Вторжение
Через неделю, четвертого февраля, Нелле исполняется девятнадцать. Более безрадостного дня рождения у нее еще не было. Никто не знает, а если б и знали, никому до этого не было бы дела. Она стащила пирог из буфетной, полагая, что он с яблоками, а он оказался рыбный. Ей хочется плакать от этого унижения: в свой день рождения вместо марципана набивать рот банальным да еще и холодным пирогом с треской и селедкой!
Она поднимается в спальню золовки. Марин крепко спит, такая огромная виолончель под одеялом. Бледное, измученное от слез лицо. С каждым днем она все разрастается под своими юбками, в то время как ее брат как будто съеживается.
Стоя у окна, Нелла старается отвлечься от рыбного привкуса во рту. Хотя вид отсюда и правда не так хорош, как из прежней комнаты Марин, все же можно разглядеть канал, где подтаявший и уже раскалывающийся лед образует темные водяные прогалины, а отдельные куски льда перемещаются, как тарелки с десертом по столешнице.
Сердце ее гложет тоска, и ей вдруг приходит в голову, что было бы хорошо, если бы сегодня ей исполнялось восемь, как легко и беззаботно она чувствовала бы себя. Она оборачивается. Марин уже сидит на кровати, подхватив снизу растущий глобус. Нелла переводит взгляд на лампу-птицу с женским телом, и ей хочется улететь.
Вдруг со стороны набережной раздается характерный лязг. Глянув вниз, Нелла различает красные ленты и поблескивающие ножны, а через минуту начинают барабанить в дверь.
– Кто это? – пугается Марин, защищая живот.
Нелла опрометью выскакивает из комнаты, сбегает по лестнице и в ужасе останавливается перед дверью.
* * *
– Здесь живет Йохан Брандт? – раздается грозный голос. У человека, стоящего на пороге, гаагский акцент, и слоги он произносит отрывисто, не по-амстердамски.
– А в чем дело? – спрашивает Нелла. Во рту вата, в животе все переворачивается.
Патрульный сверлит ее взглядом. Высокий, ровесник Йохана, только безволосый, если не считать нелепой бороды, разделенной на несколько частей на старый манер.
– Где он?
– В отъезде. – Эта ложь вырывается у Неллы вместе с выдохом.
Гражданских патрульных пятеро, и их общая уверенность в себе ее подавляет. Металлические эполеты и медали сверкают, а отглаженные красные ленты, символизирующие их принадлежность к этой местности, поглощают свет. Мощногрудые, откормленные, они наваливаются на нее всей своей массой.
– Приведи его, – приказывает мужчина. – Мы знаем, что он здесь. Не пытайся с нами шутки шутить.
– Он уехал. – Язык у нее словно разбух, и глотать стало трудно.
– Девушка, ну-ка приведи сюда своего хозяина, – обращается другой к Корнелии, вынырнувшей из темноты. Но та застыла на месте. Патрульный берется за рукоять сабли. – Ты меня слышала? – рычит он. Корнелия бросает взгляд на молодую хозяйку, не в силах скрыть обуявшего ее страха. – Или мы и тебя заберем и бросим в «Спинхуйс», чтобы тебя там научили слушаться.
Корнелия прикусывает нижнюю губу. Нелла молча взирает на пятерку мужчин – серебряные шлемы и сверкающие нагрудники, ни разу не побывавшие в настоящем сражении. Беги, Йохан, беги. И чем дальше, тем лучше. Увы. Он лежит сейчас наверху, скорбя по мальчикам, которые его бросили.
Мужчины, мрачнея, переминаются с ноги на ногу и нервно откашливаются. Похоже, из них пытаются сделать дураков. Они поглядывают на молодую хозяйку с неудовольствием, кое-кто даже разминает пальцы. Но Нелла уже поняла, что при всем желании они не могут ничего с ней поделать.
– Зачем он вам понадобился? – спрашивает она.
– Лучше не спрашивайте, – отвечает один из них.
– Я его жена, я имею право знать.
Презрительный смешок в ответ.
– Я здесь, – вдруг раздается голос у нее за спиной.
Йохан стоит на верхней площадке. Впалые щеки вбирают в себя окружающую темноту, из которой выступают лишь переносица да копна растрепанных волос. Нелла подавляет невольный вскрик. В спальне, при слабом свете горящих свечей, она не могла толком разглядеть, насколько же он сдал за это время.
Патрульные ждут, пока он спустится по лестнице. Только теперь, увидев эти торчащие скулы и глубоко запавшие глаза, посверкивающие, как две диадемы, они зябко поеживаются.
– Кто командует этим цирком? – спрашивает Йохан. Хоть он и говорит почти шепотом, в голосе чувствуется властность.
– Я, – отвечает первый патрульный.
Йохан приглядывается к нему.
– Роджер Аалберс, что ты тут делаешь?
Тот обращается к четверке:
– Возьмите его.
– Роджер, ты же приличный человек, – говорит Йохан.
Теперь Аалберс обращается к нему:
– Мы выполняем предписание мирового судьи и главного бургомистра, господин Брандт.
– Но почему? – вопрошает Нелла. – Что он такого сделал?
Йохан приближается к караульным, и те отступают, точно косяк рыбы, а их доспехи позвякивают вразнобой. Он выставляет вперед открытые ладони, как бы демонстрируя, что не оказывает сопротивления. Казалось бы, в чем только душа держится, но эти пятеро выглядят напуганными. А может, это-то их и пугает: костлявое лицо, космы, длинный, дурно пахнущий кафтан. Не такого Йохана Брандта они рассчитывали увидеть. Они готовились к схватке, к спектаклю.
– Господа, – говорит он, – это какая-то ошибка.
– Не оставляйте нас одних, хозяин, – раздается женский голос.
Йохан переводит взгляд на служанку.
– Ну конечно, Корнелия. Надо только с этим разобраться.
– Идемте с нами, Йохан, – говорит Роджер Аалберс. – Без лишнего шума.
– Зачем? Что вы собираетесь со мной делать? – спрашивает Йохан и, не дождавшись ответа, говорит: – Я с вами не пойду.
– У нас есть свидетели, Йохан, – говорит Аалберс. – На Восточных островах. Я не хотел, но мне пришлось…
– Но в чем меня обвиняют?
– Вас арестовывают за содомию.
Корнелия с криком бросается к хозяину:
– Нет! Нет!
Йохан берет ее за руку.
– У них нет доказательств, – успокаивает он ее.
– Неправда, Йохан. Есть свидетели. Мальчишка.
– Отошли их, – Йохан махнул рукой в сторону помощников Аалберса. – Я сам приду в «Стадхуйс» и предстану перед главным бургомистром…
– Мы идем не в «Стадхуйс», Йохан.
– Что?
– Мы идем в «Расфуйс».
Йохан хочет опереться на дверную ручку, но промахивается и спотыкается, наступив на край долгополого кафтана. Корнелия оседает на пол. Под свирепым взглядом Йохана караульные отводят глаза.
– Никогда не был в «Расфуйсе», – говорит он молодой жене, словно о веселой прогулке. А у Неллы сердце разрывается.
– Я прослежу, чтобы с вами хорошо обращались, – говорит Аалберс.
Йохан смеется.
– Вы скоро вернетесь к жене, – обещает ему главный караульный. – И все забудется.
Стоя на крыльце, Нелла провожает взглядом мужа, затерявшегося среди шлемов и нагрудников, а всю группу уже поджидает баржа. С набережной Аалберс отвешивает ей быстрый и несколько смущенный поклон. Нелла стоит на холодных ступеньках, вся дрожа в этот морозный февральский вечер. Она замечает силуэты в окнах соседей, которые, поймав ее взгляд, поспешно отступают. Никто из наблюдателей не приходит на помощь.
Две пары рук грубо вталкивают Йохана в кабину. На Неллу повеяло солью и всякими отходами, даже затошнило.
– Ради Христа… – взмолился арестованный.
– Вы там поосторожнее, – обращается Аалберс к своим подопечным. – Помните, кто он.
Но сам Йохан, похоже, уже забыл. Вид у него совершенно потерянный, и Нелле приходится глубоко дышать носом, чтобы сдержать наворачивающиеся слезы. Нельзя плакать на виду у патруля. Надо сохранять достоинство.
– Йохан! – выкрикивает она ему вслед, и эхо мечется между домами.
Он успевает обернуться, возвышаясь над бронированной охраной.
– Скажи Марин! – кричит он. – Она поможет.
Нелла провожает взглядом баржу, которая, добравшись до середины Херенграхт, сворачивает налево под мостом в сторону «Расфуйса». И канал снова пустеет.
Нелла медленно возвращается в холл.
– Они его убьют, – говорит Корнелия, все еще сидящая на полу.
Нелла присаживается рядом.
– Замолчи и никогда не произноси таких слов. – Она встает. – Мы должны отправиться в «Расфуйс».
– Вы не можете, – раздается голос сверху.
На верхней площадке, завернувшись в шаль, стоит Марин. Ее искаженный силуэт с выпирающим животом лежит тенью на стене.
– Я могу, – возражает ей Нелла. – Мы должны знать, что они собираются с ним делать.
– Публичные разборки? – Марин качает головой. – Это значит привлечь к нам всеобщее внимание. – Она закрывает глаза и потирает виски, а Нелла чувствует, как в ней поднимается волна холодной ярости.
– Если они узнают про него всю правду, его убьют. – Нелла поднимается по лестнице навстречу Марин. Она хочет ее ударить, выместить на ней всю свою ярость и страх, встряхнуть ее хорошенько и сбросить с лестницы. Она охвачена этим благородным, пусть и опасным порывом и больше ни о чем не думает. По ее щекам катятся горячие слезы.
– Марин, где ваше сердце? Вы думаете только о себе! – бросает она в лицо золовке.
У подножия лестницы стоит Корнелия, бледная, зареванная, кусающая покрасневшие губы.
– Я бы никогда так не поступила со своим братом, – говорит Нелла. – Никогда…
– Да ладно! Можно подумать! – огрызается Марин. – Первый раз в жизни я думаю о себе.
Она вдруг делает несколько шагов вниз, держась рукой за стену. Она прекрасна в своем гневе. Он, словно струя яда, разрезает стылый воздух. У Неллы пробегают мурашки по коже. Находиться в центре ее внимания – это и возбуждает, и пугает одновременно.
– Не трогайте меня, – предостерегающе говорит Нелла.
– Что ты обо мне знаешь? Ровным счетом ничего.
