…Когда я вышел на разведку в столовую, мама сидела перед зеркалом и что-то делала со своим лицом. Тогда я вошёл в папину комнату. Он сидел в кресле и читает книгу. Я подошёл к нему и заглянул через плечо, чтобы посмотреть, что он читает. Это была какая-то медицинская книга. Про какой-то скачущий тип темперамента у нервного подростка. Я присел и прочитал на обложке: "Нервные болезни". Так, значит, отец действительно решил докопаться до какой-то болезни в моем организме. Это у меня-то! Ну ладно! Я на пресс-конференции тогда им всё припомню. Всё расскажу всем.

— Я надеюсь, ты по своему расписанию сегодня побудешь дома? спросил меня отец. — С минуты на минуту к нам должны прийти дядя Петя и… остальные, — добавил отец каким-то неуверенным голосом.

— Сегодня вечер школьной самодеятельности, — сказал я, необходимо мое присутствие.

— Это что-то новое, — сказал отец. — Юрий Иванов на вечере самодеятельности.

Что-то новое в этом было, и с отцом действительно нельзя не согласиться. Ни на какой вечер самодеятельности никакого свободного времени я, конечно, не имел, но на афишу, висевшую в школе и призывно извещавшую о генеральной репетиции, я обратил внимание, главное на три слова: "Слепой космический полёт, клоунада". "Это ещё что за «слепой», и что это ещё за «полёт», да ещё «космический», и что это ещё за "клоунада"?" — размышлял я, недовольно хмуря и без того своё хмурое лицо.

"Посмотрим, посмотрим, — подумал я тогда у афиши, — над чем и над кем это и, главное, кто это вздумал посмеяться?! Там клоунады. Здесь консилиум, а по расписанию у меня ещё столько нагрузок. Время! Где взять ещё бы сутки? Да какие там сутки, как прибавить к этим суткам ещё бы часов двенадцать-тринадцать? Да какие уж там двенадцать-тринадцать, хоть бы часов пять-шесть", — думал я, возлагая бесстрашно свой дневник на стол перед глазами отца.

"Выход только один, — продолжал я думать, — надо спать в то время, когда не спишь, и не спать, когда спишь. Не может быть, чтобы природа не запатентовала такое изобретение у животных, или у птиц, или у насекомых. Человек должен это обнаружить, разгадать и взять себе на вооружение…"

Между прочим, отец всё ещё не прикасался к дневнику. Я пододвинул его к отцу поближе. Отец вздрогнул, весь как-то съежился и даже, по-моему, отодвинулся от дневника вместе со стулом, на котором сидел. Отец по отношению к дневнику вел себя, в общем-то, правильно. Дело в том, что меня вызывали к директору школы в этот исторический для меня и для всех день два раза: перед уроком и второй раз прямо с первого урока, когда выяснилось, что тот аттракцион, который я устроил классу в Парке культуры и отдыха, не прошел для них даром и для меня тоже. Почти весь класс не явился на уроки. О том и было записано в моем дневнике рукой директора: "Заманил весь класс и укатал всех на аттракционах до такого состояния, что почти никто не явился на занятия!" Хорошенькое "почти никто"! Я же пришел в школу как ни в чем не бывало…

Я постоял немного возле отца и вернулся к себе в комнату, чтобы прорепетировать свою роль в кинофильме, который собирался снимать Борис Кутырев: "Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия Иванова назначили, старостой класса". Я надел на плечи специальное приспособление, с помощью которого можно читать книги, расхаживая по комнате на руках. Надев наплечный пюпитр, я закрепил на нем роль. Расхаживая на руках по комнате, я стал произносить на все лады:

— Значит, мне говорит [Коля]: "Ну, положим, ты, Юрий, был простой ученик, а теперь ты наш староста, и у тебя уже есть стаж руководства нашим классом".

[Я.] Ну, какой стаж, ребята, у меня? Я и староста-то всего пять минут.

[Серёжа. ] Всего пять минут!.. Ты хочешь сказать, целых пять минут стажа! Поэтому тебя уже уважают в классе и ценят уже твое мнение.

[Я.] Ценят уже, говоришь?

[Серёжа. ] Очень ценят.

[Я.] Меня всё касается?

[Миша. ] Старосту всё и должно касаться.

[Коля. ] С тобой уже считаются. Больше того, твоим мнением уже дорожат

[Я] (с достоинством). Это ты, Коля, хорошо сказал, удачно!.. Со мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.

[Вадим. ] В конце концов, ты же умница.

[Я.] Это верно, я умница…

В комнату вошел отец, вероятно привлечённый звуками моего голоса. Продолжая расхаживать на руках по комнате, я говорил вслух:

[Я] (с достоинством). Это ты, Коля хорошо сказал, удачно!.. Со мной уже считаются, моим мнением уже дорожат.

[Вадим. ] В конце концов, ты же умница.

[Я.] Это верно, я умница…

— Что ты делаешь? — вмешался в мою репетицию отец, с осторожностью приближаясь ко мне.

— Что делаю? Учу роль, — объяснил я, отходя от отца на руках дальше.

— Какую роль? — спросил меня отец.

— У нас в классе снимают про меня фильм, — снова объяснил я.

— Фильм про моего сына?! — переспросил сам себя отец. — Это интересно. Покажи-ка мне свою роль.

Я подошёл к отцу на руках и, сделав стойку на левой руке, другой протянул ему сценарий. Отец вслух прочитал название сценария и сказал:

— Действительно, что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса?..

Он взял в руки сценарий и стал читать с интересом и, я бы сказал, с большим любопытством.

— Ты видишь, — обратился отец как бы к себе самому, — на него снимают сатиры, и он же снимается в главной роли. Играет самого себя. Непостижимо!.. — С этими словами он вышел из комнаты.

А я встал на ноги и сказал:

— Всё будет по-моему лет через двадцать пять. Неужели нельзя немного потерпеть?

— Но я не проживу двадцать пять лет, — сказал отец из столовой, — если и дальше в доме всё будет происходить так, как происходит сейчас.

Это было уже сентиментально, а я не имел права реагировать на сентиментальность. В это время в прихожей раздался шум.

"Кто-то из дядей приехал", — подумал я и вышел на балкон, так как у меня по расписанию был отдых.

На соседнем балконе в шезлонге сидел Колесников и что-то быстро-быстро писал в толстой общей тетради. Я кашлянул, чтобы Колесников не подумал, что я подсматриваю, а не просто так смотрю вокруг. Колесников-Вертишейкин сразу же оторвался от своей писанины и расплылся в улыбке, я бы сказал, не совсем умной.

— Вот, — сказал он, — заканчиваю воспоминание о тебе.

С этими словами он достал из стоявшего на балконе шкафчика ещё одну общую тетрадь. Я ещё тогда сразу подумал: "Не много ли этот Колесников навспоминал об эпизоде аттракционов, который был маленьким штришком в моей жизни, а у него уже две общие тетради?!" Но ничего похожего не сказал. Мне было интересно, как всё выглядело со стороны.

На первой странице рукой Колесникова было написано вот что: "В то памятное историческое утро Юрий Иванов вышел на свой балкон, что находится рядом с моим балконом".

— Ну, как? — спросил меня Колесников, когда я прочитал всего лишь несколько строк его воспоминаний.

— Ничего, — сказал я, — чем хуже, тем лучше! Чем тяжелее, тем легче. Чем сложнее, тем проще!

— Это я понимаю, — сказал Колесников, который, как видно, уже привык к моим несколько странным выражениям мыслей. — Я спрашиваю: ну, как мои воспоминания? — переспросил он меня.

Я стал читать вслух:

— "Колесников, его воспоминания обо мне". — Чтобы он сам уловил, что к чему, сказал при этом: — Сейчас, сейчас, я тебя покормлю твоими мемуарами. — Перевернул страницу и начал читать дальше.

— Слушай, Иванов, — восхитился Колесников своей работой, — правда здорово?!

— Вот меня и смущает, что это слишком здорово для тебя. Не мог ты сам так написать. Тут есть какая-то антология какого-то таинственного случая, — усомнился я и добавил: — Нет, это, вообще-то, хорошо. Тут ты что-то ухватил во мне, особенно вот в этих словах: "Он великолепно сложен, силуэт благороден и завершен. Лаконичность, строгость, присмотритесь к гиганту- и вас станет «мучить» двоякое впечатление: то несет он тяжесть великую с громадным напряжением, то играючи — могучие мышцы «вспыхнули» в легком усилии. Вот эта смена состояний приносит ощущение борьбы — атлант сражается с тяжестью, невидимой для наших глаз…" Но… — Я посмотрел на Колесникова рентгеноскопически.

— Но… — покраснел Колесников, не выдерживая моего взгляда, но я это списал из одного журнала, — признался он.

— Это неважно, — не обиделся я на Колесникова за такое признание, — если это выражает какую-то во мне суть, тем более что ты признался. Но дальше?.. Что ты пишешь дальше?.. Ты начал, в общем-то правдоподобно, но дальше-то, Колесников, как ты дальше описываешь мой разговор с одноклассниками во дворе и в ЦПКиО. Я подчеркнул тут вот отдельные слова и выражения. Вот слушай, что я тут подчеркнул: "Пожалей свою теплоэлектроцентраль, короче ТЭЦ, одним словом, голову, — сказал Иванов Маслову…" Но когда это я говорил такие слова Маслову? Или: "Ты, Иванов, всех переплюньщик, — сказала Вера, глядя Иванову в лицо…" Ну когда и кто посмел бы мне сказать это, да ещё "глядя в лицо"? Или вот ты пишешь, что меня кто-то обозвал Хампьютером! Ну кто бы посмел меня назвать так в моем присутствии? Мне кажется, что это ты сам всё обо мне подобное думаешь, а приписываешь всё другим… Или ещё вот: "Беспокойная серость, — сказал Иванов". Не говорил я этого. "Тебе это вдомёк или нет?" Ну, что за выражение?! "Этот Иванов всё время что-то из себя соображает!.." Ну, тут хоть есть что-то… "всё время" и «соображает». Но я не помню, чтоб это кто-нибудь сказал… "Я сто первый раз вижу…" — "Сейчас увидишь в последний раз", — сказал Иванов". "Спрячься и сделай так, чтоб ты исчез и я тебя долго-долго не мог найти… — сказал Иванов". Не говорил я этого! И вообще, Колесников, должен я тебе сказать, если ты сейчас такое пишешь, такую, с позволенья сказать, телегу катишь на меня, то что же ты будешь писать об этом историческом эпизоде через сорок лет? Я-то уж мог сам о себе всё что угодно понаписать, но разве я себе могу позволить? — сказал я.

— А разве ты сам о себе что-нибудь пишешь? — насторожился Колесников.

— Пишу не пишу, дело не в этом. Дело в том, что ты, Колесников, не знаешь, что такое мемуары и как они пишутся. Или я ошибаюсь?

Колесников согласился со мной, что он не знает, что такое мемуары, и тем более не знает, как они пишутся.

— Мемуары, — пояснил я, — это литературные записки, являющиеся воспоминаниями автора, рассказами очевидцев — понимаешь, очевидцев! — о различных событиях личной и общественной жизни. Некоторые мемуары представляют собой ценный источник, позволяющий раскрыть обстоятельства, связанные с важнейшими историческими событиями. А какой же это ценный источник, если ты в своих мемуарах врёшь на каждом шагу! Возьми свою тетрадь и перепиши все, как было.

Не успел я сказать Колесникову, чтобы он вернулся к себе и переписал всю эту филькину грамоту, как в гостиной у нас раздался какой-то шум. Вернувшись к себе в комнату, я снова вложил свою роль старосты в заплечный пюпитр, встал на руки и только начал было репетировать, как в комнату вошёл отец с дядей Петей и с каким-то ещё неизвестным мужчиной.

— Привет, Юрий, — сказал дядя Петя, помахав мне рукой.

— Привет, дядя Петя, — сказал я и помахал ему ногой.

— Вот видите, — сказал гостям огорченный отец, — ходит всё время на руках.

— Ничего, — успокоил его дядя Петя, — я в его годы ходил на голове.

— Встань на ноги, когда разговариваешь со взрослыми, — сказал отец.

— Но ведь разговаривать лучше вниз головой, — отпарировал я.

— Ну, почему вниз головой? — стал сердиться отец.

— Ну, хотя бы потому, что к голове приливает больше крови, а кровь… — начал я с пылом, — а кровь — это…

— А кровь — это, — перебил меня незнакомый мужчина, — это жидкость, циркулирующая в кровеносной системе животных и человека и переносящая вещества в организме, является одним из видов ткани внутренней среды. — Мужчина остановился и спросил: — Хватит или продолжать?

Лекцию о крови я дослушал уже стоя на ногах, думая о том, уж не тот ли это мужчина, что должен будет сегодня выяснить, чем я дышу, и затем внушить соответствующие мысли? Интересно, кто он по профессии? Врач, что ли?.. Уж больно точно знает, что такое кровь.

— Ну, здравствуй ещё раз, племянник, — сказал дядя Петя, похлопав меня по плечу. — Пошли варить уху. Я такую уху сварю, брат, пальчики оближешь! Так вот, старики, — сказал дядя Петя, обращаясь к отцу и, видимо, продолжая ещё в кухне начатый разговор, — рыба — хороший барометр. Иногда она не берёт в самую, казалось бы, рыболовную погоду. Не клюёт, и всё тут! И никакие насадки, прикормки не помогут. И вот ты пустым возвращаешься домой, и вдруг как наскочит на тебя шквальный ветер или хлынет из невесть откуда набежавшей тучки проливной дождь, и лишний раз убеждаешься в правоте рыбацкой мудрости: рыба — лучший барометр! И сама не клюёт, и тебя ещё задолго до наступления ненастья предупреждает об этом, представляете?

И дядя Петя снова стал распространяться о рыбалке. Сколько раз он был в гостях, только про рыбалку и рассказывает, а мне в нём это не нравится. По образованию он химик, окончил Институт тонкой химической технологии имени Ломоносова, но о химии никогда не разговаривает.

Я прервал его рассказ и неожиданно спросил:

— Дядя Петя, кстати, о рыбе. Знаете ли вы, что есть рыба, которая задыхается в воде?

— Да такого и быть не может! — воскликнул дядя Петя.

— Вот, оказывается, вы и о рыбе не всё знаете! — сказал я, довольный собою. — Оказывается, есть такая рыбка, которая задыхается в воде. И зовут её периофтальмус кельрейтери. Или по-русски рыбка-прыгун. Это странное существо с посаженными близко друг к другу башенками-глазами, длиной не более пяти сантиметров, она может совершать прыжок на расстояние свыше метра. На суше она ловко ловит насекомых.

— Не может быть! — опять воскликнул дядя Петя.

А я сказал:

— Таких знатоков рыб, как вы, дядя Петя, надо бросать к пираньям… во время отлива!

Отцу наш разговор, видимо, не понравился, потому что он оборвал дядю Петю в самом начале рыболовецкой истории, которую он начал было снова рассказывать.

— Хватит тебе про рыбалку, я тебя не для этого позвал.

— Ах, да! — всплеснул руками дядя Петя и хотел уже обратиться ко мне, но я посмотрел на часы и сказал:

— Ребята! Даю вам на себя полчаса времени. Я очень занят. Так что коротенько! Конспективно! С полуслова! Засекаю время!..

Я посмотрел на часы, потом я посмотрел на отца, потому что он сразу же впал в какую-то истерику:

— Вы слышите, — "ре-бя-та", — обратился он к дяде Пете и его знакомому, — «ре-бя-та»! Вот так!.. У него на нас только полчаса времени!..

— Уже не полчаса, а двадцать девять минут, — внёс я поправку, от которой мой отец чуть не задохнулся; хорошо, что дяди Петин знакомый успокоил папу словами:

— Вы не волнуйтесь… я уже говорил вам по телефону, что среди наших подростков с общественной направленностью есть те, для кого важнее всего — достичь какого-то блага для других, своих товарищей, класса, для родителей, иногда для всего человечества…

При словах "для всего человечества" я насторожился.

— Я в одной школе познакомился с пареньком, которого одолевают планы переустройства не только своего класса, но и всей вселенной!.. Растут деловые подростки.

Дослушав слова дяди Петиного знакомого, я успокоился: я сверхподросток, и я сверхделовой, и ко мне всё это не относится.

— А вы разве знаете про эксперимент с деловыми подростками, о которых писали в журнале "Знание — сила"? — спросил я небрежно дяди Петиного знакомого.

Дяди Петин знакомый удивился.

— А ты интересовался этим экспериментом? — спросил он.

— Да так, — ответил я уклончиво. — Посмотрел статью под названием "Вы меня спрашивали?".

— Ну и как?

— Да так… но одна мыслишка есть стоящая, помните? Цитирую: "…деловые подростки могут быть просто детьми других масштабов, и их могут заинтересовать какие-то сверхважные и уж обязательно полезные для кого-то задачи: научные или хозяйственные, серьёзно меняющие жизнь людей. Одним словом, не «детские», а взрослые цели…"

Я посмотрел на отца лазерами своих глаз так многозначительно, что он даже слегка отпрянул от моего взгляда.

— Других, дру-гих масштабов, — повторил я. — И их могут заинтересовать какие-то сверхважные и уж обязательно полезные для кого-то задачи. Одним словом, не «детские», а взрослые цели. Добавлю от себя, — сказал я многозначительно, — и, может быть, даже сверхвзрослые сверхцели.

— Уж не собираешься ли ты стать врачом! — спросил меня несколько ошарашенный таким началом разговора дяди Петин знакомый.

А дядя Петя, который ничего не понял из моей короткой, но фехтовальной разговорной вспышки с его знакомым, сказал:

— Ты тут знанием и силой взрослым зубы не заговаривай! Ну и молодёжь пошла! Что не надо — они знают, а что надо — извините. Ты дело говори: чего это отец на тебя жалуется? Плохо учишься, ведёшь себя чёрт знает как?!

— Это ещё кто плохо учится? — удивился я.

Отец поморщился и сказал:

— Ты, Пётр, всё перепутал. Он учится так, что для него уже отметок не хватает. Это он когда-то плохо учился, четыре года назад, а теперь я даже не знаю, как назвать то, как он теперь учится. Ему один учитель ставит не пятёрки, как обычно отличникам, а целые восьмёрки и девятки! Он однажды десятку получил. Ты его дневник видел? Одни шестёрки и семёрки с плюсом. Он, понимаешь, как бы это тебе сказать… всё знает и про всё, уже за всю десятилетку!

— За всю десятилетку? — удивился дядя Петя.

"Кажется, придётся пустить в ход секретное оружие и доказать этому консилиуму, что я знаю не только за десятый класс, — подумал я. Конечно, со взрослыми справиться будет потруднее, но для сверхкосмонавта сверхпреград нет".

— Почему только за десятилетку, я могу и за вуз!

— Это за какой же вуз ты можешь? — удивился дядя Петя.

— Ну, например, за тот, который вы окончили! За институт тонкой химической технологии имени Ломоносова. Вот "Введение в химию и технологию полимеров", возьмите учебник Бильмейера. — Я протянул дяде Пете книгу в переплёте коричневого цвета. — Откройте на любой странице и задайте мне любой вопрос.

— Ну, это уже просто наглая самоуверенность! — возмутился отец.

А дядя Петя сказал:

— Так, так, так, — и расхохотался, и потом стал перелистывать учебник, видимо подбирая для меня вопрос потруднее. — Значит, за институт тонкой химической технологии? — сказал он с недоверием.

— Кстати, папа, — обратился я к отцу, — пока дядя Петя изообретает для меня вопрос, я бы хотел сразиться с твоей счетной машиной. Возьми свой арифмометр.

— Это каким образом ты с ним сразишься? — удивился отец,

— Перемножу в две секунды любые числа. Дай мне для начала два крупных двузначных числа!

— Ну, это вообще уже ни на что не похоже! — возмутился отец.

— Ты сначала дай два крупных двузначных числа, а потом уже будешь говорить — похоже это на что или не похоже!

— Нет, как и о чём он разговаривает со своим отцом! — закипятился отец, обращаясь к дяди Петиному знакомому.

Дяди Петин знакомый посмотрел на меня, укоризненно качая головой, но всё же посоветовал отцу назвать два крупных числа.

— Обязательно крупных? — спросил отец всё ещё с возмущением в голосе.

— Желательно, — сказал я спокойно.

— Ну хорошо, допустим… восемьдесят девять… на… девяносто два.

— Восемь тысяч сто восемьдесят восемь! — сказал я, не помедлив ни минуты.

— Как это ты смог так быстро?! — пробормотал отец совершенно растерянным голосом.

С этими словами он поднялся, быстро прошёл в свою комнату и вернулся, неся в руках арифмометр. Схватившись за ручку счётной машины, он завертел ею, затем записал результат. Потом взял лист чистой бумаги и стал вручную перемножать заданные цифры. Когда отец уходил за арифмометром, я успел сказать дяде Пете:

— Между прочим, время идёт, задавайте скорее вопросы!

— Да, да, да, — сказал дядя Петя, качая в недоумении головой. — Сейчас, сейчас!..

— Вас я тоже попрошу, между прочим, задать мне поскорее какой-нибудь вопрос, — обратился я к дяди Петиному знакомому, — чтобы мне ответить сразу вам обоим. Кстати, можете мне задавать вопросы и вы и дядя Петя одновременно.

— Раз вы интересуетесь вопросами психологии, то, может быть, вы читали статьи о групповом общении? — спросил меня дяди Петин знакомый.

— Мы не "может быть, читали", а мы, конечно, читали статьи о "групповом общении", — заявил я. — Я, знаете ли, вообще против общения, тем более против группового! Тому, кому много надо… (слова "успеть лично" я не сказал), тот не может тратить время на… (на "групповое общение" я тоже не договорил, поэтому вся фраза, как всегда, у меня получилась несколько загадочной: "Тому, кому много надо… Тот не может тратить время на…").

— А мне кажется, что вам как раз не хватает этого самого "группового общения", — сказал дяди Петин знакомый. — Тогда не было бы того, что я замечаю в вас: вы не умеете находить правильные реакции на своё окружение. Достойно приспособиться к нему, что ли. Речь идёт не о приспособленчестве в позорном смысле слова. Это ваше неумение — особенность характера: так вас воспитали, так сложилась ваша личная судьба… Короче, вы даёте неправильные реакции на людей, а люди дают неправильные реакции на ваши реакции… Может быть, вы думаете, что вам попадает от других не по заслугам, но на деле — всё нормально: как аукнется, так и откликнется.

— Вот, — сказал дядя Петя, отрываясь от учебника и вмешиваясь в наш разговор. — Ну-ка, скажи ты мне, что такое, к примеру, фрикция и чем отличается пластикация от пластификации?

— Фрикция — это характеристика вальцов (валковых смесителей), применяемых для приготовления и окрашивания полимерных смесей. Фрикцией называется отношение окружной скорости переднего валка к окружной скорости заднего. Вам понятно? — спросил я. — А чем отличается пластикация от пластификации? Пластикация — это размягчение полимерной смеси в результате перемешивания при мягком нагреве. Пластификация — это введение в полимерную смесь пластификатора.

— А ты что, — спросил меня дяди Петин знакомый, — собираешься поступать в институт тонкой химической технологии?

— Нет, не собираюсь, — ответил я.

— М-да, — сказал дяди Петин знакомый. — Тогда я попробую тебе внушить пользу "группового общения". Вот я замечаю в тебе неукротимое стремление к лидерству, но лидеры ведь бывают и отрицательными. Не так ли?..

"Это лидеры! — подумал я. — А сверхлидеры не могут быть отрицательными, так что на это можно и не отвечать. Не разгадал меня дяди Петин знакомый, не разгадал. У этих взрослых воображение выше лидера не поднимается. Они даже не могут представить, что среди обыкновенных лидеров может появиться сверхлидер".

— Продолжаю, — сказал дяди Петин знакомый. — Часто трудности в характере человека проявляются при столкновении противоречивых внутренних тенденций, одну из которых человек не хочет признавать у себя. Когда у подростка появляется завышенная самооценка (по сравнению с его реальными способностями и возможностями), его завышенные притязания, естественно, не могут быть удовлетворены. Эта неудовлетворённость травмирует психику подростка, у него возникает необходимость защищать свою высокую самооценку, а это в свою очередь…

— К чему это "в свою очередь" приводит, — это всем известно, вмешался я в разговор, — в свою очередь, это приводит к явлению, которое психологи называют "эффект неадекватности" — состояние, когда возбуждённая нервная система заставляет человека действовать не в соответствии с окружающей обстановкой. Я вас правильно понял? обратился я к дяди Петиному знакомому и, не дав ему опомниться, продолжал. — А вы знаете, — сказал я, обращаясь ко всем, — мнение человека о себе самом и мнение, которое имеют о нём другие, например мнения некоторых взрослых и некоторых подростков, очень часто значительно расходятся? Ибо люди видят лишь то, что человек сделал до сих пор, а он сам считает себя творцом как настоящего, так и будущего. Поэтому истина обыкновенно находится посредине: достоинства человека не только в том, что он уже сделал, но и в том, что он намеревается сделать.

— Точно! — воскликнул отец, занятый в основном проверкой моего вычисления. — Всё сходится! Но как ты всё это так быстро решил?

— Очень просто. А вы никому не скажете?

— Конечно.

— Сколько до ста не хватает в первом числе, в восьмидесяти девяти?

— Одиннадцать.

— А во втором?

— Восемь.

— А трудно умножить восемь на одиннадцать?

— Ну конечно, нет. Восемьдесят восемь.

— Это и есть конец результата.

— А как же ты нашёл начало? — спросил меня отец.

— А ещё проще, — ответил я. — От восьмидесяти девяти отнять восемь трудно?

— Нет.

— А сколько будет?

— Восемьдесят один.

— Ну вот, это и есть начало результата. А если тебе так нужно, то отними от девяноста двух одиннадцать, будет тоже восемьдесят один.

— М-да, — сказал дяди Петин знакомый. — Ты собираешься поступать в экономический институт?

— Нет, — сказал я, — не собираюсь. Теперь, ребята, разрешите мне задать вам один вопрос. Вы читали статью доктора медицинских наук "Мозг принимает решение"? Он пишет: "Среди многочисленных определений сущности живого мне особенно импонирует определение, принадлежащее академику А.И.Бергу: "Всё живое отличается от мёртвого наличием потребностей. Заметим, что потребности — это отнюдь не только голод, жажда, или…"

— Нет не читали, — виновато признался дяди Петин знакомый. — Разве всё успеешь прочесть, — тяжело вздохнул он.

— Надо, — сказал я, — надо успевать… Вот дядя Петя успевает и работать на пользу химии, и… успевает рыбачить. Кстати, дядя Петя, а что это у вас там в химии за кинетические кривые?

Дядя Петя задумался и сказал:

— Ну, кинетические кривые — это кривые…

— А кинетические прямые у вас в химии — это, значит, прямые? спросил я. — Ну давайте вместе со мной вспомним, что представляют из себя кинетические кривые?

— Что из себя представляют кинетические кривые? — повторил за мной вопрос дядя Петя.

— Нет, я прошу не повторять за мной, а ответить, что такое кинетические кривые?

— Кинетические кривые… — сказал дядя Петя и снова замолчал.

Тогда я ему подсказал:

— Кинетические кривые — это кривые зависимости свойств вулканизаторов от времени вулканизации. А дальше? — спросил я.

А дальше дядя Петя промолчал.

— Ну, в общем, что такое кинетические кривые, вы, дядя Петя, не знаете. Тогда, может быть, вы знаете, что такое специфика деформирования полимерных материалов?

Дядя Петя опять ничего не сказал.

— Так, — сказал я, — значит, вы не знаете и что такое специфика деформирования полимерных материалов. Это я понимаю. Но все-таки вы ведь кончили институт тонкой химической технологии и должны знать, что такое специфика деформирования полимерных материалов.

— Да я же в химии на общих хозяйственных вопросах сижу, — сказал дядя Петя, но как-то так виновато, что ли.

— А с тобой, папа, поговорить кое о чём из твоей бухгалтерии?

— Боже упаси, — сказал отец и поднял вверх обе руки. — Я сдаюсь! Вы видите, это просто какой-то ужас! Он же всех нас терроризирует своими знаниями. И никому не приносит никаких радостей! И всех приводит в отчаяние! А я, например, его боюсь! Боюсь всё больше и больше! У него просто, просто… какие-то безобразные природные способности ко всему на свете! — вскрикнул отец. — Юрка думает, что это позволяет ему просто безобразно вести себя в жизни. Вы посмотрите его дневник, только посмотрите, и у вас волосы встанут дыбом!

— У меня уже не встанут, — сказал дяди Петин знакомый, погладив свою лысую голову.

— А ведь было золотое время, было, и тройки получал, даже двоечки были. Мы всё ему говорили: "Юра, будь человеком, не получай двойки, не получай тройки". Вот и договорились! Был мой сын симпатичным недочеловеком, потом послушался нас, и в человека превратился, и учиться стал хорошо и вести себя тоже, а потом стал постепенно превращаться в какого-то перечеловека.

— А вы знаете, — сказал я, — учёные говорят, что коэфициент полезного действия мозга человек использует на шесть процентов!

— Значит, у всех шесть, а у тебя шестью два — двенадцать? спросил отец.

— А если шестью шесть — тридцать шесть? — спросил отца я.

— Это что же получается? Феномен Иванов, что ли? — вмешался в разговор дядя Петя,

— Так, так, так! — сказал дяди Петин знакомый. — Ах, вот в чем дело, в процентах!

— А по-моему, это какой-то трюк, — сказал дядя Петя. — Вот мне рассказывали, что на экзаменах по гражданскому праву на юридическом факультете Геттингенского университета один из студентов, получив экзаменационное задание, сразу же попросился выйти. Ну, вышел и вышел. Там по правилам во время экзаменов можно покидать аудиторию, поскольку в такие дни специальные надзиратели, на всякий случай, дежурят повсюду, даже в туалетах. Они и разоблачили злоумышленника, когда он в кабинке "тихо разговаривал сам с собой". Оказалось, что в ручных часах студента был вмонтирован мини-передатчик, а под курткой спрятан миниатюрный радиоприёмник. Студента к дальнейшим экзаменам не допустили, но, отдавая дань его инженерному таланту, комиссия порекомендовала ему заняться изучением технических дисциплин. Дело в том, что приёмно-передаточное устройство, «радиошпаргалку», этот будущий юрист сконструировал и собрал сам. Юра, встань, я тебя обыщу. Может, у тебя тоже что-нибудь вроде этого.

Я встал и позволил себя обыскать.

— Нет, это какой-то сверх… сверх… сверх… — сказал отец.

"Ну-ну, папа, поднатужься, ну, догадайся, кто у тебя сын, ну…" — хотелось мне сказать отцу.

— Это какой-то сверхумный, сверхзагадочный сверхбезобразник!

— Знаете, что, ребята, я хочу в конце нашей беседы внушить вам очень полезную мысль, — сказал я.

И эти слова просто взорвали моего отца.

— Минуточку! — воскликнул отец. — Что здесь происходит? Кто кого проверяет? Кто в ком разбирается? Кто кого воспитывает? Кто и что кому внушает? И кто кого здесь гипнотизирует?

"Ах, вот в чём дело! — мелькнуло у меня в голове. — Отец пригласил к себе на помощь не просто врача, а гипнотизёра".

— Нет, ему в нормальном состоянии ничего внушить невозможно, я вас очень прошу, загипнотизируйте Юру, с его согласия — сказал отец. — Ты согласен загипнотизироваться? — спросил меня отец.

— Конечно, согласен, — сказал я, — если дело приняло такой оборот.

— Вы согласны его загипнотизировать? — обратился отец к дяди Петиному знакомому.

— Я согласен, — ответил дяди Петин знакомый. — Но я не убежден, поддастся ли он гипнозу.

— Поддамся, поддамся, — успокоил я гипнотизёра.

— И когда будешь загипнотизирован, дашь нам всем честное слово, что ты с завтрашнего дня станешь учиться умеренно и получишь по какому-нибудь предмету хотя бы тройку!… Вы можете внушить ему, обратился папа к дяди Петиному знакомому, — что он… нет, уж лучше в спящем состоянии вы объясните, для чего это всё нужно!

Мы ушли с дяди Петиным знакомым в мою комнату, и ровно через полчаса я как ни в чем не бывало вернулся в столовую. Дядя Петя и отец сидели не сводя глаз с дверей моей комнаты. Увидев, что я вышел из комнаты один, отец спросил;

— А где же доктор?

— Он спит, — сказал я.

— Как спит?! — вскрикнули в один голос отец и дядя Петя.

— Очень просто. Я его загипнотизировал.

— Как ты его загипнотизировал? — не понял отец.

— Но он не смог меня загипнотизировать, а я его смог, — объяснил я. — Он со мной разговаривал, потом стал говорить: спать, спать, спать! Но ты же знаешь, папа, что сегодня по расписанию у меня сон в десять часов, а сейчас только половина пятого.

— Ну, всем досталось, и гипнотизёру больше всех! — захохотал дядя Петя и всё хохотал и хохотал до слез.

Не знаю, товарищи потомки, что здесь было смешного?!

— Разбудить, — закричал отец, — разбудить гипнотизёра, сейчас же разбудить!

— Пожалуйста, — сказал я, — разбудить так разбудить.

Мы втроем прошли в мою комнату, и отец с дядей Петей увидели гипнотизёра, лежащего на моей кровати в глубоком сне.

— Пациент находится, — сказал я, — в глубоком гипнотическом сне третьей стадии. Обычно различают три степени глубины гипноза: сонливость, гипотаксию и сомнамбулизм. При сонливости наблюдается лёгкая дремота и общее расслабление мускулатуры. При гипотаксии, характеризующейся угнетением произвольных движений, часто отмечаемся так называемая восковидная гибкость мускулатуры — каталепсия, то есть такое состояние, при котором рука, нога или голова загипнотизированного долго сохраняют приданное им искусственное положение. Сомнамбулическая стадия — это стадия наиболее глубокого гипноза. Во время сомнамбулизма загипнотизированному можно внушить различные зрительные, слуховые и обонятельные так называемые галлюцинации.

— Перестань хоть сейчас читать лекцию и немедленно разбуди доктора, — сказал отец в отчаянии.

— А может, мозг-то работает у Юрки не шестью шесть — тридцать шесть, — услышал я за своей спиной. — Может, шестью восемь — сорок восемь? — тихо сказал дядя Петя.

— Что происходит? Ничего не понимаю! — тихо воскликнул отец.

— Таблица уважения происходит, — объяснил я отцу и неожиданно открыл дверцу шкафа. В шкафу сидели Кириллов-Шамшурин и Данилова. — Выходите… заговор обреченных! — И я стал выводить доктора из третьей стадии гипнотического сна.