Глава 14
Двое в зимнюю ночь. Интермедия

Они, не сговариваясь, сворачивали в боковые улочки, снова возвращались в центр, на площадь, и говорили, говорили, говорили…

Они не виделись три года, тогда им было тринадцать, сейчас – ему семнадцать, ей шестнадцать. Они росли вместе и были неразлучны. Их называли женихом и невестой, и они знали твердо: они могут жить через океан, но рано или поздно они будут вместе.

Лия с родителями уехала в Нью-Йорк три года назад, ее отца, известного эколога, автора нескольких монографий, пригласили поработать в Мичиганский технологический университет. «Не беспокойся, – сказала ему Лия, – мы вернемся, честное слово. Или я вернусь одна. Мир сейчас тесен, и время бежит быстро. Мы станем взрослыми, и никто нам не указ».

Они все знали друг о друге. Лия учится в хайскул, Игорь заканчивает музыкальное училище. Они знают все о жизни там и здесь – друзьях, учителях, родителях, школьных предметах. Ему говорили, что Лия не вернется, оттуда никто не возвращается, но он твердо знал, что она вернется. В январе проводится традиционный городской конкурс юных пианистов, который приобретает статус международного, впервые принимая исполнителей из Японии, Польши и Хорватии. С восьмого по двенадцатое января. Первый тур – сольная программа, второй – концерт с оркестром, и он участник. Десять часов в день! Он живет за пианино. Мама силком отрывает его от инструмента и выталкивает подышать.

Они встречаются каждый день в сетях, несмотря на разницу во времени. Ему кажется, что Лия его талисман. И словно нет между ними океана. Он ни о чем другом не может говорить…

– Ты изменилась, – говорит он ей, рассматривая ее лицо на экране.

– Постарела?

– Нет, стала еще красивее.

– А ты… ты… у тебя усы! – смеется она. – Ты скучаешь?

– Очень! А ты? – Он хочет спросить: – У тебя кто-то есть? – но не смеет, боится услышать «Да!».

– Не скажу! – смеется она. Вообще, она смеется много и охотно, поддразнивает его, и ее маленькое личико похоже на личико куклы из кукольного театра – шаловливое и радостное, совсем некрасивое. Уметь радоваться – тот же талант. – Ты счастлив?

– Я счастлив!

Ему хочется сказать так много, но он не умеет говорить много. И в этом они совпали – она говорит, он слушает. Конечно, счастье. И взаимопонимание, и хорошо вместе, даже молчать хорошо.

Сегодня утром вдруг – звонок в дверь. Он с неудовольствием оторвался от пианино. Это была Лия! Они стояли, внезапно оробев – он в прихожей, она на лестничной площадке, – пока он не догадался посторониться. И тогда она вошла – снег на вязаной шапочке, на плечах, запах снега и стужи…

– Лия… Это ты? Ты… надолго? – Он запинался, не веря глазам – живая, настоящая, из немыслимого далека!

– Это я, не очень. Я тоже рада! У тети Зары. Ты первый, потом договорилась с девчонками из класса! – отрапортовал она, и он счастливо рассмеялся от одного звука ее голоса. Он часто не поспевал за взлетами ее мысли. Она была стремительна, как ручей, а ему часто не хватало слов, чтобы рассказать о том, что он чувствовал.

Они стояли, неловко обнявшись, и он вдыхал родной запах ее волос.

Три дня! Целых три дня! Нет, на конкурс она не останется, но будет с ним… мыслями и душой.

– Ничего, – говорила она, – у нас все впереди. Я окончу колледж, ты приедешь ко мне… можно поступить в Джуллиард, ты талантище, Игорек! И работяга! Тебе там понравится, там размах, это Мекка! Музыканты со всего мира! Ты еще выступишь в Карнеги-холле, Игорек, и мир будет тебе аплодировать. А я буду сидеть в зрительном зале и гордиться, а потом принесу тебе цветы. Ты нагнешься и возьмешь букет! Весной – розовых пионов и жасмина, летом – голубых и лиловых ирисов, осенью – темно-красных георгинов. Мы все преодолеем, вот увидишь. Самое главное, что мы есть, правда? И мы вместе.

Он кивал согласно.

…Было много снега и не холодно. Снегопад прекратился – похоже, зима исчерпала декабрьские запасы и решила передохнуть. Иногда лишь посверкивали редкие снежинки в свете уличных фонарей; снег скрипел под ногами и пах крахмальными простынями.

Они отправились на площадь смотреть на елку. Елка была с трехэтажный дом, украшена гигантскими шарами и разноцветными лампочками, которые вспыхивали ритмично. Было людно, галдеж стоял страшный, и музыка была, что-то радостное – хрипло, невнятно, с трудом узнаваемо, – но даже это не могло испортить ему праздник.

Они бродили по центру, держась за руки, сворачивали в узкие пустые улочки и говорили, говорили, говорили. Вернее, говорила Лия, а он слушал звук ее голоса, не всегда улавливая смысл. Вот что было главным! Звук и ритм ее речи, которые совпадали с его внутренними вибрациями. Люди для него были звуком! Много людей сразу, толпа – какофонией. Шум деревьев и воды, посвист ветра, шорох маленького животного в траве – гармонией. Отец рокотал контрабасом, мать говорила негромко, голос ее был глуховат; учительница химии фальшивила, и у него начинало ломить в затылке. Звук Лии был чист, тонок, нежен, как флейта! Он мог сыграть Лию, как легкую и шаловливую пьесу – рондо, каприччио, вальс или польку.

Она дула на его холодные пальцы – тебе нужно беречь руки, – удерживая их в своих горячих маленьких ладонях…

Они шли по пустой улочке, забыв о времени. На площади пробили часы, они стали считать, но после седьмого удара сбились со счета и рассмеялись.

Навстречу им шла шумная компания подвыпивших молодых людей.

– Слышь, чувак, – обратился один из них к Игорю… – а чего это вы ночью гуляете? И малявка твоя замерзла! Хочешь, погрею? – Он шагнул к Лии.

Игорь рванулся, но второй парень его попридержал, больно ткнув кулаком в грудь. На Игоря пахнуло перегаром. Лия вскрикнула…