На рассвете она встает и укутывается в меха и харлемскую шаль, чтобы тихонько улизнуть из дома. В холле никого – ни Резеки, которая подошла бы ее обнюхать, ни Йохана, который, возможно, изучает карты в своем кабинете, ни Отто, начищающего сапоги ваксой. Марин и служанка крепко спят, проверено. Дом запущен. Корнелия забросила уборку с применением уксуса и лимонного сока, не протирает мебель, не стирает грязное белье, не выбивает ковры. Часами сидит неподвижно, поджидая Отто.

– Он вернется, – говорит она, но Неллу ее слова не убеждают.

Письмо она припрятала в кармане юбки.

«Господин миниатюрист!

Пастор утверждает, что все тайное рано или поздно становится явным. Когда я думаю о ваших поделках, я убеждаюсь в истинности его слов, и это меня пугает.

Я пытаюсь разгадать ваши намеки, но понимание каждый раз приходит слишком поздно. Помогите мне догадаться, что я должна делать. Вдоль канала прогуливается светловолосая женщина – кто она? Мне кажется, она хочет мне что-то сказать.

Вконец запутавшаяся, но не теряющая надежды, Нелла Оортман».

Улица Калверстраат, днем такая шумная и деловая, в этот ранний час на удивление тиха. Случайный зеленщик катит свою тележку. Предприимчивый рыжий кот роется в костях, по случайности не выброшенных вчера в канал. Его желтоватые глаза беспечно провожают Неллу, весь такой жирный, он слишком занят важным делом, чтобы отвлекаться на пустяки.

Нелла останавливается перед табличкой со знаком солнца. Пронизывающего света, который некогда встретил их с Отто, ждать не приходится из-за влажного тумана, пахнущего отбросами из канав, наскоро присыпанных соломой. Она уверенно стучит в дверь и замирает. Никакого ответа. «Буду ждать, – говорит она себе. – Буду ждать до тех пор, пока не откроют».

Отступив на пару шагов, она разглядывает окна. Девиз на камне, освещенном выглянувшим солнцем, кажется ей сейчас откровенной издевкой – его смысл остается загадкой для неразумного человечества. Кричать нельзя, дабы не разбудить мирных жителей, ведь мирные жители в Амстердаме, которых связывают друг с другом золотой телец и душевный покой, – это святое.

– Вы там, я знаю! – кричит она. – Что я должна сделать?

И тут же распахивается дверь у нее за спиной.

– Еще одна, – раздается голос. Нелла разворачивается. На пороге, подбоченясь, стоит брюхастый толстяк в фартуке. У него широкое лицо и цепкий взгляд.

– Еще одна? – переспрашивает она. – Но я…

– Ходите табуном днем и ночью, барабаните в дверь, разоряетесь. Вам что, дома ничего не объясняют? Зачем вы тащитесь сюда и орете у меня над ухом?

Она подходит ближе и заглядывает ему через плечо. В холодной комнатушке развешены мотки некрашеной шерсти, на стене висят шкуры.

– У вас работает рябой? – спрашивает Нелла.

Торговец шерстью закатывает глаза.

– Было дело.

– Что вы этим хотите сказать?

– Ушел неделю назад, ничего не объяснив. Ходил напуганный, глаза на лбу. И посреди ночи сбежал. Где он сейчас, одному богу известно.

Мужчина от холода притоптывает на месте. Видя откровенное разочарование на лице незнакомки, он смягчается.

– Она уж давно не показывается, так что ты зря пришла.

Нелла смотрит на него пристально.

– Она? Я пришла к миниатюристу.

Толстяк, прищурившись, глядит на дом напротив.

– Про миниатюриста ничего не знаю, а вот женщина поселилась тут несколько месяцев назад. Только она уже давно здесь не показывается. А девушки вроде тебя продолжают приходить. Стучат, подсовывают под дверь записочки, требуют, чтобы их впустили. Я уж собирался позвать гражданский патруль.

– Девушки вроде меня?

– И постарше. Вдовы тоже приходили. Одна с трудом передвигалась.

– А эта женщина… как она выглядит?

Он пожимает плечами.

– Высокая. Светлая. На голландку не похожа. Скорее на этих, из северных стран, которые ищут у нас работы, а гильдии их не берут.

– А ее лицо вы не запомнили?

Торговец шерстью вновь пожимает плечами.

– Она если изредка и выходила, то в темное время суток.

– Господи… а ваш подмастерье говорил, что к ней никто не приходил.

Мужчина хмыкает.

– Я тебе, милая, так скажу: или он слепой, или просто приврал.

– Но зачем ему лгать?

Торговец от нее уже отвернулся и бросает напоследок:

– А я знаю? Когда он сучил у меня шерсть в течение двух недель, она еще была здесь. А теперь ни ее, ни его. – Он уходит в мастерскую и начинает опускать ставню. – Угомонись. Кой черт принес тебя в такую рань?

Нелла разглядывает вывеску со знаком солнца, представляя, как женщины со всего города, обладательницы кукольных домов, приходят сюда за ответами – и остаются ни с чем. Наудачу она засовывает свое письмецо под дверь. И опрометью пускается домой.

Ее уже поджидает Корнелия.

– Так это правда, – говорит она раздраженно.

– Ты о чем? – на всякий случай уточняет Нелла. Ей не хочется, чтобы Корнелия знала, где она была.

– Ребеночек, – Корнелия понижает голос. Она раздавлена этой новостью. Еще бы, ее так долго дурачили, можно сказать, обвели вокруг пальца.

Нелла подходит и берет ее за руки, а потом отпускает, чтобы прижать к себе. Это тепло, эта крепкая грудная клетка и сильные плечи действуют на нее успокаивающе. Служанка тоже ее обнимает.

– Да, – говорит Нелла. – Это правда. Ты подслушивала под дверью?

Служанка пропускает ее слова мимо ушей.

– То-то Лийк делает вокруг нее круги, точно она блохастая.

– Корнелия, это не повод для шуток.

Та недоуменно на нее уставилась.

– А кто шутит? Я ведь чувствовала, что-то не так, только не могла… – она недоговаривает.

Нелла усаживает ее за кухонный стол.

– Как она на такое решилась? Что, по-твоему, ее подтолкнуло?

– А вы как думаете? – Корнелия малость смущена. – Скука. Бунтарство. Возраст. Упрямство. Похоть. Все, что называют одним словом – «любовь».

Непрошеные образы Меерманса и Марин возникают в голове Неллы «Два тела… его губы, отдающие прокисшим желанием и вчерашним вином, и ее, слегка попахивающие селедкой… его штырь, торкающийся меж ее ног, и руки, спускающие чулки… выкрики в разгар спаривания… липкая дрянь, стекающая по ляжке. Ну зачем же ты так! Наверняка все гораздо благороднее. Ведь одно его прикосновение заставило ее почувствовать себя принцессой. Марин несказанно повезло. Его непреходящая любовь и эти пятнадцать долгих лет в разлуке помогли ей развеять тоску. И вот однажды, когда Лийк была в церкви, они наконец встретились в полутьме, назло несчастливому браку и эгоисту-брату. И теперь у них родится ребенок… а у тебя его не будет никогда». При этой мысли Нелла зажмуривается и затыкает себе рот, чтобы не закричать.

– Не думайте об этом, – утешает ее Корнелия. – Я знаю, о чем вы подумали.

– Вовсе нет, – отвечает Нелла.

– Как я могла ничего не заметить? – Корнелия вскакивает и тычет пальцем в сторону цыпленка, которого ей предстоит ощипать.

– Ты сама говорила, что сердце Марин – загадка даже для нее самой, – успокаивает ее Нелла.

– Говорила. И что нам теперь делать? Что, если Меерманс увидит этого ребенка?

– Может, она отдаст его в частный приют.

Корнелия ударяет цыпленком об стол.

– Нет!

После такой реакции Нелле остается лишь помалкивать. Но про себя она обдумывает такую возможность – как, возможно, и Марин. В городе ведь есть не только бедные приюты, но и богатые, где детишки обласканы. Их не воспитывали родители, а значит, и не испортили. В глазах амстердамских бюргеров, не жалеющих на хорошее дело свои гульдены, это идеальные будущие граждане. А вот из государственных приютов сироток вроде Корнелии или Ханны выкидывают, чтобы они вкалывали с малых лет.

Лучшие приюты существуют для детей богатых родителей – как рано умерших, так и живых. Такие незаконнорожденные, несыновья, недочери, но с приличным обеспечением. Из страха, что люди узнают про их интрижки на стороне, настоящие родители отделываются тайными взносами, так сказать, платят своим детям за молчание. А когда им исполняется лет пятнадцать-шестнадцать, о чудо, на них проливается золотой дождь: деньги на обучение или приданое в виде прекрасного гардероба и кухонной утвари, – а что еще нужно девушке на выданье, как не горшочки и кастрюльки из ценных металлов? И никаких лишних вопросов.

Нелла изучающе смотрит на Корнелию. Не иначе как та уже рисует в своем воображении, как будет обхаживать это невинное создание, растить в хорошем доме, тем самым исправляя зло, некогда причиненное ей самой. Уж конечно, она бы не хотела, чтобы кроха повторила ее судьбу в сиротском приюте. Вот только решать предстоит не ей.

– Давай сходим в порт, – Нелла решает поменять тему, чтобы как-то развеселить Корнелию. – Поспрашиваем. Может, кто видел Отто.

– Нам нельзя привлекать к себе внимание. Надо смириться с тем, что он уехал.

– Но ты же не смирилась, – возражает ей Нелла. Служанка отворачивается, и Нелла встает из-за стола. – Отнесу Марин воды.

Корнелия принимается за цыпленка.

– Проголодались?

– Нет, – отвечает она и уходит с кувшином наверх.