КАК КАПИТАН СОВРИ-ГОЛОВА ЧУТЬ НЕ ВЛЮБИЛСЯ, ИЛИ НЕКРАСИВАЯ ДЕВЧОНКА

Дима Колчанов, он же капитан Соври-голова, он же (сокращенно!) капитан Сого снял с гвоздя боксёрские перчатки, которые он взял у одного начинающего боксёра. Потом химическим карандашом нарисовал себе небольшой синяк под глазом и на совсем здоровый лоб крестом налепил лейкопластырь. И в таком устрашающем виде он смело и почти что бесстрашно вышел на улицу и направился на поиски подавляющей компании. Обычно он избегал этих встреч, но сегодня он сам шёл им навстречу. Всю их ораву он обнаружил возле кинотеатра. Борис Смирнов брякал на гитаре и пел, а Степан Комаров, что-то подпевал ему. Колчанов приблизился к ним, ну, просто нахально и совсем вплотную. Боксёрские перчатки грозно висели у него на плече… светился пластырь на лбу, синяк синел под глазом.

— Что это такое? В чём дело? Ой, мама, я боюсь, — сказал Комаров.

— Капитан Сого — чемпион мира в весе ни пуха ни пера, — засмеялся Смирнов.

Колчанов стоял прямо, хотя ноги от страха у него подламывались. Это так озадачило подавляющих, что они даже не сразу начали его подавлять, а сначала допели свою песенку.

— Ваше нам, — сказал Комаров, обращаясь к Колчанову, — а наше не вам…

Начиналось обычное подавление личности, от которого Колчанов чаще всего спасался бегством, но на этот раз он стоял, хотя ноги его сами по себе так и норовили сорваться с места.

— Что-то я тебя давно не вижу, — сказал Комаров. — Где ты пропадаешь?

— В боксёрской школе пропадает! — сказал Смирнов.

— Там и пропадает! — поддержал его Молчунов Виктор.

— Уж начал пропадать, ишь сколько ему синяков поставили. — Комаров противно засмеялся.

Колчанов смело промолчал.

— А как собак стригут, знаешь? — спросил его с издёвкой Борис Смирнов.

Подавляющие всегда задавали Колчанову при встрече какие-то дурацкие вопросы.

— Ножницами! — нахально ответил Колчанов.

— Ножницами! — засмеялся Витька Молчунов. — Собак стригут так… За хвост и об забор. Жалко, что у тебя нет хвоста, а то… я бы тебе показал, как стригут собак.

Колчанов снова смело промолчал.

— Подпрыгни, — сказал Комаров, — что-то ты долго стоишь на одном месте? Застоялся, наверно?

Колчанов подпрыгнул. В карманах у него зазвенела мелочь.

— Выгружай! — приказал Комаров, как всегда. — Смирнов, помоги. Ты чего не выгружаешь? — удивился Комаров. — А вы чего не выгружаете? — спросил Комаров Смирнова и Молчунова Виктора.

— Так ведь ударит, — сказал Смирнов.

— Не ударю, — сказал Колчанов. — С меня расписку взяли, что я не буду бить небоксёров.

— Кто взял?

— Тренер по боксу. В «Крылышках». Там открытые соревнования были. Выходи и боксируй кто хочешь, с кем хочешь. Я вышел, нокаутировал чемпиона Москвы среди мальчиков. Мне сразу третий разряд. И с меня расписку, чтобы зря не дрался. Не сдержу слово — дисквалифицируют.

— Вот даёт, — сказал Комаров.

Молчунов и Смирнов выгребли из карманов Колчанова всю мелочь.

— Рубль двадцать три копейки, — сказал Дима Колчанов и пояснил: — Это я для того, чтобы с вас лишнего не взять, когда будете долг возвращать… — А про себя подумал: «Не подействовали перчатки…»

А на следующий день к Колчановым на пироги приехал папин сослуживец. Вместе с собой он привёз двух сыновей, которых смешно звали Кешка и Гешка, и ещё дочку с собой захватил, по имени Тошка. Дима сразу её переделал в Картошку. Дима вообще о девчонках не привык думать и даже внимания на них не обращал. Даже на Наташу Рыбкину внимания не обращал. То есть был как-то случай, когда он на неё обратил внимание, как-то заметил, что она существует — такая вся застенчивая и светленькая. И он что-то такое маме сказал про Наташу — мол, она на подснежник похожа. Мама удивилась и сказала: «Это ещё что такое! Рано тебе ещё об этом думать, рано!»

«Ну, рано так рано!» Маме лучше знать, что рано или не рано, ну, конечно, только в этом смысле, а не в смысле путешествий. Она взрослая, и тут ей видней. Дима тогда подумал, что, наверное, в жизни каждого мальчишки настаёт такой день, когда к нему подходит мама или папа и говорит: «Ну, давай думай о девчонках, думай! Пора!»

Тошку почему-то, между прочим, посадили за столом рядом с Димой. А папа похлопал Диму по плечу и сказал: «Ну, сын, будь мужчиной, ухаживай за своей соседкой!»

«Началось, — подумал Дима, — значит, о девчонках уже можно думать!» Он внимательно посмотрел на Тошку и ужаснулся. Действительно, нос как картошка! Глаза какие-то… совсем… не такие, а как у кошки. Зелёные. И зубы редкие… через раз… и уши тоже… Торчком уши! И голос такой… писклявый и противный! А главное, когда она стала есть пирожки, то у неё уши стали смешно двигаться. Вверх и вниз, то вверх, то вниз. Диме стало неприятно на неё смотреть. Лучше уж на её братьев смотреть. Хотя, между прочим, не большое это было удовольствие. Кешка глотал пирожки, как удав, совсем их не пережёвывая, он, наверное, штук десять в минуту заглотил. А Гешка, наоборот, с таким аппетитом жевал пирожки, что у него всё время за ушами что-то трещало. Трык да трык! И Диме тут стало так противно, он внутри себя так распсиховался, что не выдержал. Встав без спроса из-за стола, он убежал в сад и стал читать книгу, которую папа оставил на поляне. В эту минуту он готов был убежать на край света.

Вдруг за его спиной раздался шорох, когда он совсем уже было успокоился. Дима оглянулся. И увидел эту противную Тошку-Картошку. Она, напевая себе что-то под нос, стала ходить вокруг Димы, сужая круги, и собирать цветочки в траве. Дима подозрительно смотрел на неё и думал: «Припёрлась, тоска зелёная… Понравиться, наверное, хочет… Ишь, распелась! Ля-ля, ля-ля! Никто её сюда не звал!»

— Вы что, книжку читаете? — спросила она, останавливаясь за Диминой спиной.

— Землю копаю… — ответил Дима грубым голосом.

— Про любовь? Или про дружбу? — спросила девчонка, не обращая внимания на грубый Димин голос.

— Про дружбу! — ещё грубее ответил Дима. — Кошки с собакой…

— Вы грубый… — сказала Тошка, — потому что вы, наверное, не верите в дружбу! Не верите ведь? — спросила она Диму и тут же сама себе ответила: — Не верите, не верите, я по глазам вижу!

«Скажи-ите, пожалуйста, она ещё и по глазам чего-то там видит», — подумал про себя Дима, но вслух ничего не сказал.

Тошка немного попела ещё писклявым своим голосом, а потом спросила:

— А вы, правда, в дружбу не верите? Дима снова промолчал.

— Может, вы презираете девчонок? — не унималась Тошка. — Есть такие ребята, которые презирают…

— Ненавижу! — сказал Дима, трясясь от злости. — Ненавижу всех девчонок на свете!

— А вот мой брат Кешка меня не ненавидит, — сказала Тошка. — Он со мной дружит. Он за меня всегда заступается!

В это время на поляне как раз появился Кешка. Он молотил по воздуху руками и при этом как-то смешно Приплясывал. «Пирожки утряхивает, — подумал Дима. — Облопался!» А вслух спросил:

— А что это он делает?

— Упражняется, — объяснила Тошка. — Он у нас боксёр. А это называется бой с тенью.

При слове «боксёр» Дима посмотрел на Тошку повнимательней. Вообще-то девчонка как девчонка и не такая уж противная, как показалось. И глаза — зелёные, как трава, ничего глаза, нормальные. И нос не картошкой, а просто чуть курносый. Симпатичный такой нос. Во рту Тошка всё время травинку держит…

Дима ещё раз посмотрел на брата Тошки, продолжающего бой с тенью, и спросил:

— А можно… я буду вас звать не Тошкой… а Травкой?

— А почему Травкой? — заинтересовалась Тошка.

— Знаете, Тошка как-то звучит смешно — Тошка-Картошка…

— Можно, — сказала Тошка, — зовите Травкой… если вам так больше нравится…

— А если бы вы шли не одна, — спросил Дима Травку, — а, скажем, со своим знакомым мальчиком, то ваш Кешка заступился бы за него, за мальчика? Ну, если бы на него напал какой-то подавляющий мальчишка?

— Каждый мальчик должен сам за себя заступиться, кто бы на него ни напал. Сам…

— Сам… А если мальчик в переходном возрасте? — сказал Дима. — Знаете, возраст есть такой, человек с собой-то не может справиться, не только что с другими!

— Ну, конечно, — сказала Травка, — если бы мой знакомый мальчик был в переходном возрасте, то Кешка бы, конечно, за него заступился!

— А у вас есть знакомый мальчик? — спросил Дима Тошку. — Хороший знакомый?

— Нет, — сказала она, — знакомого мальчика у меня нет… А что?

— Да что-то… — сказал Дима, — что-то хочется быть… кому-то знакомым… — сказал Дима, покраснев, глядя, как Кешка продолжает колотить невидимого противника. Вот бы Комарову так надавать с Кешкиной помощью!

— Вам, наверное, с красивой девочкой хочется быть знакомым, — сказала с грустью Травка.

— Почему это с красивой, — соврал Димка. — Можно и с некрасивой, — а про себя подумал: «Лишь бы у неё брат был боксёр!»

В это время на поляне появился второй брат Тошки — Гешка. Он тоже запрыгал по траве в каком-то диком танце.

— Танцор? — спросил Дима, кивая на Гешку.

— И совсем не танцор, а тоже боксёр. Ноги отрабатывает!

Диме очень понравилось, что и второй брат Тош-ки боксёр. Братья-боксёры! Ясно, что они заступятся за Тошкиного знакомого. Ну, а если она будет с кем-нибудь дружить… тут уж, наверное, они жизни своей не пожалеют!

— А вы верите в дружбу? — спросил Дима, рисуя в своём воображении повергнутого Комарова.

— А что? — спросила Травка.

— Ничего, — сказал Дима. — Но вот… вот если бы с вами подружился один мальчик, а его жизни угрожала бы опасность, ваши братья за дружбу мальчика с вами могли бы отдать жизни? — Это Дима произнёс, словно стихи.

Травка подумала и сказала:

— За дружбу? Могли бы…

Это Диму вполне устроило, потому он сказал:

— Подружиться что-то хочется… Только вот не знаю с кем… Все какие-то… — Он не договорил.

— Какие «какие-то»? — тихо переспросила Травка.

— Все какие-то не такие…

— Какие «не такие»?

— Ну, не такие… Не такие, как вы…

— Значит, вы хотите со мной подружиться? — спросила Травка шёпотом, при этом она так покраснела, что её белые волосы стали рыжими.

— Хочу! — подтвердил Дима тоже шёпотом и тоже покраснел — от ужаса, что он такое врёт вслух. Папа бы услышал!

— Вот Прошка обрадуется! — сказала Травка.

— Какой Прошка?

Может быть, у Травки есть ещё один брат? Боксёр. Только взрослый. Дима решил: если это так, то он скажет Травке, что готов не только дружить с ней, но готов даже влюбиться в неё. Не сейчас, конечно, а когда станет взрослым. Выяснит, кто такой Прошка и… если тоже боксёр, то влюбится.

— Значит, у вас ещё есть брат-боксёр? — с надеждой в голосе спросил Дима.

— Прошка тоже боксёр, но он мне не брат, он собака, — сказала, смеясь, Тошка.

Дима с сожалением вздохнул. Ну, раз он собака, то пока насчёт того, что он со временем влюбится в Травку, можно ничего не говорить. Впрочем, собака-боксёр Прошка лучше даже человека-боксёра, потому что собаку даже взрослый человек боится больше любого боксёра.

— А почему же он обрадуется? — спросил Дима.

— С ним никто гулять не хочет, одна я гуляю, а теперь я буду с ним не одна гулять, а вместе с вами.

И Дима снова подумал, что здесь, пожалуй, можно подумать, чтобы влюбиться. Пусть Кешка, Гешка и Прошка знают, что он обязательно влюбится в Травку, и чтобы они втроём, в случае чего, горло перегрызли этому подавляющему Комарову и его приятелям. Дима уже хотел сказать Травке, что он со временем в неё влюбится, но она вдруг рассмеялась.

— У вас совсем нет поперечно-полосатых мышц! — сказала она, посмотрев на его голую спину, и спросила: — А как вы разгибаетесь и сгибаетесь?

Дима быстро натянул ковбойку и промычал что-то невнятное. И насчёт мышц даже не знал, что ответить. Не мог же он объяснить Травке, что потому и хочет с ней подружиться, а потом и влюбиться в неё, что у него нету этих самых поперечно-полосатых мышц.

— Я вам назначаю свидание, — сказал Дима, пуская петуха. Проклятый переходный возраст!

— А чего вы так визжите? — сказала Травка. — Свидание надо назначать тихо и таинственно. Вот так. Где и когда? — сказала она тихо и таинственно.

— Завтра в шесть часов у кинотеатра…

— Хорошо, — сказала Травка таинственно. — Я приду…

— Только у меня к вам просьба, — сказал Дима, на этот раз тоже тихо и таинственно. — Приходите не одна на свидание.

— Как не одна, а с кем же?

— Приходите… — Дима чуть было не сказал — со своими поперечно-полосатыми боксёрами. — Приходите с братом Кешкой, с братом Гешкой и с собакой Прошкой. Билеты я всем куплю…

— Но послушайте… — сказала Травка, — может быть, лучше, если я приду одна? Ведь на свидание с братьями не ходят! И в книгах и в кино всегда приходят без братьев!

«Одна»! — передразнил Дима Тошку про себя. — А кто будет за меня заступаться, когда Степан Комаров начнёт меня подавлять? Кто будет давать ему хук справа и нокдаун слева? А кто будет кусать за ноги убегающего Комарова?»

— Ну, пожалуйста… — проныл Дима. — Ну, приходите в первый раз втроём! То есть вчетвером… будем дружить все вместе!

— Ну, хорошо, — сказала Травка. — Мы придём втроём… То есть вчетвером… Я про Прошку совсем забыла.

Итак, надо было достать четыре билета в кино: для Травки, Гешки и Кешки. И для себя. И купить четыре эскимо, нет, три, на этот раз Дима сам решил обойтись без мороженого. И для собаки Прошки — варёную кость с мясом.

Деньги на билеты и эскимо Дима одолжил у Туркина, копившего себе на какие-то особые лыжные крепления. Кость взял без спроса у мамы из супа. И, нарядившись почти как жених, пришёл к кинотеатру за полчаса до начала сеанса с билетами в кармане, со свёртком под мышкой (кость для Прошки) и с коробкой эскимо для своих защитников, для поперечно-полосатых боксёров. Как только Дима вышел в таком виде из дачи, за ним сразу же увязался один из подавляющих — Генка Смирнов с собакой. Ясно, что караулил, как будто ему делать больше нечего. Смирнов свистнул, и тут же из кустов к нему подбежал рыжий Печёнкин. Они пошептались о чём-то между собой и проводили Диму до кинотеатра. По дороге к ним присоединились ещё двое. Дима остановился возле входа в кинотеатр, поближе к контролёрше. Оглянулся. Травки ещё не было. Степан Комаров тоже ещё не появился. Осмелевший в четыре раза, Смирнов бросил в сторону Димы счетверённый взгляд, в котором крутилось что-то вроде таких невидимых слов: «Подозрительно! Подозрительно! Вырядился, плюс букет цветов, плюс коробка в руках, плюс свёрток, плюс независимое выражение лица». На лице Смирнова было написано: «А что, если мы сейчас устроим минус коробка, минус свёрток, минус… что у тебя там в карманах? Плюс десять шалобанов по лбу!»

Тогда Дима небрежно приблизился к подавляющим и сказал, обращаясь к Витьке Молчунову:

— Сбегай за Комаровым!

— Как это сбегай? — возмутился Молчунов. — Зачем?

— Затем… — сказал Дима. — Затем, что через некоторое время ваша подавляющая машина будет сломана!

— Ка-ка-кая ма-ма-шина? — зазаикался Печёнкин. Он всегда заикался, когда злился.

Подавляющие переглянулись. Витька Молчунов бросился за Комаровым.

— Смирнов, пока не поздно, учись у Печёнкина заикаться со страха, — сказал Дима. — А так же учитесь пока у этой своей дворняжки высовывать языки!

— Па-па-па-че-му? — спросил Печёнкин.

— Па-па-па-та-му, — передразнил его Дима, — что скоро вам всем будет сначала жарко, а потом холодно… Сейчас за меня придут заступаться сразу три боксёра.

Дима взглянул на часы. Травка и три её боксёра должны были появиться с секунды на секунду. Не опоздали бы, а то эскимо уже начало таять.

Комаров, между прочим, тоже вот-вот появится.

Травка и Комаров появились за деревьями с разных сторон одновременно. Комаров шагал в сопровождении Витьки Молчунова прямо по направлению к Диме. Дима спокойно повернулся спиной к ним и двинулся к спасительной Травке, к Гешке, к Кешке и Прошке. И чем ближе он подходил к Травке, тем всё тяжелее переставлял свои ноги. Ни Гешки, ни Кешки, ни Прошки, никого из них, кого он больше всего хотел видеть, за Травкой не было. Они не пришли на свидание. Дима ещё смотрел с надеждой сквозь Травку: может, они отстали, может, они за деревьями? Но радостный Тошкин голос сообщил:

— Здравствуйте! Я пришла одна! У Гешки и Кешки тренировка, а у Прошки что-то с желудком!

Пришла одна, да ещё радуется, да ещё расфуфырилась. «Всё, — решил Дима, — я сейчас ей скажу, что я её ненавижу. Обманщица! Так подвести своего…» Кем он ей приходится? И ещё эта дурацкая кость под мышкой, и мороженое начинает таять в коробке. Тошку и Диму тут же окружила компания подавляющих.

— Заикаться, говорит, учитесь у Печёнкина, — сказал Смирнов.

— И язык, говорит, высовывать у Шарика, а то, говорит, вам всем жарко будет! — добавил Молчунов Виктор.

— Так, — сказал Комаров, глядя на букет. — Это всё цветочки, а ягодки у него в коробке и вот в этом свёртке.

В это время Печёнкин рассмотрел сквозь целлофан кость в пакете.

— Мя-мя-мя-со… — удивлённо заикнулся Печёнкин.

— И мороженое, — сказал Витька Молчунов, приоткрывая коробку у Димы в руках.

— Цветы, мясо и мороженое? Непонятно… непонятно…

— А чего тут непонятного? — сказал Комаров. — Цветы для меня, мясо для собаки, а мороженое для всех!

Подавляющие прямо из коробки стали есть мороженое, черпая его руками, а потом Комаров вдруг сделал такое движение, как будто хотел вытереть руки о Димино лицо. И тут Тошка схватила Комарова за руку.

— Не трогайте его! — сказала она грозно.

— Это почему «не трогайте»! — каким-то писклявым голосом сказал Комаров и протянул руки, чтобы всё-таки вытереть их о Димино лицо. Но Травка вдруг так ловко его мотнула за руку, что он чуть не упал было, и тогда Комаров замахнулся на Травку.

И здесь случилось что-то для Димы совсем непонятное. Он сам, без всяких там поперечно-полосатых мышц треснул костью в целлофане Комарова по голове, ударил снизу коробку с эскимо, которую держал Печёнкин, и мороженое залепило Печёнкину всю физиономию. А Молчунова он ткнул букетом в нос… А Смирнов от него сам попятился… Комаров успел только заорать, что он вот сейчас даст, — Травка подсекла ему ногу, рукой толкнула в грудь, и Комаров шлёпнулся. Все оцепенели сначала, а потом бросились на Травку с разных сторон.

— Не трогайте её, — шипел, как картошка на сковородке, Смирнов, — не трогайте, у неё братья — разрядники, боксёры… Разрядники они! Разрядники! — вопил Смирнов, придерживая за ошейник лающего Шарика.

— Я тоже разрядник, — проговорила Тошка, разбрасывая подавляющих по траве. — По самбо… И ещё каратэ знаю.

Подавляющие вскакивали и один за другим отступали за угол кинотеатра. Тошка и Дима остались одни. Запыхавшаяся Травка отряхивала с джинсов пыль и хвойные иголки. А Дима молча смотрел в землю. Когда Тошка привела себя в порядок и торжествующе поглядела в ту сторону, куда подавляющие скрылись, Дима сказал виновато:

— Вот… Травка… Я должен извиниться перед вами, я вам вчера всё про знакомство с вами врал.

— Врали? — донёсся до него удивлённый голосок Тошки.

— И про дружбу тоже вчера врал… То есть не то чтобы врал…

— Врал? — горестным эхом откликнулась Тошка.

— Я вообще врун… жуткий врун… У меня и прозвище Соври-голова… Капитан Соври-голова, может, слышали?…

Тошка повернулась и медленно пошла от Димы. Тогда он пошёл за ней.

— А сегодня я не вру, — сказал Дима, — ни про дружбу, ни про знакомство.

— Не провожайте меня, — сказала Тошка.

— Я не провожаю… — сказал Дима, — я просто так…

Тошка удивлённо и грустно смотрела на Диму.

— Конечно, я некрасивая… — сказала Тошка, хотя она была, по мнению Димы, такая красивая в эту минуту. — Мне, конечно, можно врать… не врут только красивым… — прошептала она со слезами на глазах, как показалось Диме.

Они стояли друг против друга. И Травка почему-то неожиданно засмеялась, безо всяких слёз. Радостно так засмеялась и сказала:

— Они вам синяк поставили. — Тошка достала зеркальце, и Дима увидел в нём действительно синяк.

Настоящий синяк, синий не от чернил, а совсем от другого. Это его ещё больше обрадовало.

— А вы знаете, — сказала Тошка, — хотя у вас и нет поперечно-полосатых мышц, вы смелый!

— Это почему же? — не поверил Дима.

— А потому, что только храбрец без всяких мышц может броситься первым защищать девочку, вы же не знали, что я самбо знаю… Вы ведь не знали?

— Не знал, — сказал Дима. — Честно, не знал.

— Вот! — снова счастливо засмеялась Тошка. — И вы вовсе мне не врёте? Ну, теперь не врёте?

— Не вру, — обрадовался Дима, — честно, не вру! Травка что-то ещё хотела сказать, но махнула рукой и побежала. А Дима остался стоять на месте. Потом она обернулась и крикнула:

— И вы вообще не врун! Вы фантазёр! Жуткий фантазёр!

Она уходила всё дальше и дальше, и чем дальше она уходила, тем больше Диме казалось, что он соврал Тошке только о том, что не знает, что такое дружба между мальчиком и девочкой. Ему казалось, что с этой минуты он что-то об этом уже знает… Это когда у тебя нет поперечно-полосатых мышц, а ты заступаешься смело за девчонку.

— До свиданья, капитан, — доносилось до Димы издали.

— До свиданья! — крикнул он вдаль каким-то совсем незнакомым для себя голосом.