Валентина

Горьковской трассы Тина немного опасалась. Она ездила по ней много лет назад, в темноте, и дорога была такой, как будто ее бомбили. Впрочем, в те времена, когда Тина была в последний раз на Горьковской трассе, почти все дороги были такие.

«Все же что-то меняется в нашей жизни к лучшему», – подумала Тина, проскочив беспокоившую ее трассу на одном дыхании.

«Что-то, но не всё», – добавила она, выехав на деревенскую дорогу.

Эта дорога осталась такой же, как и в девяностые: с гигантскими ямами, ухабами, провалами и канавами. Все ямы и провалы были залиты водой, подернуты тонким ледком и присыпаны снежком. Хуже может и можно, но Тина это «хуже» не могла себе даже вообразить.

Мимо нее, бодро виляя высокой белой кормой, проехал «Порш».

«У него, наверное, есть подробная карта ловушек», – с завистью подумала Тина, попробовала прибавить газу и попалась – колесом в глубокую дыру в асфальте.

Тина выбралась из машинного тепла и принялась ругаться вслух, оглядывая колесо, попавшее в западню. Западня была сделана на совесть, и ее маленькой игрушечной машинке ни за что было из этой западни не выбраться.

– Здесь надо на «Ниве» ездить, на «козле», а лучше на тракторе! – утешала Тина свою бедную машинку.

– Нет, ну этот-то! – простирала она руки к далекой белой корме «Порша». – Вот этот, хотела бы я знать, как он здесь ездит? Как? Он свою карту ловушек выучил наизусть и съел, да? Чтобы враг не прошел? Здесь никто не пройдет: ни свой, ни чужой!

Тина разорялась совершенно напрасно – ни одна живая душа ее не слышала.

Вдоль улицы тянулись глухой стеной высоченные заборы. За заборами высились солидные дома в два или три этажа. Нигде не было ни палисадника, ни деревянного дома с белыми наличниками, ни кошки в окне, ни бабки с пустым ведром. Тина сейчас была бы рада даже пустому ведру. Хотя какой, казалось бы, толк от бабки? Небо спускалось все ниже и ниже и обещало скоро спуститься совсем и накрыть толстым мягким снегом все вокруг до следующей весны.

– Э, нет! – стряхнула с себя оцепенение Тина. – Здесь, пожалуй, можно замерзнуть вернее, чем в тайге. И тебя даже весной не откопают, потому что и весной им здесь будет не до тебя и не до твоего трупика.

Тина выхватила телефон, как волшебную палочку, и вызвала доброго духа:

– Я доехала до тебя. Почти! Только попала в ловушку. Уже в этом вашем, как его, Рыбном или Рыбачьем. Что ты говоришь? Раково? Да какая разница. Выходи из-за своего забора – какой тут забор твой? – и иди меня доставать. Нет, ты сначала меня достань отсюда, а потом будешь рассказывать, какой у тебя забор.

Кирка Сидельников появился очень скоро – высокий, широкий, в неожиданной камуфляжной куртке (раньше Кирилл был большим франтом и кроме двух десятков дорогих костюмов держал у себя в гардеробе пару смокингов).

– Кирка! – обрадовалась Тина и тут же решила блеснуть остроумием: – Ты теперь работаешь в МЧС?

– И тебе привет! – ответил Кирка, подкладывая какие-то досочки под колеса многострадальной машинки.

– Нет, что, правда? И ты только что с задания? – резвилась Тина.

– Я сиденье отодвину? – без всякой вопросительной интонации спросил Кирилл и ловко вывел машину из ямы. Может быть, яма была не такой страшной?

– Или ты пешком? – снова задал он вопрос без вопроса, приглашая Тину на пассажирское сиденье ее собственной машины.

На секунду Тине показалось, что она совершенно не знает этого человека и что ей страшновато садиться к нему в машину… «Это же моя машина!» – одернула себя Тина, пристроила себе на лицо самую беззаботную из своих улыбок и триумфально заехала за нужный забор в качестве пассажира.

– Раздевайся, проходи, я сейчас чай поставлю, – бросил Кирилл и ушел куда-то в глубь огромного дома, в котором можно было разместить футбольную команду со всеми игроками запаса. И они бы смогли здесь не только жить, но и тренироваться.

– Скажи мне, Кирка, а ты почему не мог приехать в Москву? – лучезарно улыбаясь, задала она вопрос своему спасителю. – Ты тоже ненавидишь кафе, как Вадик Безрядин?

– А что Вадик? – спросил Кирилл.

– Ненавидит кафе, кофе, фитнес-клубы и маленьких собачек.

– Ну, насчет маленьких собачек я, пожалуй, с ним согласен, – пожал широкими плечами Кирилл. – Ты же видела моего Варвара? (Гигантский сенбернар Варвар степенно встречал их у ворот, и не заметить его было невозможно.)

– Еще гимнастика – по этому вопросу вы тоже наверняка согласны. Вадик каждое утро делает по полчаса гимнастику на свежем воздухе.

Тина сделала паузу, ожидая эффекта.

Кирилл почему-то промолчал, хотя под тонкой майкой видны были очень внушительные бицепсы. Да и остальные мышцы – те, что не были видны, но только угадывались, – были более чем в порядке.

– Тебе точно есть чем похвастаться, – продолжала улыбаться Тина и выразительно посмотрела на торс бывшего одноклассника.

– Да нет, мне как раз хвастаться нечем, – ровно сказал Кирилл и отвернулся к чайнику.

Тина вздохнула и мысленно засучила рукава. Опять никаких развлечений и одна работа. Что они, сговорились, что ли?

– Кир, налей мне чаю и сядь уже! – протянула она с самой просительной интонацией, на которую была способна.

Кирилл поставил на стол пузатый чайник и сел.

– Я тебе с чабрецом заварил. У меня еще с лета остался. Меду хочешь? У меня свой.

– Кто бы сомневался… – под нос себе сказала Тина.

Они помолчали. Первой не выдержала Тина:

– Кир! Давай уже сразу говори, что с тобой происходит. Потому что я тебя совсем не узнаю. Не то чтобы другие не изменились – нет, изменились, и очень даже. Но это какие-то другие изменения, понятные.

Кирилл молчал, глядя, как безостановочно меняется поверхность чая в чашке: янтарный глянец покрывается серебристой тончайшей корочкой, она тускнеет, разламывается на островки, островки превращаются в нити, нити скручиваются в спирали и улетают вверх. А потом опять все сначала.

– Кира! Я зачем сюда перлась на своей любимой машинке по буеракам, если ты никого видеть не можешь?

– Видишь, как ты лучше меня все объяснила. Видимо, поэтому я здесь и сижу между операциями. Ребята шутят: у тебя фамилия Сидельников – вот ты и сидишь. А ты правильно догадалась: я от людей подальше сижу…

Тина решила не поддаваться на скорбный тон и вернуться в нормальное русло:

– Вот видишь, не зря ты химию зубрил, готовился в медицинский. Теперь оперируешь. Какая у тебя специализация? (Тина, как и все, смотрела когда-то «Скорую помощь» и смутно помнила, что у хирургов бывают какие-то «специализации».)

– Я, Валя, военный хирург. Оперирую все подряд, без специализации, но если ты хотела про наши операции спросить – то это не то, о чем ты подумала, это военные операции. Или спасательные. Но суть от этого не меняется – в любом случае это означает очень много крови, грязи и страданий.

Главное было сказано, Кира вдруг перестал разглядывать пар над своей чашкой.

– Знаешь, что мне сказала жена?

– У тебя есть жена? – поразилась Тина. Но ее опять никто не слушал.

– Она мне сказала, что я не человек больше. И я сегодня понял, откуда она это взяла. Действительно, не могла же она это придумать. Это из Стругацких, из «Пикника…», там было про Зону: радиации нет, вообще никаких мутагенных факторов нет, а люди мутируют. Это похоже на самом деле. И совсем уж странно, что это сказала моя жена, то есть что она сказала нечто близкое к истине.

– Жена! – не смогла сдержаться потрясенная Тина. Фиг бы она поехала в деревню, если бы знала про жену.

– А! Жена – да. Есть у меня жена, работает в WWF, но защищает почему-то не тигров в тайге, а кошечек в питомниках, городские парки и свободу слова. Ей обязательно надо кого-то спасать. Оказалось, что мне тоже. Только я всегда думал, что спасать надо конкретно: взять человека, у которого вместо ноги фарш, и спасти его. А потом еще одного, и еще. И так дальше – до тех пор, пока не будет больше нужна твоя помощь. Понимаешь?

Тина кивнула. Она действительно понимала.

– Только видишь, какой получается фокус. Работая по локоть в крови, мы, наверное, меняемся и сами не замечаем как. Людям становится с нами страшно. Вот тебе было страшновато садиться со мной в машину. Тебе! Со мной! В твою машину! Так что какой-то мутирующий фактор есть.

Тине стало неловко, а Кира сидел напротив и смотрел на нее с надеждой. Она не знала, кто прав и кто виноват, и даже не собиралась начинать об этом думать. Но Кирку надо было утешить. Обязательно. Наконец она догадалась:

– Кто у тебя был самый важный человек в детстве?

– Дед, – не раздумывая, сказал Кирилл.

– А дед войну прошел, правда?

– Да. Он у меня единственный дед. Другие мужчины в нашей семье с войны не вернулись.

– Кир, вот твой дед прошел войну, видел и кровь, и грязь, и страдание, как ты говоришь. Но это же не значит, что он перестал был человеком.

– Может, он тоже сомневался? – задумчиво сказал Кирилл.

– И ты сомневаешься! И это хорошо! Я читала, что критика, то есть критическое отношение к собственным действиям, – это есть главный критерий психического здоровья.

– Валь, а ты психолог? – очнулся Кирилл. – Извини, что-то я тебя не спросил раньше.

– Нет, я исповедник! – мрачно пошутила Тина. И не удержалась от вздоха. Зря она сюда ехала. И ведь теперь не уедешь.

За окном валил снег. Снеговая туча накрыла землю, и теперь казалось, что всё на земле медленно поднимается вверх – навстречу небу.

– Придется тебе здесь со мной пережидать снегопад, – сказал Кирка. – Не боишься – со мной? Или – хочешь, я буду за тобой ухаживать?

К сожалению, Кира шутил. Или к счастью.

– Лучше не надо! – засмеялась Тина.

– Тогда давай теперь я тебя буду слушать, – предложил Кирилл.

– Ох, это долгая история… – испугалась Тина, которой давно ничего такого не предлагали.

– Времени у нас много. – Кирилл кивнул на окно, за которым шел снег.

Тина кивнула, устроилась поудобнее и начала рассказывать.