Покинутая
Сон был тревожный, ей снились то Резеки и Дхана ростом с мышей, то чернильные солнца, сжимающиеся и расширяющиеся. Шум ее не разбудил, лишь разок она услышала, как хлопнула парадная дверь, но ни перешептываний, ни иных странных звуков не последовало. Проснувшись утром, она видит отброшенное одеяло и горящий камин. Это значит, что здесь уже успела побывать Корнелия. Она берет со столика флакон с остатками духов и смазывает себя всюду: кисти рук, горло, за ушами. Уверенная в происках золовки, решившей высмеять ее цацки, она решает помучить ее резким ароматом лилий.
Нелла одевается, предпочтя блузу с жилетом зауженному корсажу и ленточкам, в которые ее непременно обрядила бы служанка. Она подходит к своему «дому». Все игрушки стоят так, как их вчера расставила Лийк: гончие, стулья, брачная чаша, коробочка с марципаном. В дневном свете все безделушки, как и сам кукольный дом, уже не кажутся такими зловещими, и это придает ей сил встретить новый день.
Йохана нигде не видно. Дверь в кабинет распахнута, и можно разглядеть все карты и разбросанные по полу бумаги. При том, что дом так же безупречен, как во время приема гостей, краски приглушены, и висит атмосфера усталости. В гостиной она обнаруживает Марин. Золовка против обыкновения не одета. На ней домашний халат поверх простой блузы и юбки. Увидев Неллу, она запахивается в халат поплотнее. С утра ее светло-каштановые волосы распущены и падают до плеч. Для Неллы это настоящее потрясение. Перед ней как будто другая женщина. Отто наливает ей кофе, и горьковатый запах обостряет все чувства Неллы.
– А где Йохан? – спрашивает она. Отто поднимает голову и отвечает ей робкой улыбкой.
– На работе, где ж еще, – говорит Марин, вздыхая. – Укрепляет нашу связь с Суринамом.
– А где находится Берген? – неожиданно спрашивает Нелла.
Марин смотрит на нее с удивлением.
– Почему ты спрашиваешь?
– Просто так.
В этом свете кожа Марин кажется зеленоватой.
– В Норвегии. У меня нет карты с этой страной, Петронелла, так что можешь не искать ее в моей спальне.
У Неллы горят щеки. «Сунуться в чужую комнату – неслыханная дерзость! Догадалась ли Марин, найдя на полу любовную записку, что я ее прочитала?»
Нелла молчит, и золовка меняет тон на более снисходительный.
– А чем это тебя так заинтересовал Берген? – В ней проснулось неподдельное любопытство, однако Нелла, не удовлетворив его, берет со стола булочку и выходит. Так в этом доме поступают все: отвечают лишь на те вопросы, которые их устраивают. Чувствуя спиной провожающий ее холодный взгляд, Нелла впервые понимает всю выигрышность молчания.
В холле Корнелия трет шваброй черно-белый мрамор, сосредоточенно опустив голову. Сквозь оконца пробивается жиденький октябрьский свет, и уже горят простые сальные свечи, припрятанные на один день. Но стоит только Нелле загреметь дверным засовом и впустить струю свежего воздуха, как служанка разгибает спину, швабра замирает в ее руках.
– Куда это вы собрались в такую рань?
Нелла, решившая наведаться к миниатюристу, а после нанести неожиданный визит мужу в его конторе на Хоогстраат, пытается повторить свой трюк и отмолчаться, но с Корнелией эта штука не проходит. Марин находит удовольствие в молчании, а еще для нее это возможность перевести дух, потому она и не настаивала на ответе. У нее есть с кем отвести душу, с той же служанкой, которая готова аккуратно складывать все, чем с ней поделились, точно яйца в коробочку.
– Мадам? – Она требует ответа, не спуская глаз.
Нелла чувствует глухое раздражение. Неужели теперь каждый ее шаг под контролем? Вчера Корнелия была ее подружкой, а сейчас выступает соглядатаем. Хоть она и старше на четыре года, но служанка должна знать свое место. А она, Нелла, хозяйка дома.
– Дела, – отвечает она коротко.
Корнелия разражается смехом, а у Неллы внутри все закипает. Она чувствует себя как на сковородке или как в тюрьме.
– Какие у вас могут быть дела, мадам, – насмешничает служанка. Нелла, не оборачиваясь, выходит на свежий воздух, подальше от тяжелого запаха сальных свечей, от глаз своего цербера. Но, к ее изумлению, служанка, все еще вооруженная шваброй, хватает ее за руку. Под ее усталыми синими глазами залегли тени. – Вам не следует гулять одной.
Нелла вырывает руку.
– Я могу идти куда мне заблагорассудится.
* * *
Ее встречает бодрящий день, а Корнелия закрывает дверь за ее спиной. Она набирает полные легкие холодного воздуха и закашливается от запаха канализации. «Представляю, как будет вонять от этого канала летом!» Она шагает по Золотой Подкове, радуясь, что наконец оставила дом и его обитателей.
Хорошо идти одной, тем более одинокая женщина на улицах Амстердама не такая уж редкость, чтобы на тебя все пялились. На Калверстраат Нелла быстро находит вывеску со знаком солнца и девизом под ним. Стучит в массивную дверь. Улица еще не ожила. Лавочки только открываются, и все предпочитают сидеть в тепле. Как же ей не хватает солнца! А впереди нескончаемая зима. Изо рта валит пар.
– Эй! Есть кто-нибудь? – Ну отзовитесь же. Ей позарез нужно увидеть миниатюриста, хотя, если бы ее сейчас спросили «зачем?», она не сумела бы толком объяснить. – Это Нелла Оортман. Мне надо с вами поговорить.
Волна раздражения, поднявшаяся сегодня утром, снова ее захлестывает: «Я вам плачу хорошие деньги не за то, чтобы вы от меня прятались! Что за дурь… Похоже, обычные отношения между торговцем и покупателем – это не наш случай». Еще раз постучав, она прикладывает ухо к толстенной двери, тщетно пытаясь расслышать шаги. Затем отступает назад и задирает голову в надежде увидеть тень в окне. Ничего такого. Хоть бы горящая свеча! А все же у дома вид обитаемый. Или она выдает желаемое за действительное? Должно же быть какое-то объяснение.
– Там никого нет, – раздается голос за спиной.
Нелла оборачивается.
– Что?
Она сглатывает. Лицо как губка, в розоватых оспинах, разве такое забудешь? Это он обозвал Отто животным, а Корнелия на него накричала. Она снова смотрит на дверь.
– Эй, – обращается она к деревянной панели. – Мы можем поговорить? Пожалуйста. Мне надо кое о чем вас спросить…
– Я ж вам говорю, там никого нет.
Нелла молчит, продолжая держаться за дверь. Кажется, мужчина ее не узнал. Она старается не показывать ему своей неприязни.
– Мне нужен миниатюрист, – признается она.
– Кто?
– Тут живет человек из «Списка Смита».
– Ваш список явно устарел. Сюда никто не заходит. Я работаю напротив, в лавке, где продается шерсть. Вот уже две недели. Здесь свой круг – все знают своих соседей, перемывают им косточки…
– А тому, кто живет здесь?
– Ни разу не видел, чтобы кто-то сюда входил или выходил отсюда. Иногда какой-то парень, англичанин, забирает посылки, оставленные на пороге.
Нелла снова отступает на пару шагов и задирает голову. В одном окне что-то мелькнуло… нет, это всего лишь отражение женщины в доме напротив, выбивающей коврик.
– Наверняка скоро появится бургомистр и прикажет взломать дверь. Нечего стоять пустым домам.
Нелла хватается за косяк.
– Не надо о бургомистре, – в ее просьбе звучит мольба. От таких слов – бургомистр, суд – ее бросает в дрожь. Это как если бы тайны ее личной жизни вдруг вздумали выставить на общее обозрение. Ей тут же захотелось спрятать их получше, хоть иногда и подмывает с кем-то поделиться. Вдруг вспомнились слова Марин, как по приказу суда людей топят за преступления, которые она не пожелала обсуждать. Суд и бургомистр олицетворяют собой контроль и власть, их можно сравнить с пастором Пелликорном.
– Вы не понаблюдаете за этим домом? – попросила она. – Я вернусь и заплачу вам один гульден.
Он кивает, почувствовав в голосе волнение.
– Зачем это вам нужно?
Нелла смотрит ему в глаза.
– Не знаю. Нужно, и всё.
Она покидает Калверстраат в смущении и гневе, уверенная в том, что в доме под знаком солнца кто-то живет. Что-то почувствовав затылком, она оборачивается – никого. Она ждет не дождется встречи с мужем. Йохан излучает понимание и здравый смысл – может, поэтому его чело нередко омрачает печать грусти. Она приближается к верфи. Запахло морем, вдали показались мачты больших кораблей. Ей хочется увидеть мужа за работой, чтобы наконец понять, чем он занимается. Она расскажет ему про миниатюриста и что-то обязательно услышит в ответ. Может, он потребует ареста чудо-мастера за то, что тот за ней шпионил? Почему бы и нет! Разве Йохан не захочет узнать, кто изготовил миниатюрные копии его любимых собак и прислал их в его дом?
Она проходит под главной аркой, ведущей к зданию Ост-Индской компании. А рядом расположен арсенал, откуда доносится бренчание сортируемых щитов и кирас. Это самое сердце города, если не всей республики. Нелла останавливается, прислушивается. Когда-то отец говорил, что в Амстердаме сосредоточено больше половины военного бюджета страны. Никакому другому городу такое богатство и не снилось. В словах провинциала звучали сомнения, легкая тоска и благоговейный трепет.
Она идет по периметру двора, испытывая головокружение от узора кирпичной кладки. Двое мужчин, завидев ее, отвешивают низкие поклоны. Нелла отвечает книксеном. Они смотрят на нее с любопытством. Женщины сюда редко заглядывают, преимущественно ночью, когда волосы у них пахнут ванильным мускусом.
– Мне нужен Йохан Брандт, – говорит она.
Один из мужчин ухмыляется.
– Пройдете еще одну арку и в конце двора, слева, увидите дверь.
– Благодарю.
Она чувствует спиной, что они глядят ей вслед. Остановившись перед нужной дверью, она стучит и входит, не дождавшись ответа.
В комнатке, склонившись над столом, сидит клерк, а за его спиной на полках аккуратными стопками сложены манускрипты. Горят свечи – естественного света маловато. Перо скрипит по бумаге, точно когти зверя по коре. Чувствуется солоноватый морской запах, которым пропитались скудная мебель и сами стены, отсюда такая сырость. Из-за приоткрытой двери доносится грубоватый голос:
– Лукас Эрвин, ты меня слушаешь?
Человек, которого назвали Лукасом, переводит взгляд на нее. Его лоб усыпан красными угрями.
– Да, господин, – откликается он.
– Я жена Йохана Брандта, – говорит Нелла.
– Правда, что ли? – В глазах клерка промелькнула нескрываемая тревога.
– Да. Он здесь?
Лукас мнется.
– Да кто его знает. – Он отводит взгляд и как будто колеблется. – Пойдемте, – говорит он, приняв решение.
Нелла поднимается следом за ним по лестнице на третий этаж, и по длинному коридору они идут к большой дубовой двери. Но тут их перехватывает другой клерк.
– Элберт, – обращается к нему Лукас.
– Чего тебе здесь надо?
Нелла переводит взгляд с одного на другого. Они явно родные братья, удивительно похожи, разве что Лукас субтильнее и темнее, а Элберт ростом повыше, зато рот, нос и настороженные голубые глаза выдают их несомненное родство.
– Это жена Йохана, – сообщает брату Лукас.
Элберт смотрит на нее с прищуром, отчего Нелле становится не по себе. Братья явно напряжены, и это напряжение передается ей.
– Я пришла к мужу, – говорит она.
– Понятно. – Элберт косится на брата. – К сожалению, его нет. Он ушел час назад.
– Ушел? – удивляется Лукас.
– Да. А сейчас, с вашего позволения…
– Куда? Куда он ушел? – спрашивает Нелла.
– На склады.
– На склады? – тупо повторяет Лукас. Он словно выплевывает слова, и Нелла чувствует прилив неприязни. От его рубашки попахивает чем-то таким, что едва не заставило ее отшатнуться в ту ночь, когда она стояла босиком под дверью Йохана. А еще вспомнилась Марин нынешним утром, распущенные волосы и растекающееся кофейное пятно на скатерти. И ей кажется, что в ней самой тоже что-то опрокинулось.
– Я туда войду, – говорит она, показывая на дверь в конце коридора.
– Нет, – качает головой Элберт. – Это личный кабинет. Женщинам туда нельзя.
– Да пусть посмотрит, где он работает, – говорит Лукас, стряхивая что-то с лацкана.
– Лукас! – выговаривает ему брат. – Я сказал «нельзя».
– Я его жена. Я требую, чтобы меня пропустили.
– Простите, но я не могу.
Элберт кладет руку ей на плечо, но она ныряет под нее и бежит дальше по коридору, слыша топот за спиной.
– Да ладно! – кричит брату Лукас. – Пусть посмотрит, какое тебе дело.
Ага, поймает он ее, как же! Она уже рванула на себя дверь и вошла внутрь.
– Не смотрите! – успевает выкрикнуть Элберт.
Имя мужа застревает у нее в горле – первый слог успел сорваться шепотом с губ, а второй так и остался во рту, рассыпался, точно прах. Ее муж, Йохан, лежит на кушетке совершенно голый, а над его промежностью склонилась голова в темных кудрях, которая, кажется, приросла к лежащему телу. Приглядевшись, Нелла понимает, что голова двигается вверх-вниз на… на причинном месте ее мужа… и в скудном октябрьском свете кожа выглядит сероватой.
Йохан чуть привстал… голова тоже приподнялась… это Джек Филипс, бледный, застывший, с комически разинутым ртом над… над этим… но через секунду он вскакивает на ноги и стоит так, голый, привлекая к себе общее внимание, а по его веснушчатому горлу стекает струйка пота.
У Йохана округлились глаза, он даже забыл прикрыть срамное место. Он задвигался, словно под водой, преодолевая сопротивление среды, ему как будто не хватает воздуха. Его… штуковина… торчит, как мачта, такая мясистая и влажно-блестящая. Он чем-то напоминает куртизанку, раскинувшуюся в своем будуаре… загорелый, с волосатой грудью.
– О боже, – голос Элберта дрожит, как у мальчишки. – Ах, мадам…
– Петронелла, – наконец выдавливает из себя Йохан. – Ты не должна быть здесь…
– Господин, – встревает Лукас. – Мы пытались ее остановить…
Но вот чары рассеиваются, Йохан потянулся к рубашке, вот только пальцы и колени его не слушаются. У Неллы самой подогнулись колени, и она, осев на пол, видит, как ее муж встал, а его… его… не в силах на это смотреть, она поднимает взгляд к широкой груди с вьющимися завитками. Стоит и Джек, уверенными движениями разглаживая свою шевелюру. Он кривится или ухмыляется? Поди пойми. Рука Неллы взлетает вверх, точно легкая скорлупка, и закрывает глаза. Последнее, что она успевает разглядеть, это здоровенный смуглый пенис, качнувшийся в сторону бедра.
Тишина оглушает, вырывается из сердца и охватывает все тело, а на языке горечь потери и унижения. Она шевелит губами, но не уверена, что с них слетают какие-то слова. Ей хочется прижать его к себе, и оттолкнуть, и выцарапать ему глаза.
Она ударяет кулаком по дощатому полу.
– Дура, дура, дура! – кричит Нелла. Ноги налились свинцом. Вся кожа горит и пульсирует. Желудок тянет вниз так, словно в него провалился жернов. Грузное тело отказывается подчиняться. Прикосновение мужских рук – это братья, Элберт и Лукас. Она видит только мысок начищенного сапога.
– Петронелла, – раздается знакомый женский голос.
Это за ней пришла Корнелия. Нелла позволяет себя поднять и уволочь по бесконечному коридору. Они как будто спасаются от настигающей их волны.
Йохан кричит ей вслед. Она слышит свое имя, но не может ответить – просто не знает как.
Мужские руки отпрянули, улетели – и вот уже она спускается по ступенькам, а Корнелия помогает ей переставлять ноги: «Ну что же вы, мадам, шагайте, а то мы так никогда не дойдем до дому». Она проходит мимо тех же мужчин во дворе, которые провожают их взглядами, чувствуя нутром человеческую драму и подступающие слезы.
Корнелия ведет ее, потом тащит, прикрывая склоненную на ее плечо голову, чтобы никто не видел несчастное лицо госпожи. Вдруг Неллу накрыла новая волна душевных мук, из самой утробы уже готов вырваться горький стон, но служанка вовремя затыкает ей рот – вокруг столько праздных зевак, еще не дай бог обратят на них внимание.
А вот и дом. Дверной молоток в виде золотого дельфинчика, и где-то там, за дверью, стоят Марин и Отто. Стараясь не думать о них, Нелла позволяет служанке увести себя наверх. Она залезает в кровать, натягивает на себя одеяло, зарывается в нору – но не может расслабиться. И тогда из ее утробы наконец вырывается яростный вой, разрывающий тишину.
Продравшись сквозь складки расшитых вручную брачных простыней, Корнелия гладит ее лоб, держит в объятиях, а затем ее заставляют что-то выпить, но это уже Марин. Постепенно вой стихает – сначала вовне, потом внутри. Нелла откидывается на подушки, а над ней склоняются сразу трое, точно волхвы над яслями, на лицах-лунах написана озабоченность, но бдительные взгляды не позволяют ей расслабиться. Они за ней следят, а она не может ответить им тем же, и язык у нее не ворочается. В конце концов эти круглые лица растворяются в темноте, и она в одиночестве проваливается в мрачную пучину, мысленно прихватив обнаженного супруга.
