В Новом Орлеане стояла ночь полнолуния. Катрин Сеймур-Морсо, ужинавшая на веранде с внучкой Жаклин, была необычно тихой и не отрываясь смотрела на огромную луну, освещавшую озеро.

— Сегодня вечером не могу не думать о ней. Уже два года, как я хочу рассказать тебе эту историю.

— Какую историю, бабушка?

— О моей очень близкой подруге. Знаменитой и прославленной. Но начну я не с тех времен, когда она уже стала известной, а с тех, когда она была маленькой девочкой. Ведь чтобы понять кого-нибудь, нужно узнать про его детство.

— Она была маленькая, как я, бабушка?

— Нет, мое сокровище, меньше тебя. Я видела ее, едва она только родилась, а мне тогда было почти столько же лет, сколько тебе сейчас.

— Восемь?

— Может, чуть побольше, думаю, лет десять. Мама взяла меня с собой, чтобы навестить в больнице нашу соседку. В этот день из окон Флауэр-хоспитал в Нью-Йорке не было видно ничего, кроме снега. Казалось, ангелы летают в небе над городом, посыпая его белой сахарной пудрой. Этот снегопад сопровождался необычной для Нью-Йорка тишиной. Как по мановению волшебной палочки, внутри и снаружи больницы все стало двигаться замедленно и тихо. Как будто покрывало, упавшее на город, заставляло людей замирать перед этой волшебной белизной. На самом деле люди не подозревали, что на свет появлялось существо с особым предназначением. Оно должно было спасти мир или, по крайней мере, подарить ему красоту. Красоту голоса, до сих пор остающегося непревзойденным. Но, как это всегда случается, за предназначение нужно было заплатить слишком высокую цену.

Родилась девочка, назвали ее Мария Анна София Цецилия. Это имя дал ей отец — мать не желала даже видеть ее. После смерти своего второго ребенка, мальчика, женщина не хотела иметь еще одну дочь. Так что все они — мать, сестра и отец — как будто забыли о существовании новорожденной, и долгое время никто не знал даже точную дату ее появления на свет. Я помню, в тот день, когда мы пришли с визитом в больницу, нам даже не показали малышку, хотя мне так этого хотелось. Поэтому, как только представилась возможность, я пробралась в их квартиру — она вечно стояла нараспашку, — чтобы посмотреть на младенца. Сестра Марии, Джекки, очень плохо относилась к ней, проявляла полное равнодушие к плачущему ребенку. Мне же было ужасно жаль девочку, и я решила, что всегда буду защищать ее от… да-да, от сестры и матери. Все равно мать потом всю жизнь открыто предпочитала старшую дочь, называя ее красавицей, а младшую — дурнушкой. Но они не видели, или не хотели видеть, какой милой всегда была Мария София, в то время как у Джекки полностью отсутствовала какая-либо грация.

Я играла с маленькой Марией и никогда не забывала сказать ей, что она моя любимица. Мы еще больше сблизились с ней после того, как она попала под машину Ей было всего пять. Пытаясь догнать сестру, бросившую ее на другой стороне дороги, Мария перебегала перекресток в самом центре Манхэттена. Проезжавшая машина сбила ее и проволокла несколько метров, прежде чем люди закричали и остановили автомобиль.

Двадцать два дня Мария пролежала без сознания, а потом пришла в себя — настоящее чудо! Это событие навсегда оставило след в ее памяти. Уже будучи взрослой, Мария рассказала, что, находясь в коме, застыв между жизнью и смертью, она слышала странную музыку…

Прошли годы. Было все: огромный труд, неминуемые жертвы, успех и слава, любовь и боль. Все лучшие сцены мира, самая изысканная публика у ее ног. Она стала считаться одной из лучших оперных певиц мира, настоящей дивой. Ее называли богиней. Впрочем, тигрицей тоже — за необузданный темперамент.

Это продолжалось до тех пор, пока 2 января 1958 года в Римском оперном театре (в городе, который Мария обожала) судьба не бросила ей вызов. В тот торжественный вечер театр был переполнен: там собрались знаменитости со всего мира, представители власти и общественности, богачи и, самое главное, поклонники, ожидавшие лишь ее — диву и богиню.

Мария София не боялась роли, которую ей предстояло сыграть. Она исполняла эту партию чаще прочих и сейчас уже чувствовала себя Нормой, царицей друидов. Наступил момент выхода на сцену, и она, как обычно, сжала в руке золотой серп, посвященный богине Луны. Серпом она срезала волшебную омелу в ночь Самайна, когда мир умирает и рождается, когда небо и земля, живые и мертвые начинают разговаривать друг с другом. Чтобы подняться на сцену, Мария должна была пройти по длинному проходу. О нем знали только певцы и воспринимали этот коридор как символ рождения на свет, выход из материнского чрева или же, наоборот, как свет в конце туннеля, по которому мы летим в момент смерти. Но в этот раз в конце коридора у Марии возникло странное ощущение, будто все силы разом покинули ее. Пришлось совершить огромное усилие, чтобы заставить себя выйти на сцену.

Она пропела почти весь первый акт с благоговением настоящей жрицы. И вдруг почувствовала опасность. В темноте зала она увидела сверкающие глаза, смотрящие прямо на нее. Это был нечеловеческий взгляд — взгляд хищника. Она попыталась взять себя в руки, но эти глаза приближались и приближались к ней — глаза тигра. Марии казалось, что ужасный крик должен вырваться из ее груди, но, как в самом страшном кошмаре, ее голос исчез. Она почувствовала, что погружается в странное состояние — ей хотелось раствориться во вселенной, быть растерзанной этим тигром, стать его частью. Потом все исчезло. Она не могла сказать, сколько это длилось. Публика в тот момент не существовала для нее. Потом кто-то осторожно увел ее. И как только она оказалась вне сцены, экстаз перешел в ужас. В ужас, что это ее конец.

Однако должно было пройти еще много времени, прежде чем закончилась эта голгофа. Марию ждали новые испытания, и она должна была противостоять им — разбитая, лишенная творческого подъема, навсегда утраченного в ту ночь в Риме. Разумеется, она еще выступала, но уже никогда больше не была собой. Поэтому момент, когда ее сердце остановилось — в 13 часов 30 минут 16 сентября 1977 года, — стал для Марии настоящим освобождением. Она увидела сверху свое тело. Почувствовала себя невесомой, совсем как в те дни, когда она еще могла петь. Возможно, на миг вспомнила свою самую большую любовь — человека моря, который разбил ей жизнь…

В течение семнадцати лет в первый понедельник каждого месяца она тайно отправлялась в местечко под Миланом, где была могила их мертворожденного ребенка. «Гомер» — гласила надпись на погребальной плите, написанная золотыми буквами. «Я начала умирать в тот день, когда узнала этого человека и оставила ради него музыку, — повторяла она мне. — Потому и Гомер погиб — я не могла дать жизнь кому бы то ни было без моей музыки».

Когда она почувствовала, что силы покидают ее, вся жизнь пробежала у нее перед глазами. Я находилась далеко за океаном, в Новом Орлеане. А кроме меня, лишь одно живое существо тяжело переживало ее смерть — собака. Гувернантка потом прислала мне последнюю фотографию моей подруги: Мария София с тортом в руках празднует день рождения своей собаки.

Весь мир оплакивал ее смерть, потерю несравненного голоса. Но было слишком поздно. После отпевания ее повезли на кладбище Пер-Лашез. И знаешь, не могло быть иначе. Ведь это важнейшее кладбище Парижа. Там похоронены сотни знаменитостей. Но его особенность не в этом. Пер-Лашез — одно из самых загадочных и мистических мест Парижа. Город в городе. Когда-нибудь ты тоже увидишь его и поймешь, о чем я говорю.

Мария София хотела, чтобы ее кремировали и пепел развеяли над морем, но ее похоронили в земле. А потом случилось невероятное. При загадочных обстоятельствах ее тело исчезло без следа. К этому были причастны подозрительные люди, которые в последние годы жизни крутились возле нее. Так что как она появилась на этот свет, так и ушла из него — неизвестно, в какой день, не оставив следа… но оставив в сердцах людей неизгладимую память.

— Бабушка, зачем ты мне рассказываешь все это?

— Но тебе ведь нравятся разные истории? А истории могут быть и грустными. И еще я хочу, чтобы ты поняла: любая история всегда может быть прочтена по-другому. И кто знает, может, когда-нибудь тебе это пригодится.

Жаклин была слишком маленькой, чтобы увидеть в синих глазах бабушки печаль. А бабушка не смела открыться — эта печаль заставила бы слишком рано страдать самое дорогое для нее существо. Катрин посмотрела на свою маленькую внучку нежным проникновенным взглядом, потом поднялась и поцеловала ее:

— Пора ложиться спать, моя любимая. Завтра нас ждут очень важные дела.