Наизнанку
Нелла просыпается от неотразимого сладкого аромата. У нее в ногах в глубокой задумчивости сидит Марин с тарелкой вафель на коленях, которую она держит обеими руками. Нелла, не шевелясь, подглядывает за ней сквозь полуприкрытые веки. В ней появилась какая-то мягкость: серые глаза опущены, губы скорбно поджаты. Вот уже неделю она приходит к невестке и сидит так, а та каждый раз делает вид, будто спит.
Кукольный дом стоит над ними, как часовой, и при дневном освещении кажется еще выше. Марин косится на него с подозрительностью – на пустые комнаты, напоминающие соты без меда, необставленные, необжитые, никчемные. Поставив тарелку на пол, она подходит к дому и кладет несколько пальцев в гостиную, они занимают от силы четвертую часть пространства. Затем вынимает колыбельку и начинает ее раскачивать на ладони.
– Что вы принесли? – спрашивает Нелла.
Марин, вздрогнув, распрямляет спину и, поставив колыбельку на место, поднимает тарелку с пола.
– Вафли с корицей и имбирем.
– Я не голодная.
– Голодная, я знаю.
Марин взбивает ей подушки. В камине весело потрескивает огонь. А за окном зима уже в разгаре, и Нелла, вдыхая, ощущает стылый воздух.
– Не вы ли говорили, что душа страдает от полного желудка? – напоминает ей Нелла.
– Поешь, – говорит Марин. – Пожалуйста.
Нелла протягивает руку к делфтской тарелке, разрисованной ненавязчивыми цветами и хитросплетениями листьев. Золотистые хрустящие вафли само совершенство; только Корнелия знает, в каких пропорциях надо смешивать корицу с розовой водой. Она ест в тишине под наблюдением золовки, снова усевшейся у нее в ногах. Вафли из пшеничной муки на масле, поджаренные на сковородке, тают во рту. Корица с имбирем согревают нёбо и язык, а розовая вода их успокаивает. Пибо ревниво вскрикивает в клетке, догадываясь о ее тайном наслаждении.
Нелла вот уже неделю как отказывается выходить из спальни. Она забирает глубокие тарелки с солянкой и ломтиками гауды, оставленные служанкой под дверью, но при этом хранит молчание, отказываясь обсуждать то, что увидела в кабинете своего супруга.
– Я еду домой, – неожиданно объявляет она. – Я все решила.
Марин внимательно на нее смотрит.
– Твой дом здесь.
– Мама, разумеется, не обрадуется. – Ей вдруг становится безумно жалко себя. Она показывает вилкой на кукольный дом. – Уж лучше бы я жила там.
– Откуда эти безделушки? – спрашивает Марин. – Собачки, колыбель, коробочка с марципаном?
– Это я у вас должна спросить.
– У меня?
– Не вы ли дали мне «Список Смита»?
Марин передернуло от воспоминания.
– Я хотела…
– Моя жизнь здесь закончена, – перебивает ее Нелла. – Собственно, она и не начиналась. Я возвращаюсь в Ассенделфт, и вы меня не остановите.
Марин вздыхает.
– Зачем тебе возвращаться?
Нелла отставляет тарелку с вафлями.
– Вы с Йоханом меня обманули, – с вызовом говорит Нелла. – Корнелия наверняка вам все рассказала. Она тоже это видела, как и я.
– Рассказала. Я благодарна ей за то, что она пошла за тобой.
Обе молчат, чувствуя, как между ними витают непрошеные призраки Йохана и Джека. Марин разглядывает вышивку на покрывале: броские инициалы «Б» среди листвы и птиц. Следует глубокий вздох.
– Мне очень жаль, что так вышло.
Эту неожиданную уязвимость и извиняющийся тон не так просто пропустить мимо ушей.
– Вы сделали из меня дурочку, – сокрушается Нелла. – Вы все надо мной потешались. Я никому не позволю делать из себя дурочку.
Марин поднимает удивленные глаза.
– Никто над тобой не потешался, – говорит она. – И ты совсем не дурочка.
– Разве я не показалась вам недалекой?
Марин в душе восхищается рукоделием, которое еще недавно восхищало юную невесту.
– Первое впечатление быстро рассеялось.
– Джек Филипс, этот англичанин, и мой муж… я же все видела. Йохан попадет в ад.
Марин встает и подходит к окну.
– Думаешь? – спрашивает она, и Нелла поеживается от презрения, звучащего в голосе золовки. Та кладет пятерню на оконное стекло, и ноябрьский холод должен пробирать ее до костей.
– С его стороны это любовь? – спрашивает Нелла.
– Если считать любовь верхом глупости, – следует ответ. – По мне – так и есть.
– Марин, вы знали, что Йохан меня никогда не полюбит? Скажите… знали?
Марин поворачивается, и их взгляды встречаются.
– Я надеялась, что полюбит. А как же иначе? Ты ведь ему нравишься. По-настоящему.
– Непростительный обман. Вы знали, какой это будет для меня удар. Я все ждала, ночь за ночью…
Марин опирается на оконную раму.
– Я не считала это обманом. Скорее выходом. Для всех.
– Для меня-то какой выход? Вы мне не позволяете ничего делать и ждете, чтó я напишу маме.
Марин вздыхает, прижав к щеке холодную ладонь. Ее плечи трогательно вздрагивают.
– Петронелла, это была идея твоей матери.
Не смея обернуться, она смотрит в окно. Нелла впечаталась затылком в подушки из гусиных перьев, почувствовав легкий треск. На глаза навернулись слезы, которые невозможно остановить, они текут по щекам, вроде бы несовместимые с ледяным гневом.
– Неправда, – говорит Нелла. – Она бы так не поступила.
– Она сделала это для твоего же блага.
– Блага?
Марин наконец оборачивается.
– Нелла, у твоей семьи не осталось ничего, кроме фамилии. Твой отец оставил вас у разбитого корыта, и в лучшем случае ты стала бы женой фермера.
– В этом нет ничего плохого.
– Послушала бы я, что ты скажешь лет через десять, когда смоет дамбу, твои руки огрубеют и тебя будет осаждать дюжина голодных ребятишек. А здесь тебе не придется думать о деньгах. Ты хотела благополучия, хотела быть женой купца. И ты ненавидела Ассенделфт.
– Благополучия? Тогда почему Йохан заключил сделку с человеком, которого вы терпеть не можете?
Марин отмахивается от ее наивного вопроса.
– Петронелла, твоя мать желала тебе добра, – в ее голосе звучит чуть ли не мольба.
– Значит, теперь ко мне не притронется ни одна живая душа? По-вашему, это как?
Марин раскидывает руки, как птица крылья, перед тем как взлететь. У Неллы внутри все сжимается.
– Что мы можем? – восклицает она. – Мы женщины! – Такого огня в ее глазах Нелла еще не видела. – Да, кое-кто из нас работает, гнет спину с утра до вечера, но не получает за это и половину того, что зарабатывают мужчины. Мы не можем быть домовладельцами, не можем подавать в суд. Единственное, что нам позволено, – это рожать детей, которые становятся собственностью наших мужей.
– Но у вас нет…
– А сколько женщин умирает родами! Над этим ты не задумывалась?
– Марин…
– Твоя мать хотела тебя защитить. Она написала мне сразу после визита Йохана. Он ей понравился, и в письме содержался ясный намек на то, что она… все понимает. Она писала, что ты девушка с воображением, сильная и самостоятельная и что в большом городе ты найдешь свое место. Так прямо и написала: «Нелла там найдет свое место. А в Ассенделфте негде развернуться». И я ей с радостью поверила.
Нелла садится на кровати.
– Даже если в Ассенделфте негде развернуться, не ей за меня решать, смогла бы я стать приличной женщиной или нет!
Резкий смех Марин царапнул Неллу по коже.
– Приличная женщина! – Это было похоже на крик экзотической птицы. – Это кто ж такая?
– Она выходит замуж, чтобы…
– А я кто ж тогда, по-твоему? Я, стало быть, неприличная?! Вот это новость!
Несчастная Нелла молча смотрит на осколки делфтской тарелки с кусочками вафель. Марин нервно потирает лоб.
– Извини, что сорвалась. Петронелла, ты пошевели мозгами-то. Ты сделала выгодную партию, по крайней мере твое будущее обеспечено.
– Уж не потому ли вы выступали за этот брак, что его будущее находилось под угрозой? Ну вот я здесь – и что изменилось? Только меня поставили в унизительное положение. Вы не меня, вы себя и его хотели обезопасить. А что, если один из этих клерков расскажет все бургомистру?
В глазах Марин промелькнула тревога.
– Каких клерков?
– В его конторе. Два брата. Они знают. Они все видели.
Марин побледнела. Она похлопывает себя по завязкам чепчика, словно желая удостовериться, на месте ли голова.
– Знаешь ли ты, Петронелла, что это такое – постоянно жить в страхе, что твою сокровенную тайну вот-вот разоблачат?
– Это вы о Йохане или о себе?
Марин с раздувающимися ноздрями так и сверлит ее взглядом.
– Вы же сами говорили, что я юная провинциальная дурочка и ничего не знаю.
Марин фыркает.
– В твоем возрасте я уже понимала, как устроен мир.
– Что до меня, то я рада, что не похожа на вас, – признается Нелла. – Я каждый день благодарю за это Бога.
– Ты так уверена, что Бог тебя слышит, и потому утверждаешь, что мой брат попадет в ад…
– А вы так не считаете? Вы же ловите каждое слово пастора Пелликорна и постоянно набрасываетесь на брата. Это вы из страха надоумили его жениться на мне! Вам главное – себя обезопасить! – Голос Неллы уже звенит. – Сами-то вы не замужем, а значит, не под защитой. А он живет своей жизнью. Я знаю, что он взял у вас деньги, и теперь вы ревнуете его к тому, чем он занимается. Вот почему у вас в комнате все эти географические карты и диковинные ракушки. Лицемерка!
Марин, ничего не говоря, подходит к кукольному дому.
– Это все, что у тебя есть, Петронелла. Пустой дом. – Она хлопает ладонью по боковой панели. – Я думала, ты сильная…
– Я сильная. И не трогайте мой дом.
Марин пристально смотрит на нее.
– Если ты сильная, тогда почему сбегаешь?
Нелла молчит. Марин убирает руку с панели и направляется к ней. Она физически ощущает жар, исходящий от разгневанной золовки, смешанный запах чистого белья и пота, отдающего мускусом, что выводит Неллу из равновесия.
– Сказать тебе, Петронелла, как они поступают с содомитами? Топят их в воде. Надевают им на шею камень и наблюдают за тем, как они идут на дно.
Нелла с изумлением видит в глазах Марин слезы, прилив гнева откатывает назад, а лицо делается скорбным.
– Но даже если они потом вытащат его труп и разрежут на части, они все равно не найдут то, что ищут, – произносит она тихим голосом, в котором слышится искренность и опустошенность.
– В каком смысле? – не понимает Нелла.
Марин прикладывает ладонь к груди, глаза на мокром месте.
– Потому что это скрыто в его душе, Петронелла, а из души не вытащишь.
