В этот, в общем-то для меня нормальный в смысле перегрузок, день я решил назначить себе сон пораньше."…Закрываю глаза и распускаю мышцы. Тело, как плеть, висит безвольно…" Вы, товарищи потомки, может быть, не знаете, что такими словами описывал своё состояние за несколько мгновений до того, как будет поднята рекордная штанга, олимпийский чемпион Юрий Власов. Я у Юрия Власова научился понимать вот это состояние — близкое соседство яростного взрыва физической мощи с полным покоем и полной расслабленностью. Дело в том, что всякая физическая деятельность человека — это поочерёдная работа разных групп мышц (впрочем, смотрите об этом в моём бортжурнале). Сейчас я начал как раз вспоминать не о том, как я расслаблялся, а о том, что расслабиться по-настоящему мне помешал голос отца за стеной. Дело в том, что когда я перед сном положил ему на стол дневник с записями (помните: "Учил учителя алгебры… Читал лекцию… Не ответил, до каких лет в среднем живёт человек!"), он взял в руки мой дневник и сказал:

— А… библиотека авантюрного романа. Почитаем, почитаем…

Потом я вышел из комнаты, а отец замолчал так надолго, что я подумал: "Уж не учит ли он мой дневник наизусть?" Затем слышал, как он там за стеной поговорил с мамой, затем, хлопнув дверью, мама вышла из папиной комнаты. Папа почему-то стал разговаривать сам с собой вслух. Раньше я за ним этого не замечал. Я уже про себя одиннадцатую формулу расслабления повторял: "Мои пальцы и кисти расслабляются и теплеют". Вдруг дверь в мою комнату открылась, и отец громко крикнул:

— Ты, в конце концов, собираешься выйти или нет? Я тебе уже сто раз об этом кричу.

Я продолжал делать свой практикум по самовнушению расслабления, притворившись, что сплю, хотя мысленно не переставал повторять про себя одиннадцатую формулу: "Мои пальцы и кисти расслабляются и теплеют!.." Но отец тоже не переставал повторять мне громко одну и ту же свою формулу. Тогда я не выдержал и как бы во сне, но громко произнёс:

— Мои пальцы и кисти расслабляются и теплеют…

В это время в комнату вошла мама и тоже громко сказала:

— Послушайте! Интересный материал в газете: "…В этой связи вспоминается мне история с восьмиклассником одной московской школы. Немало хлопот доставлял он всем. Мог какой-нибудь выходкой сорвать урок. И вот как-то в походе по Подмосковью он проявил себя с неожиданной стороны. Одна из девочек поскользнулась и упала в холодный осенний ручей и основательно промокла. Мальчик помог ей, отдал свои тёплые вещи, чтобы она согрелась!.."

— Нет, — сказал я, приподнимаясь на постели, но с закрытыми глазами, — в таких условиях ни один ни псип, ни чедоземпр, ни сверкс не смог бы предельно расслабиться, в таких условиях можно только предельно напрячься!

— Что он говорит! О чём он всё время говорит?! Что это за псипы, чедоземпры и сверксы-мерксы? Может кто-нибудь на земном шаре объяснит мне, что это всё значит? — вскрикнул отец и опять принялся за своё: — Ты собираешься вставать или нет?

Я посмотрел на свои часы. На часах было ровно двенадцать (24 часа 00 минут!). Несколько секунд я мучительно размышлял о том, что же мне делать дальше. Я не мог нарушить своё расписание. И, учитывая грозную интонацию отцовского голоса, не послушаться его я тоже не мог. Значит, безвыходное положение! Как бы не так! У нас, сверхкосмонавтов, безвыходных положений не бывает. Выход есть! Хорошо! Я встану, но я им всем покажу, даже отца родного не пожалею! Сейчас будет жалкий разговор, который я запишу на магнитофон, и пусть со временем потомки видят, то есть слышат, как меня не понимал никто, даже самые близкие люди.

Я встал с постели, не открывая глаз. Отыскал на столике два теннисных мяча и положил их в карман пижамы, взял магнитофон, ощупью по стене добрался до дверей и вышел в столовую. Нащупал руками спинку стула, опустился на сиденье и сказал:

— В рационе долгожителей, которых в Грузии свыше двух тысяч, преобладает растительная пища. В западных районах Грузии, например, старики не употребляли первых блюд, которые богаты экстрактивными веществами. Куриное, говяжье, изредка баранье мясо долгожители едят в основном в варёном виде. Сырые овощи, фрукты, свежая зелень и сушёные пряные травы, богатые витамином C, — обязательная принадлежность их стола в любое время года. Долгожители едят мало сахара и много мёда. Постоянное потребление молока, сыра, овощей и фруктов создаёт естественный барьер против склероза. Именно этим объясняется низкий процент случаев атеросклероза у столетних.

— Если наш сын во сне изрекает такие вещи, — сказала с гордостью мама, — то что он может изречь, когда проснётся!

"Пусть думают, что я сплю", — подумал я про себя. А ещё подумал: "Может, я действительно говорю, думаю, делаю и вообще живу как псип только во сне, но уж, как я проснусь…" Даже мне было страшно представить, что я смогу наделать, если проснусь, поэтому я сказал:

— Даю вам десять минут на разговоры со мной. — Я поставил на стол микрофон и незаметно включил под столом магнитофон.

— Попрошу без ультиматумов, — грозно произнёс отец.

— Юрий! — воскликнула мама испуганным голосом. — Почему ты не открываешь глаза?

— По расписанию, — ответил я.

Мама снова начала поднимать панику в том смысле, что не повредили ли мне в драке зрение, но отец сказал:

— Пусть сидит с закрытыми глазами… По крайней мере, я буду думать, что ему стыдно смотреть мне в глаза…

Я, конечно, промолчал. Но, чтобы не терять зря время, стал заниматься четырьмя делами сразу. Дремать! Слушать отца! Левой рукой сжимать теннисный мяч в кармане пижамы! Правой ногой, упираясь на носок, накачивать мышцу ноги!

В комнате наступило какое-то противное молчание, которое наконец-то нарушил голос отца.

— Ну, говори! — обратился отец, очевидно ко мне.

Я молчал.

— Так, — сказал отец, — перед началом разговора проведём небольшую инвентаризацию лица нашего сыночка: презрительно сжатый рот — один, царапин — пять… или шесть? Шесть. Синяк — один… Закрытых глаз — два…

Я чуть слышно скрипнул зубами и ещё плотнее зажмурил глаза.

— Юрий, — снова спросила меня мама испуганным голосом, — почему ты сидишь с закрытыми глазами?

— По рас-пи-са-нию, — снова ответил я, но с такой интонацией, что отец даже дёрнулся на стуле.

Мама начала было поднимать панику в том смысле, что не нанёс ли мне этот кружок хулиганов серьёзную травму, но отец вовремя остановил её.

— Начнём разговор… — сказал отец.

Наступила опять противная пауза, которую я не собирался нарушить.

— Ну, говори! — сказал он, обращаясь, очевидно, ко мне.

— А чего говорить, задавайте вопросы! — сказал я, сдавливая правой ногой и левей рукой теннисные мячи,

Даю голову на отсечение, что после этой фразы отец посмотрел на маму, а она стала ему делать какие-то знаки руками. Я это почувствовал по движению воздуха.

— Перестань трясти ногой и рукой, — потребовал отец.

Сами же говорят: "Жизнь коротка! Берегите время! Не теряйте ни минуты зря!" А когда начинаешь "не терять" и «беречь», то придираются.

— И вынь руки из карманов, когда разговариваешь со взрослыми! И открой глаза! — сказал отец, повышая голос.

— Нет, — сказала мама, — я всё-таки считаю, что бы там ни писала учительница, наш Юрий очень серьёзный мальчик!

— Чарлз Дарвин тоже был серьёзный мальчик, и однажды он очень сильно об этом пожалел! — возразил отец.

Но тут отец не прав. Первый раз слышу, чтобы человека обвиняли в серьёзности. В легкомыслии — это другое дело.

— Женя, ну зачем ты так? — сказала мама. — Даже враги Юрия признают, что у него во всём и ко всему выдающиеся способности.

— Есть люди, — сказал отец, — есть люди, — повторил он, — в которых с детства заложен неприятный талант делать жизнь окружающих будничной и безрадостной!..

После этих слов у меня пропала последняя надежда, что я могу услышать от него фразу: "Драки, как и войны бывают справедливые и несправедливые!" Сквозь прищуренные глаза я посмотрел на циферблат моих часов. С начала разговора прошло уже три минуты. Интересно, как отец может уложиться в семь минут, если он ещё и не начал говорить о дневнике?

— Я повторяю, — сказал отец, делая опять большую паузу.

"У него осталось семь минут на разговоры, а он ещё повторяет", — подумал я.

— Вчера они напали на него целым кружком! — вмешалась в разговор мама. — И ничего особенного, что мальчик дал волю кулакам. В конце концов, у нас даже в законе есть право на самооборону!

— Я повторяю, — сказал отец, — в третий раз повторяю…

Но мама и на этот раз не дала повторить отцу ни слова.

— Французам и итальянцам, например, — сказала она, — время от времени необходимо разрядиться вспышкой ярости или выкричаться…

— Я повторяю, — сказал отец, не обращая внимания на мамины слова и повышая голос, — я повторяю в четвёртый раз…

Именно в это время на моей руке зазвонил будильник. Я встал со стула. Пользуясь тем, что отец всё ещё обдумывал что-то, я произнёс:

— Папа, у тебя осталось две минуты, но ты не расстраивайся. Ты можешь всё остальное договорить мне завтра утром.

— Как утром? Почему утром? — опешил отец. — И это он мне разрешает не расстраиваться!

— Мальчик устал, — поддержала меня мама. — Поговорим с ним утром, действительно. Пусть он лучше отдохнёт.

— Никаких завтра! — крикнул отец. — Только сегодня! — продолжал он чёткой и громкой скороговоркой. — Ты читаешь лекции учителям, вероятно, потому, что думаешь, что знаешь больше всех учителей!

— Но я действительно решил задачу по-своему, учитель такого решения не знал. И я решил быстрее учителя, — заступился я за себя.

— Но почему ты не ответил на вопрос, до каких лет в среднем живёт человек! — возмутился отец. — Отвечай: до каких лет в среднем живёт человек?

— Не знаю, — ответил я. — И знать не хочу. Потому что чедоземпр всё знает, всё умеет и всё может из всего того, что он хочет знать, уметь и мочь!..

— Боже мой! — простонал отец. — Кто мне ответит: ну почему мой сын не знает и не хочет знать такой простой вещи?!

— Узнаете через средства массовой информации почему… со временем узнаете, — объяснил я сурово.

— Но я хочу знать сейчас! — воскликнул отец. — И вообще, я просмотрел все иностранные словари — там нет слова «чедоземпр». Что такое чедоземпр!.. Ну давай, давай записывай, — взглянув на маму, засмеялся отец и тут же обратился снова ко мне: — Пока она записывает глупости, которые ты говоришь, ты преодолей своё ослиное упрямство и ответь мне; до каких лет в среднем живёт человек?..

Отец свой вопрос повторил несколько раз, и я тоже несколько раз ответил на русском языке, что я не знаю, до каких лет в среднем живёт человек. И даже когда отец заявил, что поможет мне с ответом и пояснил, что человек в среднем живёт до семидесяти пяти лет, я всё равно сказал, что я не знаю, до каких лет в среднем живёт человек. Это произвело на отца ужасное впечатление, мне даже его стало жалко.

После очередного вопроса: "До каких же в среднем лет, чёрт возьми, живёт человек?!" — я решил нарушить клятву, данную самому себе: отвечать на такой вопрос только словами "не знаю!".

Тут, дорогие товарищи потомки, должен вам объяснить, почему я, вернее, какие мотивы руководили моим нежеланием отвечать на вопрос о средней продолжительности жизни человека словами "не знаю". И не было ли в этом ответе действительно глупого и ослиного упрямства, на которое в разговоре со мной намекал мой отец? Не знаю, дорогие товарищи потомки, как будет с возрастом у вас, но у нас в мое время было форменное безобразие! Посудите сами: у нас в среднем человек и вправду доживал до семидесяти — семидесяти пяти лет, А хотите знать моё мнение, почему так мало? Я вообще-то хотел обнародовать свои идеи не сейчас, а в другой исторический период моей жизни, но мне просто стало жалко отца, и потом, может, я не имею права скрывать это моё открытие от родителей, они ведь у меня тоже могут в среднем дожить до семидесяти пяти лет, а не, как я, до… ну, скажем, грубо-ориентировочно, до, скажем, семисот лет… Не сразу, конечно, а постепенно, со временем.

И вот здесь, дорогие товарищи потомки, я сбегал в свою комнату и принёс с собой тетрадь, в которой на обложке было написано: слева гриф "Совершенно секретно", в скобках — "Для потомков" и ниже объяснительная записка, почему я на вопрос о средней продолжительности жизни человека на Земле отвечал "не знаю".

Итак, я откашлялся и хотел уже прочитать вслух, но негромко, чтобы не подслушали ненароком через стену соседи, но в самую последнюю минуту раздумал. Хорошо, предположим, я бы прочитал: "Дорогие товарищи потомки! Я, конечно, и вы, конечно, знали, что человек на Земле жил до семидесяти — семидесяти пяти лет. Но вот почему он жил только до семидесяти — семидесяти пяти лет, никто не знает, а я знаю. По-моему, люди живут до таких лет, до таких малых лет, я бы сказал, потому что они словно бы сговорились считать, что в семьдесят пять лет человек является как бы стариком. В два годика — это малыш, в десять — это мальчишка, в семнадцать — это юноша, в тридцать — это взрослый человек, в пятьдесят — шестьдесят лет — пожилой человек, а в семьдесят — семьдесят пять — это уже старик. Я глубоко убеждён, если бы люди не знали, что в семьдесят — семьдесят пять лет человек является уже стариком, то они в эти годы не чувствовали бы себя такими и не были бы стариками. По моему глубочайшему убеждению, если взять младенца с Земли и отправить на какую-нибудь планету, где люди живут до тысячи лет, и там, где младенец не знал бы, что он в семьдесят лет уже будет стариком, то этот младенец вместе с другими тоже мог бы прожить тысячу лет". На этих словах я оторвал бы свой взгляд от тетради и убедительно и победительно посмотрел на моих родителей и сказал: "Теперь вам понятно, почему я на вопрос о средней продолжительности жизни человека отвечал словами "не знаю"?

Наступила бы пауза, во время которой мама вскочила бы со стула, хлопнула в ладоши и крикнула бы:

"Боже мой! Это же целое научное открытие! Это же сенсация! Теперь я понимаю, почему, когда я говорю, что мне меньше лет, чем на самом деле, я чувствую себя гораздо лучше, чем обычно!".

"Глупости, — сказал бы отец, — никакое это не открытие, а ослиное упрямство. Если даже у тебя есть своё мнение относительно длительности жизни человека, то ты всё равно должен был отвечать не словами "не знаю", а хотя бы высказать свои мысли вслух учителю! И вообще сейчас разговор идёт не об этом! Разговор идёт сейчас о безобразном поведении в школе моего сына! Я хочу знать, наконец, что происходит с моим сыном! Я могу знать, что происходит с моим сыном, или я не могу знать, что происходит с моим сыном?!"

Вот почему, предполагая отношение отца к моему открытию, я не прочитал запись в тетради, а сказал ещё раз: "Не знаю!"

— Ну всё, — сказал отец, — больше я не желаю разговаривать с этим дрянным мальчишкой!

Пока я выключал и сворачивал магнитофон, отец очень нервно что-то писал в дневнике. Подписался ещё нервнее и молча протянул мне дневник. Я так же молча, но, конечно, совершенно спокойно взял его и вышел из комнаты. Когда я закрывал дверь, я услышал, как отец сказал маме:

— Я не знаю не только, что с ним делать, но и что с тобой делать!

Лучшей фразы отец и не мог придумать, и я сейчас вам скажу почему, только прочитаю, что он написал в дневнике.

Вот что он написал: "Должен Вам сообщить, что мой сын дома ведёт себя ничуть не лучше, чем в школе. Очевидно, нам с вами надо принять какие-то общие меры".

Прочитав эту запись, я не выдержал, вышел из своей комнаты в столовую, где отец всё ещё сидел за столом и пил какие-то лекарства.

— Есть люди, — сказал я, — есть люди, которые, как осьминоги, в минуту опасности готовы скрыться за чернильной завесой жалких слов вроде: "Должен Вам сообщить, что мой сын дома ведёт себя ничуть не лучше, чем в школе. Очевидно, нам с вами надо принять какие-то общие меры". И тому подобное.

Между прочим, даю справку из бионики. Любопытная деталь: чернильная жидкость, выпущенная осьминогом, не просто скрывает его. Она ядовита и на какое-то время парализует обоняние преследующих его рыб: те перестают узнавать осьминога, даже натыкаясь на него. — Я сказал это всё для того, чтобы, конечно, как всегда, ошеломить отца и парализовать своей эрудицией, и я этого почти добился.

— Есть люди, — ответил ошеломлённо и почти парализованно отец на моё "есть люди", — которые готовы называть своего родного отца осьминогом, — после чего с ним началась просто какая-то истерика.

К сожалению, я тоже как-то немного сорвался, что ли, или сказалась небольшая усталость, но я не удержался и даже вспылил. — Все! — сказал я. — Всё, я отказываюсь быть… я не могу быть в таких условиях! Пусть другие будут выполнять это поручение!.. Я отказываюсь!.. В конце концов, и у меня есть нервы, конечно, не железные и даже не стальные, а из этого… из титана, но это тоже нервы!..

Я влетел, продолжая бушевать, в свою комнату и за мной влетела моя мама. Я бушевал, положив руку на пульс. Пульс был как всегда: законных пятьдесят два удара в минуту.

— Пусть другим поручают это самое из самых!..

— Действительно, — поддержала меня мама, — пусть другим поручат это самое из самых!..

— Да нет, не найдут другого, — подумав, сказал я. — Других-то они, конечно, не найдут. Я же не смогу… в таких условиях полного непонимания!.. И никто не сможет в таких условиях! И именно потому, что никто не сможет в таких условиях, одна надежда на меня! Именно потому, что никто не сможет, я смогу! Поэтому воз продолжается! Я продолжаю! Ты свободна, мама! Пока!

— Спокойной ночи!

Поцеловав меня, мама на цыпочках вышла из комнаты. И тут же принялась в столовой заступаться за меня, по-видимому.

— Если мои доводы тебя не убеждают, — говорила она отцу, послушай, что пишет по сходному поводу журнал."…Неуверенность усложняет жизнь, мешает успеху. Уверенный в себе добивается большего. Потому что чувство уверенности обычно сопровождается появлением так называемых стенических эмоций (от греческого слова «стенос» — "сила"), которые повышают и физические и психические возможности человека. Без веры в свои силы спортсмен, например, никогда не одержит победы. Переоценка противника и недооценка собственных возможностей почти всегда ведут к поражению".

— Всё это хорошо, — говорил отец, — послушай и ты меня. Надо же избегать крайностей. — И он маме тоже прочитал, вероятно, из другого журнала. — "Но если уверенность чрезмерна, не оправдана действительными возможностями, она уже становится отрицательным свойством личности, перерастает в самоуверенность. Самоуверенный берётся за дело, к которому вообще не пригоден или не подготовлен. Такие переоценивающие себя люди нередко отличаются бахвальством, самомнением. Они могут принести немалый вред".

— Нет, это просто невозможно, — сказал я вслух, — все как будто сговорились срывать посекундное расписание и планирование моей жизни. Теперь я буду планировать свою жизнь не загодя, а погодя: то есть сначала что-нибудь сделаю, а потом запишу в бортжурнал.

Вот сейчас вообще-то надо спать, и я уже спал бы, если бы мой отец не устроил мне эту сцену, а теперь надо послушать ленту магнитофона, на которой записана моя так называемая беседа с отцом; ещё и воспоминания о себе надо записать шифрованным текстом. Хорошо бы попросить отца подписать текст сегодняшней сцены и удостоверить, что всё так в точности и было. Но ведь текст будет зашифрован, и, взглянув на мой шифр, отец, наверное, взорвётся: "Что ты мне подсовываешь какую-то китайскую грамоту!.." — и так далее и тому подобное. Ладно, обойдёмся без подписи. Тем более, что весь разговор записан на магнитофон.

Вот, не даст соврать магнитофонная плёнка, товарищи потомки! Я перекрутил плёнку и нажал на клавишу проигрывателя, но звука никакого не было. Значит, где-то что-то не сработало. Неужели пропало столько времени даром? Может, попросить отца устроить мне эту сцену ещё раз — специально для потомков. Они же могут не поверить, что мне приходилось жить, учиться, работать и готовиться в такой нечеловеческой обстановке при полном взаимном непонимании. Я прислушивался. Отец ещё не спал. За стеной отчётливо продолжал звучать его голос.

— "Представьте себе хотя бы молодого самоуверенного врача. У него и мысли не появится, что поставленный диагноз неплохо бы перепроверить, посоветовавшись с опытными коллегами. В результате неверно определена болезнь, неверно назначено лечение… А разве приятны самоуверенные люди в общении? Жить, работать рядом с ними?.."

"Интересно, к чему это папа вдруг заговорил о врачах", — подумал я.

Снова приготовил магнитофон к записи, проверил его:

— Раз-два-три! Раз-два-три! Даётся проба! Даётся проба!

Прослушал звук — всё было в порядке. Я вышел в столовую…