Глава 27
Лола
Лола лежала на диване, пила виски и смотрела «Любовника леди Чаттерлей» на английском. Фильм двуязычный, и Лола смотрит то на английском, то на французском. Когда герои стали бегать нагишом под дождем, Лола заплакала. Сцена была изумительно красива – зеленая поляна, цыганский дождь, сверкающие на солнце капли, и… они бегают, разбросав руки, и хохочут! Радость жизни зашкаливает, и Лола начинает плакать. Пьет виски, шмыгает носом и плачет. Пару дней назад она вернулась из Австрии, куда возила очередную группу идиотов… никого еще не видела, настроение хуже некуда, так как смысла ни в чем нет. И не будет она никогда бегать вот так под дождем… по мокрой траве… счастливая и влюбленная. И не бегала, даже когда была молодая. Не с кем было. Всю жизнь вокруг сплошная посредственность, какой там дождь! Нажраться, потрахаться, потрепаться. Убожество. Ну как тут жить дальше? Леди Чаттерлей бегала под дождем, и в какой-то миг свершилось волшебство – и под дождем бегала, взвизгивая от холодных струй, уже не леди Чаттерлей, а она, Лола. Не сорокатрехлетняя, с обвисшей скучной грудью, а… а… полная радости жизни, молодая и жадная. Она бежит по мокрой траве, мокрые стебли хлещут ее колени, мужчина смотрит восхищенно и…
Звонок! Черт бы тебя подрал! Скотина! Не брать. Телефон продолжает звонить. Лола тупо смотрит на захлебывающийся аппаратик. Не догадалась выключить! Протянула руку…
Иван! Вот неожиданность.
– Привет, – сказал Иван.
Лола промолчала, наливаясь темными соками.
– Э-э-э… – промычал Иван.
Лола молчала.
– Ну, как ты, мать? – спросил Иван неуверенно.
Лола продолжала уперто молчать, раздувая ноздри.
Иван – бывший, на которого возлагались надежды. Ничтожество! Лола подавила раздражение. Волшебство закончилось. «Ну, как ты, мать?» Идиот! Как она могла когда-то?.. А, ладно, все равно жизнь пропащая.
Ее безумно раздражала его дурацкая манера повторять набившие оскомину цитаты великих. По десять раз подряд.
– А что-нибудь свое? – однажды спросила она, будучи женщиной прямой и ядовитой. – Из собственного неизданного?
– Чего? – не врубился Иван.
– Господи, ну почему у меня супермозги нетерпимого к глупости скептика-циника-реформатора-зануды? – жаловалась неизвестно кому Лола, заламывая костлявые пальцы. – Зачем их так много? За что? Было бы как у безмозглой курицы, у той же Зоси, вышивальщицы бисером, приятельницы Юноны, или у той же Юноны… Впрочем, нет. Юнона – особая статья. Леди-деньги, а мозги гибкие – вон как она Евгения прибрала к рукам, залюбуешься. Конь и трепетная лань… Она – конь с яйцами и калькулятором в передних лапах, вернее, копытах, а он – трепетная лань.
Однажды Лоле пришло в голову, что Евгений дурак. Мысль была крамольная, и Лола расхохоталась. Но мысль не уходила, нежно трепетала внутри крылом бабочки, щекотала. Месть? При виде Евгения мысль испарялась – он был совершенен! Отшлифованная порода, благородный мрамор… каррарский. И антураж – безупречный вкус, трубка, ванильный табак, языки и фразы, недоступные толпе. Не говоря о печатных работах, еще более недоступных. Одно время она сравнивала их – Евгения и Ивана. И не смогла понять, кто лучше. Или хуже. Оба. Иван – этнический пьяница, в лучших отечественных традициях, враль и бездельник. Не без фантазии, правда. С ним легко, как на воздушном шаре. Правда, быстро надоедает и начинает тошнить от легкости. Евгений… См. выше. Тоже начинает тошнить, но уже от… от… совершенства? Дурак, не иначе. Нет ничего примитивнее совершенства, убеждает себя Лола…
– Господи, да уймись же ты наконец! – кричала она себе. – Будь самкой! Леди Чаттерлей! Марш под дождь, обнажись и бегай, бегай, бегай! Бегай, блин, по этой гребаной траве!
С кем? Лола представила себя бегающей с обнаженным Иваном… этому ничего не стоит по городу голяком! Было дело однажды – Иван бегал по дачному участку без одежды, разрисовав себя женскими губами. Весь в толстых красных губах, правда, будучи сильно подшофе. Тряс членами тела и волосатым бюстом. Б-р-р!
А с Евгением? Лола горько расхохоталась. Потом заплакала. Не с кем бегать! И нечего тут разводить.
В постели с Иваном, правда, неплохо. Даже хорошо. Но хочется мозгов. Особенно после секса. Извращенка!
С Евгением, увы, никак. Было, было… всего-навсего единожды. Они проговорили всю ночь… А потом он шарахался от нее, как черт от ладана. А она звонила, подстерегала, выскакивала внезапно… Любовь! Любовь? К черту такую любовь! Но зато потом можно поговорить. А потом появилась Марта, и она, Лола потеряла всякую надежду…
Марта… Тоже мне, фыркает Лола. Женщина-загадка. Неразгаданная. Сначала она, Лола, только глаза закатывала, когда Лешка Добродеев разводил турусы о ее загадочности. Сейчас она уже ни в чем не уверена. Было что-то… было. Что? Ответа нет. Неизвестно. И так уже и останется. Все равно не разгадать. «Успокойся, неудачница!» – говорит себе Лола. Год прошел… все прошло! Отпусти ее… пусть земля ей пухом! Как ни крути, она была безобидная, признайся! И было в ней что-то… что-то… потусторонность какая-то, отсутствие суеты, вневременность… «Хватит!» – кричит Лола.
А теперь нарисовался новый враг, похлеще – банкирша Юнона! Соперница. Хотя какая соперница! Даже смешно. Вернее, не смешно. А Евгений… как приз в турнире – кто сильнее толкается, тот и получит. И все-таки почему она, Юнона, эта… стенобитная машина, неотвратимая в движении, как рок, а не она, Лола? И тут ответа нет. Черт его знает! Проклятие на ней, каинова печать, не иначе… Может, деньги? Золотой телец? И бессребреник Евгений, оказывается, сребреник? Марта была богатой – муж оставил ей состояние. Теперь Юнона – Леди-деньги… Сколько ему платят за его дурацкие заумные книжки? Сколько людей в мире способны их прочитать и переварить, не вывихнув челюсть? Не детективы, чай…
– Чего тебе? – снизошла наконец Лола, слушая хриплое дыхание Ивана в трубке.
– Ничего, – быстро произнес Иван. – Просто. А… как ты? Вообще?
Ну не дурак? «А как ты вообще?»
– Нормально. Вообще.
– Ты… это… – запнулся Иван.
Да что это с ним? Потерял дар речи? Язык прикусил? Не похоже на него. Фонтан заткнуло? С чего вдруг? Она молча ждала.
– Рождество… – пробормотал Иван.
– И?..
– Просто сказал. Рождество… ангелы… Снег падает.
– Ангелы? – недоуменно повторила Лола. – Какие… ангелы? – Она с трудом удержалась от смачного словечка. – Ты что, хороший?
– Ну есть малость, – не стал отрицать Иван. – Встретил Васю Маркова, зашли в пивбар на проспекте, и…
– Слушай, не крути мне яйца! – завопила она. – Какой пивбар? Что надо?
– Ты злая, – сказал печально Иван. – А ведь у нас могло сложиться. И грубая…
– Да пошел ты! – обозлилась Лола. – Никогда бы у нас не сложилось!
– Почему? – по-дурацки спросил Иван.
– По кочану. Как бизнес?
Она знала, что пару лет назад Иван открыл фотостудию, которую назвал «Фотоиванплюс», причем в одно слово. Она тут же заявила, что более идиотского названия она еще не встречала. Какое-то неприличное звучание, как плевок. И будет гораздо лучше, сказала, если попросту: «Иван с плюсом», в три слова, вернее, в два с предлогом. Или «с большим плюсом». Правильнее с точки зрения стиля и смысла. А еще лучше «с приветом». Но Иван уперся. Украсил витрины картинками «до» и «после». «До» – серые, занюханные, плохо одетые личности. «После» – накрашенные, причесанные, отлакированные. Первые – живые, вторые – манекены. Есть прослойка, которой это нравится. Он и ей, Лоле, предлагал, но она послала его куда подальше. Интересно, как он управляется.
– Сгорел. – Она представила себе, как Иван пожал плечами.
– Как сгорел? – удивилась Лола. – В каком смысле?
– В прямом. Пожар. Ты что, не слышала?
– Откуда? – Лоле стало неловко за черствость. – Позвонил бы…
– Вот звоню… – произнес Иван с упреком.
– …а ты кидаешься, – закончила она фразу. – И что ты… сейчас? – В голосе ее против воли прозвучали виноватые нотки.
– В каком смысле?
– Делаешь что, спрашиваю!
– А! Ничего. Халтурю на свадьбах понемногу. Закончил «Городскую серию», отхватил канадскую премию. «Елисейские Поля» опять-таки подкидывают на жизнь. Думаю.
– Думаешь?! Ты?
– Я.
– О чем, интересно?
– О жизни.
– И что надумал?
– Ни хрена не понять. Знаешь… – Он запнулся.
– Ну?
– Я видел ангела! – выпалил Иван.
– Что?! – Лоле показалось, что она ослышалась.
– Ангела! Белый, а снег так и сыплет. И фонари, и люди вокруг, и елка на площади… А она стоит под фонарем, ждет зеленый… капюшон отбросила, вся в снегу, подняла лицо, смотрит в небо…
– Ты… совсем охренел? Кто стоит под фонарем?! – заорала Лола.
– Она! А потом посмотрела на меня, кивнула и засмеялась!
Ей показалось, что Иван всхлипнул. Допился! Кому черти, а ему ангел!
– И я понял… Понял! Простится и суета, и жалкость! Все простится! – заговорил Иван горячечно. – Не судят они там, а сочувствуют и жалеют, понимаешь? Она так улыбнулась, будто все про меня знает… и про баб, и про стыренные у тетки кольца, и про халтуру… про Вовку… он денег просил, а я сказал нету, а его и… амба! Я чуть с катушек не слетел… сука! А она смотрит и улыбается… Знает! Про все! И жалеет за все! За кратковременность, боль, ненависть к соседу, подлость, трусость, предательства… За все! Понимаешь, нам дан разум – наш судья и палач, и за этот разум мы все искупили, потому что такие мучения… такие мучения… ад кромешный на земле, тут, при жизни! Я понял главную вещь…
– Что ты несешь? – перебила Лола. – Какую вещь?
– Что после ничего нет! Ни-че-го. Точка. Ни награды, ни наказания. Все здесь, пока мы живы. Огребаем сполна.
– Сколько принял? – не удержалась Лола, испытывая смутную тревогу. Ей делалось неуютно, тоска накатывала и подступала к горлу. Вишь, как его проняло… с чего бы? Недалекий Иван, радостный пьяница, бегущий по жизни вприпрыжку, он был не похож на себя. Белая горячка? Или… что?
– Не надоело? – резко спросил он. – Сколько выпил? Сколько недопил? Ты что, ничего не понимаешь?
И это тоже был новый Иван. Прежний подставлял повинную шею, раз и навсегда приняв и согласившись, что она умнее. Бунт, однако.
– Что тебе надо? – рявкнула Лола. Смутная тревога испарилась, осталась одна злость.
– От тебя? – Он хмыкнул. – А что у тебя есть? Ничего у тебя нет! Нищая и бесплодная. И злая.
– Да пошел ты!! – завопила Лола, чувствуя, что сейчас разрыдается. – Да кто ты такой?!
– Никто, – померк Иван. – В том-то и дело, что никто. А ведь мне открылось! Мне!
– Что открылось?!
– Белый ангел открылся. Марта.
– Марта?! Какая… При чем здесь Марта?!
– Я видел Марту, – сказал Иван шепотом.
– Ты что, совсем? Охренел? Крыша поехала?! Допился?! – Лола задыхалась в отчаянии и колотила кулаком по дивану.
– Ты бескрылая, – сказал Иван. – Как и все бабы. Вы не способны верить. Шмотки, побрякушки, мужики, грязь. Видеть не могу.
– Иди в монастырь, Офелия, – ядовито произнесла Лола. На той стороне была тишина. Ни вздоха, ни шороха. – Иван? – позвала она. Но ей никто не ответил. Иван исчез. Как и не было.
И тогда она расплакалась. И попыталась вспомнить, что он ей сказал. Видел Марту. Марту?! Видел ангела. Под фонарем. Марта улыбалась…
Абсурд! Этого просто не может быть! Не может, не может, не может! Галюники! Белая горячка!
И еще он сказал, что прощение и наказание здесь, а не там. Сейчас, а не потом. И что они… нас жалеют. Кто они? И еще что-то… про смысл… и про пытку разумом… И о том, что там ничего нет…
Она пыталась вспомнить, но то, что говорил Иван, уже размывалось, покрывалось патиной, горизонтной дымкой, и исчезало…
Ей было не по себе, ей было жалко себя. Впервые в жизни так остро. А ведь жизнь проходит… И его тоже было жалко, и чувство вины тренькнуло где-то там глубоко… Она потянулась было к телефону, но рука замерла на полпути. А что сказать?
«Они жалеют, – сказал Иван. – Они нас. А мы… кого?»
Потом мелькнула мысль, что надо бы позвонить Женьке… сообщить… Что? Что Иван видел Марту?
Она плакала, вытирала слезы грубым шерстяным пледом, от которого горело лицо…
…А потом долго лежала в ванне, в облаке пены, сжимая в правой руке блестящее лезвие, протянув вперед левую – примериваясь, куда чиркнуть. На краю ванны стоял хрустальный стакан с виски. Она представляла, как порозовеет пена, как рванется через край розовая вода и зальет белый кафельный пол, как поплывут, покачиваясь, синие шелковые туфельки и синее кимоно с небрежным шалимаром всех цветов радуги. Яркая, приятная глазу картинка. И звякнет заключительным аккордом хрустальный стакан, сбитый агонизирующей рукой…
Она подняла глаза и вздрогнула – на нее смотрела безумно-напряженным взглядом незнакомая женщина с торчащими, как у Медузы горгоны, волосами и черным, искривленным мучительно ртом. Голова женщины существовала как бы отдельно в невесомом белом облаке, напоминающем взбитые сливки или снежный сугроб. Лоле пришло в голову, что голова была похожа на украшение на торте – не то цукат, не то гигантскую клубничину с круглыми глупыми глазами. Жуткая голова. И две торчащих из пены руки, в одной – сверкающая металлическая полоска…
С оторопью осознала Лола, что голова была ее собственной, отраженной в большом настенном зеркале. И руки тоже были ее собственными. «Ну и физия», – подумала с отвращением Лола. И представила, как найдут ее завтра или через неделю, скукоженную, зареванную, без макияжа, с обвисшей серой грудью и черными сосками…
Все на свете кончается плачем, сказал кто-то мудрый. И пока не наступил конец и плач… пока не наступил…
…Через полчаса она пила шампанское и досматривала фильм про леди Чаттерлей. В синем шелковом кимоно, причесанная, обильно накрашенная, благоухающая любимым парфюмом.
Когда раздался звонок в дверь, она неторопливо поднялась и отправилась в прихожую. Заглянула в зеркало попутно, осталась довольна собой. Не спрашивая, кто, загремела замками. Распахнула дверь, посторонилась. Иван осторожно вошел, вытаращился по-дурацки и спросил: «Ты не одна?»
Лола загадочно повела плечами…
