курабин. Монах Восьмого кольца Теке Вогу.

— Это мужское имя или женское?

Все засмеялись.

— Нам это безразлично. Вы спрашиваете, мужчина я или нет? — Внезапно голос зазвучал очень близко. — Не знаю.

Мгновение окутывало каждого монаха Теке Вогу, но не задаром. Монахи учились узнавать скрытое и находить потерянное. Но священные знания Вогу имели свою цену. В уплату за покровительство Мгновения посвященный должен был утратить что-то, скрыть это от самого себя, отдать Вогу.

— Я встречал монахов, которые не знали своих имен. Они скрыли их. Другие потеряли зрение. Третьи — семью или дом. А я… когда я покорился Мгновению, от меня скрылся мой пол. Я помню детство, но не помню, кем я был тогда — мальчиком или девочкой. Когда я мочусь, то смотрю вниз, но ничего не вижу. Мой пол скрыт от меня. — Курабин говорил без злобы.

— Значит, ты хочешь, чтобы мы выяснили, что это за штука на вас нападает? — спросил Каттер.

— Не я, — сказал Курабин. — Это они хотят, им нужны защитники. Какой смысл покровительствовать этому сараю?

Путники переглянулись.

— Среди богов ты, видимо, не самый заботливый, а? — поинтересовалась Элси.

— А разве я что-нибудь такое обещал? Они сами построили вокруг меня свой дурацкий город, они вечно что-то у меня клянчат. Я этого не просил. Разве меня кто-нибудь защищал? То, что сделал для меня Теш, могу сделать и я. Гори он ясным пламенем, этот город.

— Раньше ты говорил по-другому… — начал Каттер, но Иуда перебил его:

— А кто ты такой, чтобы судить их?

Он шагнул вперед и уставился на импровизированный алтарь, словно знал, где скрывается Курабин.

— Кто ты такой? — Иуда повысил голос. — Эти люди, которым пришлось бежать от тех, кто хотел убить их только за то, что они оказались соседями Теша, пришли сюда и стали обживать это место, как могли. Они начали все сначала и совершили только одну ошибку: нашли себе бога — в твоем лице. Они обещали нам помощь, обещали указать нам путь. Так давай, рассказывай. Мы найдем то, что угрожает этим людям, и спасем их. А ты найди для нас то, что ищем мы.

С потолка импровизированной церкви громко капало — это лесная сырость проникала внутрь.

— Рассказывай нам, где оно. В жизни не поверю, что тебе все равно. Тебе не все равно. Ты хочешь нам все рассказать. Ты хочешь быть их пастырем. Сам знаешь. Так рассказывай. Мы принимаем твое предложение. Сначала мы убьем для них эту тварь, а потом ты дашь нам то, что обещал.

— Ради вас я ничего не стану выносить из дома Вогу…

— Не прикидывайся благочестивым, ведь ты крадешь у своего бога по мелочи, чтобы впечатлить доверчивых туземцев. Давай говори, где тварь, мы с ней разделаемся, а потом ты скажешь, где Железный Совет.

— Я не ворую, — возразил Курабин. — Я покупаю. В обмен на каждое новое знание я отдаю часть себя. А это больно. Вогу ничего не дает задаром. Когда я узнал о шлюхе и дочери твоего компаньона, меня обожгло, как каленым железом, и я что-то потерял. Что-то ушло от меня и скрылось в складках Мгновения. Я наг перед вами. Что я должен для вас открыть? Железный Совет? Это дорого мне обойдется.

Снова наступила тишина, прерываемая лишь звуком капели.

— Тварь. Где она? — спросил Иуда.

Повисла длинная пауза.

— Подождите, — ответил голос обиженно, но с облегчением.

«Устал быть богом», — подумал Каттер. Он взглянул на Иуду, который стоял перед алтарем, дрожащий и неподражаемый. Каттер чувствовал, что Курабин растерян, сломлен. Когда-то у него была цель, но из-за отступничества монах ее лишился, и вот теперь, перед лицом праведного Иуды, обрел снова.

— Я попробую, — ответил голос, сдерживая приступ рвоты.

Когда Курабин заговорил снова, стало ясно, что ему больно: он говорил как человек, привыкший к страданию.

— Адский пламень. Черт. Я открыл ее. Тварь.

— Что ты потерял? — спросил Каттер.

— Имя человека.

Каттер понял, что этот человек был небезразличен монаху.