— Они хотят поднять аванка.

На лице Сайласа появилось выражение недоумения, несогласия, целая гамма оттенков сомнения.

— Это невозможно, — сказал он, тряхнув головой. Беллис скривила губы.

— Потому что аванки — легенда? — резким тоном спросила она. — Вымерли? Детские сказочки? — Она сложила губы трубочкой и потрясла томиком Круаха Аума. — Тот, кто приходовал эту книгу, решил, что здесь детские историйки. Я знаю верхнекеттайский. — Голос ее зазвучал взволнованно. — Это не детская книга.

День сходил на нет, но городские звуки снаружи еще не стихали. Беллис выглянула в окно — напластования ярких цветов обесцвечивались. Она протянула Сайласу книгу и снова заговорила.

— Я больше почти ничего не делала эти два дня — только рыскала по библиотечным полкам, как свихнувшийся призрак, и читала книгу Аума.

Сайлас, одну за другой, неторопливо переворачивал страницы, глаза его пробегали по тексту, словно он понимал, что там написано, но Беллис знала — не понимает.

— Это верхнекеттайский, — сказала она. — Но книга не старая и не из Гнурр-Кетта. Круах Аум — анофелес.

Сайлас в ужасе поднял на нее глаза. Последовала долгая пауза.

— Можешь мне верить, — сказала Беллис. Она чувствовала себя опустошенной, и голос у нее звучал соответственно. — Я понимаю, как к этому можно относиться. Два последних дня я провела, пытаясь выяснить все, что только можно… Я тоже думала, что они вымерли, но на самом деле они еще только вымирают. Вымирают вот уже две тысячи лет. Когда погибло Малярийное женоцарство, их уничтожили в Шотеке, Рохаджи, в большей части Шарда. Но им удалось выжить… Они обосновались на малюсеньком скалистом островке к югу от Гнурр-Кетта. Можешь верить или нет, но даже после женоцарства остались люди, которые поддерживают с ними торговые отношения. — Она мрачно покивала. — У них есть какие-то договоренности с Дрир-Самхером, или Гнурр-Кеттом, или с обоими. Не могу разобраться… И похоже, они пишут книги. — Она указала на томик в руках Сайласа. — Только богам известно, почему это написано на верхнекеттайском. Может быть, они на нем теперь и говорят; тогда это единственный народ в мире, говорящий на этом языке. Проклятие, Сайлас. Может, все это чушь собачья, — вдруг раздраженно сказала она. — Может, все это мошенничество, вранье или — ну да — детская сказочка. Но Тинтиннабулум приказал мне искать все, что написал Круах Аум, так неужели ты думаешь, что тема этой книги случайна?

— И о чем здесь говорится?

Беллис взяла у него книгу и медленно перевела первые строки.

— «Я солгал бы, сказав, что не испытываю гордости, выводя эти строки. Я наполнен этим чувством, как пищей, потому что… нашел историю о том, что не делалось со времен империи Призрачников и было совершено еще раз тысячу лет назад. Один из наших предков, после падения наших королев и нашего бегства сюда, с помощью специальных устройств и магии… направился по воде… к темному месту… и послал заклинания в зев воды, и после двадцати одного дня жары, жажды и голода… он извлек великую и таинственную вещь». — Она посмотрела на Сайласа, а потом закончила: — «Плавучую гору, царь-кита, самое большое животное, когда-либо существовавшее в нашем мире, аванка». — Она тихонько закрыла книгу. — Он вызвал аванка, Сайлас.

— И что же случилось дальше? — спросил он. — Ты ведь уже все прочла. Что случилось?

Беллис вздохнула.

— Здесь не сказано, как или где, но Аум нашел кипу древних рукописей, излагающих старую историю, и собрал их воедино, чтобы они обрели смысл, и пересказал их. История анофелеса, так и не названного по имени. Она случилось много веков назад. На десяти страницах рассказывается, как он готовился. Человек голодает, проводит исследования, он долго смотрит в морские воды, собирает вещи, которые ему понадобятся: бочки, спиртное, старые машины, ржавевшие на берегу. Он выходит в море. Один. Пытается управлять суденышком, которое слишком велико для одного человека, но никто не хочет присоединиться к нему. Он ищет конкретное место, какой-то… глубокий, глубокий колодец, отверстие в дне океана. Там-то он и начинает охоту. Там-то он и забрасывает удочку. Там-то он и ждет… появления аванка оттуда, где они обычно живут… Потом идут двадцать довольно скучных страниц о лишениях, которые он терпит в море. Голод, жажда, Усталость, сырость, жара и все такое. Он знает, что добрался до нужного места. Он уверен, что его крючок попадает в другое измерение, проникает в иной мир. Но ему никак не удается приманить аванка. Не найти такого большого червя… И вот на третий день, когда сил уже не остается, а судно увлекают по кругу странные водные течения, небеса темнеют. Приближается гроза. И тут он решает, что недостаточно находиться в нужном месте — ему еще нужна энергия, чтобы заманить добычу в западню. Его хлещут дождь и град, море бушует. Суденышко окатывают огромные волны, лупят так, что оно грозит треснуть по всем швам.

Сайлас слушал ее, широко распахнув глаза, и Беллис неожиданно представила себя в идиотской роли учителя, рассказывающего детишкам сказочку.

— Шторм бушует все сильнее, а наш герой привязывает к вершине мачты конец провода, обворачивает его вокруг оснастки и подсоединяет к чему-то вроде генератора. И вот тогда…

Беллис вздохнула.

— Я так толком не поняла, что тогда. Некая магия или что-то в этом роде. Я думаю, он пытался вызвать фулменов, иликтрических элементалей, может, принести им что-то в жертву, но из книги это понять невозможно. Так вот… — Она пожала плечами. — Добивается он успеха или нет, отвечают ему элементали или это всего лишь следствие удара молнии по медной обмотке стофутовой мачты — понять невозможно.

Она раскрыла книгу на соответствующей иллюстрации: контуры лодки, белые на темном фоне, коротенькая зигзагообразная молния пилой вгрызается в вершину мачты.

— Во всех двигателях происходит сильный выброс энергии. Регуляторы магических импульсов, с помощью которых он пытался приманить аванка и управлять им, вдруг тысячекратно усиливаются и мгновенно перегорают. Его судно кренится, скрипят лебедки, натягиваются тросы, на которых закреплены рыболовные крюки, что-то тянет снизу… Он поймал аванка, говорит Аум. И аванк поднялся на поверхность.

Беллис замолчала. Перевернув несколько страниц, она зачитала слова Аума:

И все. Никакого описания этого существа. Оборот страницы, на котором должно было быть изображение аванка, оказался пуст.

— Он видит его, — тихо сказала она. — Оценив размеры аванка, он понимает, что лишь слегка задел его своими крюками и заклинаниями. Он надеялся вытащить аванка, как обычную рыбу… Невозможно. Аванк без труда разрывает цепи, а потом снова уходит на глубину, и море пустеет. Аум остается один, и ему приходится отправляться домой.

Беллис живо вообразила себе это, и картина тронула ее. Она представила жалкую фигурку человека, промокшего до костей посреди все еще бушующего океана. Он с трудом поднимается на ноги, бредет по палубе своего плохо подготовленного кораблика, приводит в действие заглохшие двигатели и, голодный, обессиленный, а самое главное, совсем один, направляет свое суденышко к дому.

— И ты думаешь, это правда? — спросил Сайлас.

Беллис открыла книгу на последнем разделе и показала Сайласу страницы, испещренные загадочными математическими выкладками.

— Последние двадцать страниц заняты математическими уравнениями, примечаниями касательно магии, ссылками на коллег. Аум называет эту часть информационным приложением. Перевести ее почти невозможно. Я этого не понимаю — высокая теория, криптоалгебра и всякое такое. Но сделано все с удивительным тщанием. Если это для отвода глаз, зачем такая сложность? А сделал он вот что. Аум проверил все детали: даты, методики, магию, науку… Он разобрался, как все было сделано. Эти последние страницы… Здесь толкование, научный анализ, объясняющий, как это делать. Как поднять аванка… Эта книга была написана и напечатана в последний кеттайский год Вулфинч, то есть двадцать три года назад. А из этого, кстати, вытекает, что Тинтиннабулум и его приспешники ошибаются — он полагал, что Аум писал в прошлом веке. Книга напечатана в Кохниде, в Гнурр-Кетте, один из соиздателей — «Мерцающая мудрость». В этой библиотеке не так уж много кеттайских книг. Большинство написано на нижнекеттайском. Но есть несколько и на верхнекеттайском, и я их все просмотрела: философия, наука, древние тексты, гностическая мехономия и все такое… В «Мерцающей мудрости» считают, что книга соответствует их уровню. Но если это мистификация, зачем нести ее в научное издательство? Я уж не говорю о том, на кой хер она сдалась лучшим умам Армады… Какие еще книги читают ученые на службе Любовников? Книгу моего друга Иоганнеса «Теории мегафауны». Или другую, его же, — о транспланной жизни. Фундаментальные теории природы воды, книги о морской экологии. И им позарез нужна эта маленькая книжечка. Вероятно, потому, что Тинтиннабулум и его охотники видели несколько ссылок на нее, но найти ее никак не могут. Джаббер милостивый, что ты обо всем этом думаешь?.. Сайлас, я прочла эту писанину. — Беллис заглянула ему в глаза. — Это все взаправду. Эта книга о том, как поднять аванка. И как управлять им. Анофелес Аум пишет о том, как легко вырвался аванк. — Она наклонилась к Сайласу. — Но если Аум был одиночка, то Армада — это целый город. Он подбирал на свалках старые паровые движки, а в распоряжении Армады целые промышленные кварталы. Под городом висят громадные цепи — тебе это известно? Как ты думаешь, зачем они? А еще у Армады есть «Сорго». — Она замолчала, чтобы Сайлас осмыслил сказанное, и увидела, как постепенно меняется выражение его глаз. — Этот город, черт его побери, владеет сотнями галлонов горного молока и средствами, позволяющими добывать еще и еще. Один Джаббер знает, какого рода магия станет им по силам, когда у них будет вдоволь этого говна… Любовники считают, что им удастся сделать то, чего не сделал герой Аума, — сказала она. — Они направляются к той самой воронке и собираются вызвать аванка. Они хотят запрячь его и управлять им.

— Кто еще знает об этой книге? — спросил Сайлас. Беллис помотала головой.

— Никто, — сказала она. — Только этот парнишка. Шекель. Но он понятия не имеет, что это за книга. О чем она.

«Ты правильно сделал, что принес ее мне, — сказала Беллис Шекелю. — Я посмотрю, что это такое, и передам прямо Тинтиннабулуму, если тут и в самом деле есть что-то стоящее».

Она помнила неуверенность Шекеля, его страх. Он частенько бывал на «Касторе» Тинтиннабулума — ведь там жила Анжевина. Не без сочувствия к Шекелю Беллис поняла, что парнишка не отнес книгу прямо Тинтиннабулуму, потому что сомневался — а вдруг он чего-то недопонял. Он еще только учился читать, а когда столкнулся с какой-то проблемой — видимо, очень важной, — совсем стушевался. Он разглядывал комбинацию букв, обозначаю «Круах», сравнивал с именем, которое он скопировал с записки Тинтиннабулума, видел, что это одно и то же, и все-таки, и все-таки…

И все-таки он не был уверен. Он не хотел выставить себя дураком. Он отнес книгу Беллис, своему другу и учителю, — пусть она проверит, рассеет сомнения. А она безжалостно забрала у него книгу, понимая, что этот том дает ей власть.

Любовники вели Армаду к трещине в морском дне, откуда мог подняться аванк. Они запаслись всем необходимым — специалистами, установкой для генерации заклинаний — и теперь приближались к месту назначения, пока их специалисты без отдыха и согласованно работали над расчетами, над решением задачи по вызову животного.

Как только Сайлас и Беллис поняли, что достигли своей цели и проникли в план Любовников, они догадались, что могут вычислить направление движения города. А догадавшись, пустились в рассуждения о том, как использовать это знание для побега.

«Что мы делаем? — думала в тишине Беллис. — Еще одну ночь просиживаем в этой идиотской маленькой комнате-трубе, причитаем вслух и про себя, о боги, о боги, потому что нам удалось лишь чуть-чуть приоткрыть завесу тайны, а там еще столько всякого дерьма, столько трудностей, с которыми нам не справиться. — Она готова была застонать от отчаяния. — Не хочу я больше размышлять о том, что делать дальше, — подумала она. — Я хочу уже сделать наконец что-нибудь».

Она барабанила пальцами по книге — по книге, которую могли прочесть лишь немногие, включая ее.

Она разглядывала буквы загадочного языка, и мрачные подозрения закрадывались ей в душу. Она испытывала те же чувства, что и в ресторане, когда Иоганнес сказал ей: Любовники интересуются его книгами.

Постоянное тарахтение флотилии буксиров и других в тащивших город, стало привычным. Движение, пусть незаметное и не привлекающее внимания, продолжалось. Не было ни одного мгновения ни днем, ни ночью, когда Армада не продвинулась бы хоть на дюйм к югу. Усилия прикладывались громадные, а скорость оставалась мизерной, как у улитки.

Дни проходили в мучительном напряжении, но город двигался. Горожане сбросили теплые пальто и шерстяные штаны. Дни все еще были коротки, но без особой суеты и шума Армада переместилась в зону умеренного климата и продолжала движение в более теплые воды.

Растения Армады (посевы пшеницы и ячменя, луга на верхних палубах, полчища сорняков, осваивающие старый камень и металл) почувствовали перемену. Постоянно испытывая нехватку тепла, они извлекли пользу из неожиданной смены времени года и пошли в рост, выпустив почки. Над парками повисли запахи свежести, среди однообразной зелени стали появляться цветы.

С каждым днем все больше становилось птиц. Пиратские корабли проплывали над новыми, цветастыми рыбами теплых вод. Во множестве маленьких храмов Армады проводились службы, благословляющие эту нежданную, неправильную весну.

Флорин, увидев цепи, довольно быстро догадался об их назначении.

Подробностей он, конечно же, не знал, но запомнил то, что видел, хотя, поднимаясь на поверхность, пребывал в шоковом состоянии как от пережитого, так и от холода. Он оказался под одним из кораблей запретной зоны, внутри защитного магического колпака, и увиденное поначалу повергло его в недоумение. Но вскоре ему стало ясно, что перед ним звено цепи — звено длиной в пятьдесят футов. «Гранд-Ост» нависал над ним, как зловещее облако. Цепь была закреплена на его днище старинными болтами размером больше человеческого роста. За вековыми наростами на корпусе судна Флорин разглядел второе звено, соединенное с первым заподлицо с корпусом. Что там было дальше, он не видел — мешали водоросли и магическая защита.

Под городом висели огромные цепи. И, зная об этом, он быстро понял их назначение. С почти скорбным удивлением Флорин уразумел, что теперь ему известна тайна, которая словно постоянно витала за недомолвками во время разговоров на причалах. Источник беспокойства, двусмысленных подмигиваний, обмена понимающими взглядами — этот неназываемый план, определявший всю их деятельность.

«Мы собираемся поднять что-то из моря, — спокойно подумал он. — Какую-то тварь? Мы что, хотим посадить на цепь каких-нибудь морских змей, или кракена, или Джаббер знает кого? А потом? Сможет этот зверь тащить Армаду? Как морской змей тащит корабль-колесницу?»

«Что ж, пожалуй, так оно и есть», — подумал он без страха или неодобрения; размеры цепи, или что уж это было, наводили на него ужас.

«Почему они скрывают это от таких, как я? — подумал он. — Может, они мне не доверяют?»

Лишь через несколько дней после атаки динихтиса Флорин пришел в себя. Спал он плохо, часто просыпался в холодном поту. Он помнил ощущение, когда его пальцы наткнулись на вывороченные внутренности мертвого водолаза, и, хотя он прежде видел и касался мертвецов, в глазах этого застыл такой ужас, что увиденное и несколько дней спустя преследовало Флорина. Не мог он отделаться и от воспоминания о преследующей его костерыбе, неумолимой, как землетрясение.

Его товарищи относились к нему уважительно.

— Ты ведь не побоялся, Флорин, дружище, — говорили они ему.

Через два дня Флорин пошел опять к бассейну между Саргановыми водами и Джухром — поплавать и смягчить свою потрескавшуюся кожу. Температура поднялась, желающих искупаться прибавилось. Прочие обитатели пиратского города смотрели со стороны, дивясь искусству плавания, доступному лишь избранным.

Флорин видел брызги, поднимаемые неумелыми пловцами, видел рваную поверхность воды, которую они оставляют за собой, и испытывал беспокойство, когда пловцы ныряли и исчезали из виду, погружаясь на глубину. Он подошел к краю, изготовился к прыжку, и вдруг у него засосало под ложечкой.

Он боялся.

«Теперь уже слишком поздно, — подумал он, чувствуя, как накатывает истерика. — Слишком поздно, приятель! Ты переделан под это! Ты должен жить в воде, будь ты проклят, и назад пути нет!»

Он был испуган вдвойне — боялся и моря, и своего собственного страха, который грозил навсегда привязать его к суше, превратить его в урода из тех, что показывают в цирках, — наделенного жабрами и перепонками, но страдающего водобоязнью, урода с шелудивой кожей, мучительно пересыхающими жабрами, воспаленными щупальцами, который при этом отказывается приближаться к воде. Поэтому он пересилил себя, и морская вода смягчила его кожу, успокоила его.

Он с трудом заставил себя открыть глаза и посмотреть в рассеянную голубоватую мглу под собой, зная, что он может никогда больше не увидеть донных скал — лишь бесконечную бездну, в которой, вильнув хвостом, исчезают хищники.

Это было страшно трудно, но он поплыл, и ему стало лучше.

По настоянию Шекеля Анжевина позволила Флорину поколдовать над ее металлической начинкой. Она все еще чувствовала неловкость. Чтобы дать Флорину возможность работать, пришлось загасить котел, обездвижив ее. Анжевина пошла на это — впервые за многие годы. Она жила в постоянном страхе, что ее топка погаснет.

Флорин возился с котлом, как делал бы это с любым обычным двигателем: постукивал по трубкам, азартно работал гаечным ключом, но потом поднял взгляд и увидел, как побелели костяшки пальцев женщины, вцепившейся в руку Шекеля.

В последний раз в ее нутро вот так залезали, когда подвергали переделке. Флорин стал помягче орудовать своим инструментом.

Как он и предполагал, Анжевина передвигалась благодаря старому, неэффективному двигателю, нуждавшемуся в ремонте. Вкратце объяснив все Анжевине, Флорин под ее испуганные вскрики занялся демонтажем.

Наконец она успокоилась (назад пути уже не было, сказал ей Флорин жестко: она больше никогда не сможет двигаться, если оставить ее в таком виде). И когда он закончил работу несколько часов спустя и вылез из-под нее, потный, в масляных пятнах, и поджег топливо в ее переоборудованном котле, она сразу же почувствовала разницу.

Они оба устали и были смущены. Когда давление в котле поднялось и Анжевина покатилась, почувствовав новые резервы мощности, когда она проверила топку и поняла, насколько меньше тратится теперь угля, ей стало ясно, сколь многим она обязана Флорину. Но Флорину было так же неловко выслушивать ее благодарности, как ей — произносить их, а потому с обеих сторон слышалось лишь неразборчивое бормотание.

Позднее Флорин, устроившись в своем чане с морской водой, принялся размышлять над тем, что он сделал. Теперь она может забыть о ежечасных поисках топлива. Ее разум освободится: ей больше не нужно постоянно думать о котле, не нужно просыпаться ни свет ни заря, чтобы подбросить угольку в топку.

Он усмехнулся.

Поднимаясь после ремонта, Флорин заметил свежую царапину на ее шасси — вероятно, задел ключом или отверткой. Он оставил след на испачканной им металлической поверхности. Анжевина неизменно следила за чистотой своих металлических деталей, а потому царапина была довольно заметна. Флорин поежился от неловкости.

Когда Анжевина увидела царапину, ее губы скривились от гнева. Но шли минуты, злость понемногу рассеялась, выражение ее лица переменилось. И перед уходом, пока Шекель стоял, дожидаясь ее в дверях, она подкатила к Флорину и спокойно сказала ему:

— Не переживайте из-за этой царапины. Вы просто чудо сотворили. А эта отметина… Ну, это часть ремонта. Часть обновления. — Она улыбнулась ему и удалилась, не оборачиваясь.

— Я очень рад, — машинально пробормотал Флорин, довольный и смущенный. Он устроился поудобнее в своем чане. — Вообще-то это ради парнишки. Ради Шекеля.

В Заколдованном квартале Армады было всего десять более или менее крупных кораблей, упрятанных в одном из носовых уголков города, на границе с кварталами Сухая осень и Ты-и-твой короля Фридриха.

Подданные энергичного торгаша Фридриха по большей части игнорировали призрачные корабли рядом с их кварталом, интересуясь в первую очередь своими базарами, цирками гладиаторов и ростовщиками. А вот в Сухой осени близость Заколдованного квартала ощущалась через узкую кромку разделявшей их воды, пагубно влияя на владения Бруколака. Там, где Сухая осень соседствовала с заброшенными кораблями, его собственные суда имели жалкий и неприглядный вид.

Возможно, жители квартала обладали обостренной чувствительностью к мертвецам и неживым из-за присутствия в Сухой осени Бруколака и его приближенных-вампиров. Может быть, именно поэтому в Сухой осени, в отличие от Ты-и-твой, постоянно помнили о близости проклятого Заколдованного квартала.

Оттуда исходили жуткие звуки, бормотания, разносимые ветром, слабое тарахтение двигателей, трение чего-то о что-то. Некоторые утверждали, что все это — иллюзия, порождаемая ветром и странной архитектурой древних кораблей. Но верили в это лишь немногие. Иногда какая-нибудь группка (неизменно из недавнего пополнения) отваживалась отправиться на эти корабли, но все возвращались несколько часов спустя с перекошенными лицами, бледные, и отказывались говорить об увиденном. А случалось, конечно, что смельчаки и не возвращались.

Ходили слухи, что попытки отделить эти десять кораблей от остального города (затопить их, стереть Заколдованный квартал с карты Армады) заканчивались пугающими неудачами. Большинство армадцев питали суеверия насчет этого тихого места, но, несмотря на все свои страхи, против уничтожения квартала они категорически возражали.

На заколдованные корабли не садились птицы. Эти указующие в небеса старые мачты и их обрубки, эти покрытые грибком просмоленные остовы и драные паруса имели безлюдный, заброшенный вид.

Если кто-то хотел побыть в одиночестве, он отправлялся на границу Сухой осени и Заколдованного квартала.

Под холодной ночной моросью стояли двое людей. Кроме них, на палубе клипера больше не было никого.

Перед ними в тридцати футах находилось длинное узкое судно — древняя галера, пустая и неосвещенная, корпус которой потрескивал в непрестанном движении на непрекращающемся ветру. Мостки, соединявшие ее с клипером, прогнили и были перегорожены цепями. То было носовое судно Заколдованного квартала.

За спинами этих двоих шумела центральная часть города — хаотичные торговые галереи, переходившие, петляя с судна на судно, театры, танцевальные залы. На самом же клипере царила тишина. Несколько палаток на его палубе были необитаемы. Те немногие, кто жил здесь, уже поняли, кто стоит на палубе корабля, и старались не попадаться им на глаза.

— Ничего не понимаю, — тихо сказал Бруколак, не глядя на своего собеседника. Его спокойный хрипловатый голос был едва слышен. Ветер и дождь откинули с лица гриву его волос, и он уставил взгляд в черную воду моря за галерой. — Объясни. — Он повернулся к Утеру Доулу и поднял брови с выражением легкого испуга на лице.

В отсутствие телохранителей, стражников, случайных свидетелей яростная напряженность в их отношениях пропадала. Их жесты почти не выдавали предосторожности, характерной для первой встречи.

— Я ведь тебя хорошо знаю, Утер, — сказал Бруколак. — И мы на одной стороне. Я искренне тебе доверяю. Я доверяю твоему чутью. Я знаю, что ты думаешь. И мы оба знаем, что ты лишь по идиотской случайности оказался с ними, а не со мной. — В его голосе послышалось сожаление, легкая нотка сожаления.

Бруколак водянистыми глазами смотрел на Утера Доула. Его длинный раздвоенный язык попробовал воздух, потом Бруколак заговорил снова.

— Скажи мне, дружище, скажи мне, что происходит. Сиськи лунные! Не могу поверить, что ты поддерживаешь эту дурацкую идею. Ты что, чувствуешь себя виноватым? Да? Из-за того, что подсказал им эту мысль? Если бы не ты, они сами никогда бы до такого не додумались. — Он чуть наклонился, не прерывая речи. — Дело ведь не во власти, Утер. Ты это знаешь. Да мне насрать, кто возглавляет Армаду. Мне, кроме Сухой осени, ничего не нужно. Саргановы воды всегда были сильнее других, и меня это устраивает. И не в этом вонючем аванке дело. Проклятье, да будь у меня надежда, что из этого что-нибудь получится, я был бы с вами. Я же не похож на этих жопоголовых из Дворняжника, которые несут всякую чушь, мол, это «против природы», «нельзя заигрывать с потусторонними силами», и всякую такую херню. Слушай, Утер, если бы я думал, что сделки с демонами помогут усилению города, я первый пошел бы на это.

Утер Доул смерил его взглядом, и только теперь мускулы на его лице шевельнулись и оно выразило сдержанное удивление.

— Ведь ты немертвый, Бруколак, — сказал он своим певучим голосом. — Ты же знаешь, многие считают, что ты и без того имел дело с адским племенем.

Бруколак пропустил это замечание мимо ушей и продолжил:

— Я возражаю потому, что, как нам обоим ясно, это не кончится, когда они заполучат аванка. — Голос его звучал холодно.

Доул отвернулся. Ночь стояла беззвездная, горизонта тоже не было видно — море и небо, оба чернильного цвета, сливались друг с другом.

— А скоро и другие это просекут, — продолжал Бруколак. — Шаддлер будет делать, что ему скажут, пока это сраное море не начнет кипеть, но неужели ты думаешь, что Джхур и Книжный город станут поддерживать Любовников, когда поймут, в чем суть их плана? Утер, вы напрашиваетесь на мятеж.

— Немертвый… — начал Доул и тяжело замолчал. Доул единственный во всем городе употреблял это почетное иностранное обращение, ходившее в его отечестве. — Немертвый Бруколак, я — человек Любовников. Ты это знаешь, и ты знаешь почему. Все могло сложиться и по-другому, но не сложилось. Я — солдат, Бруколак. Хороший солдат. Если бы я думал, что у них ничего не получится, — если бы я думал, что из этого ничего не выйдет, — то я бы не поддерживал этот план.

— Дерьмо это собачье. — Голос Бруколака звучал жестко и глухо. — Божья сперма, Утер, это же… ложь. Неужели ты… неужели ты не помнишь, как я узнал, что они собираются делать с аванком?

— Шпионы, — ровным голосом сказал Доул, снова встречаясь с ним взглядом.

Бруколак ответил уклончиво:

— Шпионам известно только всякое вранье и намеки. Не обманывай себя. Я знаю, потому что ты мне сказал.

Взгляд Доула стал холодным, пронзительным.

— Это клевета, и я не позволю тебе ее повторять, — сказал он, но Бруколак оборвал его смехом.

— Да ты посмотри на себя, — изумленно сказал он. — С кем, по-твоему, ты говоришь? Брось ты к херам важничать. Ты знаешь, что я имею в виду. Конечно же, ты не поделился со мной этой информацией добровольно и даже признавать того, что это случилось, не желаешь. Но хватит, Утер. Я пришел к тебе с предложением, а ты… Ты слишком хороший профессионал и не выдашь ничего такого, что может потом обернуться против тебя, но пожелай ты ввести меня в заблуждение или внушить мне, что я ошибаюсь, ты вполне мог бы это сделать. Но ты этого не сделал, и я тебе благодарен. И конечно, я не против, играй себе, если хочешь, в эту дурацкую игру, не признавай того, что нам обоим хорошо известно. Ты не подтверждаешь моих подозрений… хотя и не опровергаешь их; что ж, я не против. Можешь и дальше просто молчать… Факт остается фактом, Утер. — Бруколак рассеянно сбросил с перил щепки, и те поплыли в темноту. — Факт остается фактом: ты сам поставил меня в известность. И ты знаешь, что руководители других кварталов мне не поверят, если я им сообщу. Ты дал мне то, что я должен нести в одиночестве. А причина, думаю, в том, что ты знаешь: план этот глуп и опасен, и ты не понимаешь, что делать с этим знанием, и хочешь заполучить союзника.

Доул улыбнулся.

— Неужели ты настолько самоуверен? — презрительно сказал он. — Неужели ты вовсе не сомневаешься в себе и считаешь, что можешь любой разговор, любое недопонимание обратить себе на пользу?

— Ты помнишь големов бритвы? — неожиданно спросил Бруколак, и Утер Доул тут же замолчал. — Долину парового ветра? — продолжал Бруколак. — Помнишь это место? Помнишь тех тварей, что мы там видели? Город перед нами в долгу. Ведь именно мы спасли его, хотят они это признавать или нет, знают они это или нет. Где тогда были эти треклятые Любовники? Был ты, и… был я.

Крики чаек. Звук ветра, гуляющего между кораблей, поскрипывание в Заколдованном квартале.

— Я тогда кое-чему научился, Утер. — Голос Бруколака звучал спокойно. — Я научился понимать тебя. Я тебя знаю.

— Божьи ветры! — Утер Доул повернулся к нему. — С какой это стати ты играешь в старого боевого товарища? Я не на твоей стороне, Бруколак! Я с тобой не согласен! Это ты можешь понять? Да, у наших отношений есть история, и, Кириад знает, я без особой нужды не буду с тобой ссориться, немертвый. Я — лейтенант, а ты никогда не был моим капитаном. Я пришел сюда сегодня по твоей просьбе. И больше ничего.

Бруколак поднес руку ко рту и смерил Доула взглядом. Его длинный язык высунулся над пальцами. Он опустил руку, и лицо его было печальным.

— Шрама не существует, — сказал Бруколак. Воцарилось молчание.

— Шрама не существует, — повторил он, — и если по какой-то случайности астралономы ошибаются и он все же есть, то мы его не найдем. А если каким-то чудом и найдем, то ты, ты, Утер, в первую очередь, знаешь, что это будет означать для нас всех. Смерть.

Он махнул рукой в сторону ножен с мечом, висящих на левом боку Доула. Затем указал пальцем на правый рукав своего собеседника, где, словно вены, топорщились переплетенные провода.

— Ты это знаешь, Утер, — сказал Бруколак. — Ты знаешь, какие силы можно разбудить, если иметь дело с подобными вещами. Ты знаешь, что встреча с этими силами для нас конец. Ты это знаешь лучше любого другого, что бы твои идиоты ни думали на сей счет. Для нас всех это будет значить гибель.

Утер Доул опустил глаза на свой меч.

— Не нашу гибель, — сказал он, и лицо его неожиданно осветилось прекрасной улыбкой. — Все не так уж однозначно.

Бруколак покачал головой.

— Ты самый храбрый из всех, кого я знаю. Во всех отношениях. — Говорил он задумчивым, исполненным сожаления голосом. — Поэтому-то я с таким удивлением и взираю на другую сторону твоей натуры — низкую, малодушную, трусливую, предательскую, робкую. — Доул не шелохнулся, ничем не выразил своего отношения к услышанному, а Бруколак говорил ровно, без всякой издевки. — Неужели ты, Утер, убедил себя, что самое лучшее — исполнять свой долг, а там будь что будет? — Он покачал головой, недоуменно глядя на Доула. — Ты, случайно, не мазохист, Утер Доул? А? Ты что, получаешь удовольствие, унижая себя подобным образом? Неужели у тебя встает, когда эти вонючие дырки отдают тебе такие вот идиотские приказания? Неужели ты кончаешь, возбужденно дрочишь, когда слепо подчиняешься им? О, божья сперма, на твоем хере теперь, наверно, нет живого места, потому что это самые безумные из всех приказов, которым ты старался подчиняться, сам же прекрасно знаешь… И я не позволю тебе выполнить их.

Доул остался стоять неподвижно, когда Бруколак развернулся и зашагал прочь.

Вампир на ходу закутался в тени и быстро исчез в магическом тумане, постепенно заглох и звук его шагов. В воздухе послышался шелест, наверху на мачте раздался резкий звук, словно что-то задело корабельные снасти, а потом все смолкло.

Доул проследил за направлением звука, и только когда вокруг настала тишина, он снова повернулся к морю и Заколдованному кварталу. Рука его легла на эфес меча.