2
Вычислить Марка Гриффина оказывается плевым делом. Это занимает десять минут. Джина просто приходит с утра на работу, берет телефонную книгу, находит в ней шесть Марков Гриффинов и больше двадцати М. Гриффинов. Решает начать с Марков. Ночью ей было не до сна. Она лежала и думала, как будет тяжело, с какими трудностями ей предстоит столкнуться, как придется брести по тупиковым тропам среди затерянных следов и все такое прочее. Теперь она в шоке: кто бы мог подумать, что это так легко.
С первыми двумя Марками она еще стесняется, рвется прямо с места в карьер, и получается неловко, но к третьему она уже насобачивается, и все идет как надо.
— Алло, могу я поговорить с Марком Гриффином?
— Я слушаю.
— Здравствуйте. Надеюсь, что я попала по адресу. Я… видите ли, я ищу Марка Гриффина, который много лет назад потерял семью в автокатастрофе.
— Нет-нет, — сразу же отвечают на том конце, — нет, простите… вы не туда попали.
Зато следующий респондент ведет себя совсем не так, как остальные. Сначала он молчит, причем молчит так долго, что Джине приходится это молчание нарушить.
— Алло?
— Да, — отвечают ей, — я слушаю.
Джина медлит.
Это он. Она уверена.
Прошло каких-то десять минут.
Она не рассчитывала на такую скорость и не подготовилась. Что говорить теперь?
— Спасибо.
Спасибо?!
— Послушайте, с кем я разговариваю? Вы журналист?
— Нет-нет, ну что вы! Меня зовут Джина Рафферти. Я… у меня близкий человек… брат… две недели назад тоже погиб в аварии. Я…
Она не знает, как продолжить.
Теперь уже Марк прерывает паузу.
— Пожалуйста, примите мои соболезнования, — произносит он, — но я не психотерапевт. Я ничем не могу вам…
— Конечно, я понимаю, ради бога, извините. Я… я звоню по делу. — Она приостанавливается. — Может, у вас найдется время встретиться и поговорить со мной?
Он громко переводит дыхание и говорит:
— Откуда вам обо мне известно? Как вы узнали мое имя?
— Могу я объяснить вам все при встрече?
Он довольно неохотно соглашается. Сначала говорит, что занят и что со встречей придется подождать до второй половины недели. Но потом, как кажется Джине, сверяется с ежедневником и неожиданно переигрывает ситуацию.
— Слушайте, — обращается к ней он, — а что вы делаете сейчас?
— Сейчас? Сегодня утром?
— Да, именно. — В голосе появилась тревога. — В ближайшие час-два?
— Да… в общем, ничего.
— Тогда давайте.
Они договариваются на одиннадцать — в кафе на Анн-стрит.
Перед выходом Марк на секунду задерживается у зеркала. Ну и видок: не брит, помят, глазищи вспухшие. Спасает только итальянский костюм — так был бы чистый бомж. Но ему, если честно, насрать.
Он садится в машину, выезжает на Глэнмор-роуд.
Сейчас начало одиннадцатого. Город, как всегда, стоит, так что при хорошем раскладе он доберется до центра за двадцать пять — тридцать минут. Пока запаркуется и дойдет, как раз к одиннадцати будет в кафе.
За это время ему необходимо успокоиться и собраться с мыслями.
Кто такая Джина Рафферти? Что ей нужно? Он понятия не имеет, но за полчаса, прошедшие с ее звонка, почти довел себя до панической атаки. От настоящего приступа Марка спасает только одно: он слепо и необъяснимо уверовал, что эта женщина, кем бы она ни была, сможет ему что-то рассказать.
Драмкондру он проезжает довольно быстро, а после моста через Толку дорога вообще пустеет.
Марк смотрит на себя в зеркало. Глаза все такие же красные, припухшие… слезятся, гады. Да, давненько у него не случалось похмелья. Все из-за первой порции.
Из-за чертовой пол бутылки джина «Бомбей сапфир».
Надо отдать ему должное, он долго держался. А потом плюнул. Давно его не подводили так близко к краю, не сталкивали лоб в лоб с кошмарным прошлым. И выяснилось, что он не в силах, не может, не выносит, когда вот так вот по крупинкам просеивают его трагедию…
Он ведь считает, что помнит ту аварию, хотя, скорее всего, нет. Воображение, естественно, дополнило недостающие детали. Цвета — разводы красного, оранжевые пятна, синие мигалки; и звуки — визги, крики, стоны. Но настоящая картина, погребенная в глубинах подсознания и ныне абсолютно недоступная, могла быть совсем иной. Его «воспоминания» и непрошеные сны — не более чем обкатанная версия событий. Возможно, не совсем точно отображающая реальность, но согласующаяся с известными ему фактами. И пока единственная. Парковку он находит на Нассау-стрит.
Странная история: за несколько дней тема вылезла дважды в абсолютно не связанных между собой контекстах.
Пустое совпадение или что-то происходит?
На это у Марка нет ответа. Он задумывается: ни с кем и никогда он не обсуждал событий, перекроивших всю его жизнь. Ни разу в жизни…
Шагая в сторону Доусон-стрит, он смотрит на часы и нервно предвкушает: вдруг сегодня ситуация изменится?
Джина выходит из офиса и направляется вниз по Харкорт-стрит. Перед перекрестком с Сент-Стивенс-Грин ее обгоняет серебристый гладкий «Люас». Вслед за трамваем она по светофору переходит дорогу и оказывается на Грин.
В последние годы Дублин сильно преобразился, но этот большой сквер с извилистыми тропками и аккуратными клумбами, слава богу, остался нетронутым. За исключением современной одежды и мобильных телефонов, здесь, думает Джина, все так же, как было двадцать пять, пятьдесят, а то и сто лет назад. И это очень успокаивает. Но к сожалению, не освобождает от ответственностей и планов дня сегодняшнего.
Хотя и не проясняет их.
Посмотрим, что скажет Марк Гриффин. Когда произошел несчастный случай — автокатастрофа, — он ведь был совсем ребенком. Много ли он запомнил? Много ли и правду ли ему рассказывали? Слышал ли он «дискуссии» вокруг аварии? По телефону он показался ей вполне адекватным, но как он поведет себя, когда узнает, что ее теория, и так довольно шаткая, не поддержана покамест ни единым фактом?
А штука в том, что для усиления этой теории, для появления в ней хотя бы подобия логики необходима более ощутимая связь между ее братом и Ларри Болджером. Пока она знает лишь то, что они поигрывали в покер и что силы явно были неравные. О чем это нам говорит? Что Болджер задолжал Ноэлю? Не мог отдать?
Джина вздыхает.
Нет, слабовато.
Потом она вспоминает, что сказал вчера Терри Стэк, и ей становится так противно, что хочется орать.
Она переходит пруд по каменному мостику и направляется к выходу на Доусон-стрит.
Есть кое-что еще, не то чтоб связь, не то, чем можно оперировать, а так, воспоминание… из детства. Оно пришло вчера — после разговора с Джеки Мерриганом, когда она опять вернулась к изучению газет.
Вспомнился их дом в Доланстауне… гостиная со старыми обоями, толстым ковром и разукрашенным камином. Обычная картина: телик включен; мать в кресле — с бокалом в руке и сигаретой в зубах. Джина играет на полу. Вдруг мать как вскрикнет:
— Ах, господи ты боже мой, Матерь Божия, нет!
Джина поворачивается к ней. Мать тычет в экран телевизора:
— Ты только посмотри. Какой кошмар!
И Джина посмотрела.
Сейчас ей вспоминается, скорее, некая абстракция. Как было ей тогда понять, что ей показывают? А показывали, судя по всему, крупный план второй машины, искореженной до полной неузнаваемости. Как было ей тогда понять, что говорят? И все же кое-что она запомнила. Мужчина в форме рассказывал: «Страшная трагедия, мать, отец и их маленькая девочка…»
Но больше всего Джине запомнилось, что мать бесконечно повторяла: «Бедненький мальчик, бедненький малыш… Господи Исусе, бедный, несчастный малыш». Джина удивилась, ей хотелось сказать: «Мамочка, нет, это же маленькая девочка, это же их малышка, мамочка… дядя же сказал…»
Но она промолчала.
Со временем Джина научилась обращаться с пьяной матерью, но в те годы она просто опускала голову и сидела тихо. В доме никого, кроме них, не было: все разъехались. Даже Катерина с младенцем.
Или Катерина еще жила с ними? И маленький Ноэль тоже? Может, он спал наверху в люльке?
Таких подробностей она не помнит. В этот момент Джина переходит улицу и направляется вниз по Доусон. Зато уверена: в возрасте шести-семи лет она видела репортаж об автокатастрофе, унесшей жизни брата Ларри Болджера и всей семьи человека, которого она сейчас увидит.
Едва переступив порог, она уже обшаривает взглядом кафе и моментально вычисляет Марка Гриффина. Он сидит в углу. Один. Народу довольно много, но по возрасту подходит только он.
Она направляется к нему не раздумывая.
— Марк?
— Да. Джина?
Он привстает со стула и протягивает руку.
Они обмениваются рукопожатиями; Джина садится спиной к залу.
— Итак, — говорит она, чувствуя при этом дикую неловкость.
На секунду их взгляды встречаются. Потом он отводит глаза.
— Что вы будете? — спрашивает он и поднимает вверх палец. — Кофе, чай, сок?
Джина смотрит, что у него. Вроде бы большой черный кофе.
Мм…
Сбоку подходит молодой китаец, приветствует ее:
— Что будете?
— А… пожалуйста, двойной эспрессо.
Китаец записывает, уходит.
Передышка оказалась очень кстати, жалко только, быстро закончилась. Джина поднимает глаза, улыбается.
Марк Гриффин темненький. У него темные волосы, темные глаза и смуглая кожа. На нем прекрасный темный костюм и темный галстук в тон. Но он небрит и неважно выглядит. Джина не понимает, чего она ждала; наверное, какая-то маленькая иррациональная часть ее натуры ожидала увидеть пятилетнего мальчика в коротких серых штанишках и джемпере с V-образным вырезом.
— Спасибо, что согласились встретиться, — произносит она. — Я понимаю, что вам непросто вспоминать об этом. Я всего лишь хотела, мм… — Она еще не сформулировала то, что хочет донести. — Я лишь хотела…
— Послушайте, — произносит Марк, подаваясь вперед, — мне действительно непросто, это правда. Но я так понял, что и вам нелегко. — Он останавливается. — Для начала расскажите, что произошло с вашим братом.
Джина кивает:
— Хорошо.
Она намеревается выстроить историю — медленно и поступательно, с массой подробностей и описаний. Но когда через несколько минут приносят двойной эспрессо, оказывается, что она уже выплеснула добрую долю рассказа: дошла даже до фраз типа «подстроенная авария» и «работа профессионала».
Слава богу, она успевает схватить себя за язык перед упоминанием Ларри Болджера.
Она наклоняется и отпивает эспрессо. Ищет реакцию Гриффина, но не находит ее.
Через мгновение он берет свою чашку и тоже отпивает кофе.
О чем он задумался?
Джина не знает, но, вероятно, сейчас он разрывается между желанием узнать побольше о ее теории и непониманием, какое отношение эта хренотень имеет к нему.
Он смотрит на нее:
— Вы не сказали, зачем, по вашему мнению, кому-то понадобилось убивать вашего брата.
— Не сказала, потому что не знаю. Это-то я и пытаюсь выяснить. Видите ли, — тут она смотрит ему прямо в глаза, — дело в том, что он периодически работал с Ларри Болджером… и я…
Гриффин бледнеет:
— Простите… вы сказали — с Ларри Болджером?
— Да.
— Так вот в чем дело? Это связано с Ларри Болджером?
— Возможно. Я не знаю.
— О боже! — выдыхает он. — Боже!
— Простите. Я не хотела…
— Да нет… не беспокойтесь. — Он опять выдыхает. — Но я не понимаю. Что вы пытаетесь сказать?
У Джины душа уходит в пятки. Как лучше ответить на этот вопрос?
— Понимаете, — начинает она, — я, конечно, рискую показаться сумасшедшей и, поверьте, меньше всего хочу расстраивать вас и будить тяжелые воспоминания. Просто я вчера разговаривала с человеком, который помнит эту аварию; он помнит, что случилось двадцать пять лет назад. Он полицейский. Он говорит, что, по официальной версии, виновным был признан… — здесь она запинается и обдумывает дальнейшее, — ваш отец. Потому что он якобы выпил, перед тем как сесть за руль. Но что… это было спорно. Он говорит, что вроде бы на определенном этапе выяснилось, что ваш отец был трезвенником. Получалось, пьяным был Фрэнк Болджер. Значит, официальная версия могла быть сфабрикована как прикрытие для спасения репутации Фрэнка… а выгадал от этого Ларри Болджер…
Никто никогда не смотрел на Джину так, как смотрит сейчас Марк Гриффин. В его глазах — чудовищный коктейль неверия, обиды, растерянности и ярости. Он кладет руку на край стола. Наверное, пытается остыть.
— Это безумие, — шепчет он.
— Я не хотела! — восклицает Джина. — Извините.
Теперь он смотрит в сторону, куда-то мимо нее; качает головой.
Ей продолжать или уже заткнуться?
— Я не знаю, — продолжает она через секунду: тишина для нее невыносима, — просто мне показалось, что схемы этих двух аварий похожи… выдвигаются обвинения в пьяном вождении, такие грубые и безапелляционные, очевидно, чтобы…
Тут голос ее замирает.
Между этими событиями — двадцать пять лет; они произошли при разных обстоятельствах; привязка к Болджеру в лучшем случае неубедительна, а может, и вовсе случайна. Разве можно назвать это схемой? Джина вдруг видит, что ее теория хромает на обе ноги, и ужасается собственной безответственности: как она могла вывалить этакую чушь на человека, так глубоко переживающего эти события?
— Всю жизнь, — вступает Гриффин снова шепотом и снова глядя в сторону, — с детства и до сегодняшнего дня, я каждую секунду сгорал от стыда и сжимался от ужаса, потому что считал своего отца виновным в смерти четверых людей… в том числе моих сестры и матери. — Теперь он смотрит прямо на Джину: — Это было мое личное чистилище. Я никогда ни с кем не говорил об этом, не обсуждал… но всегда помнил.
Джине дурно. Ей хочется забрать свои слова назад, извиниться. Хочется встать и уйти. Хочется повернуть время вспять.
— И вот теперь, — продолжает Гриффин, — после стольких лет мне вдруг сообщают, что, может, он и не был виноват. Что, может, виноватым был другой. Что даже… в то время этот вопрос считался спорным. Сильно!
Его тон лишает Джину последних остатков решимости. Ведь это всего лишь теория. Надо постараться утихомирить его.
— Марк, — мягко начинает она, — у меня ведь нет никаких доказательств.
Но он, похоже, больше ее не слушает. Она пытается развить мысль, но он резко встает и отпихивает стул.
— Марк, выслушайте меня, прошу…
Он поднимает руку, жестом просит, чтобы она замолчала. В глазах у него слезы.
Он удаляется.
Джина видит, как он проходит мимо окна и исчезает из поля зрения. Ей горько.
