Возвращаюсь домой, открываю дверь и вижу на полу конверт.

Это от Раймона. Наконец-то. Внутри записка и билет. Билет — в Лувр, в записке всего несколько строчек: «Завтра в 17 часов, в Лувре, выставка Караваджо. Не бойся, будет так много народу, что никто тебя не заметит. Я знаю, что ты невиновна, и уверен, что скоро все уладится! Обнимаю».

Раймон предлагает мне покинуть убежище, успокаивает. Но мною снова овладевает страх. Страх, что Раймон на самом деле не верит мне, что подозревает меня в…

И все-таки, с бьющимся сердцем, я иду в Лувр.

Стараясь казаться совершенно естественной и незаметной, вхожу в музей. Внешне остаюсь спокойной, но не могу заставить себя не оглядываться в поисках Раймона. Не вижу его нигде. Среди огромной толпы впервые я чувствую себя одинокой. Вливаюсь в медленно движущуюся массу людей, пришедших на выставку. Волнение мешает сосредоточиться на картинах, но лишь до момента, пока я не останавливаюсь перед полотном «Святой Павел, пронзенный молнией на улице Дамаска».

Меня захватывает волшебная, интригующая сила художника, которым я всегда восхищалась. Я замираю, завороженная картиной. Неожиданно ощущаю запах сигарет и спиртного, к которым примешивается знакомый аромат цветов. Аромат жасмина. Он становится все интенсивнее, все ближе. Оборачиваюсь, надеясь, что это Раймон.

Но это опять тот же человек с Вогезской площади, тот же клошар. Он улыбается, показывая свои белоснежные детские зубы.

Смотрит на картину и потом на меня:

— Знаешь, что сказал святой Павел, упав с лошади?

У него сосредоточенный и строгий взгляд.

— Нет. Почему я должна знать это?

Страх пронизывает меня.

— Что Ты такое, Бог? Понимаешь, не КТО, а ЧТО?

— Да, понимаю, — шепчу я.

— Читай одиннадцатую главу Бхагавад-гиты. Найдешь там, что Арджуна, увидев Кришну, спросил про себя то же самое: «Что ты такое?» Подумай, есть ли разница.

— Но я не поняла, извините, что за Багв… Как вы сказали?

В тот же момент слышу, как кто-то вполголоса произносит мое имя:

— Жаклин, Жаклин.

Снова поворачиваюсь и вижу рядом Раймона. Клошара и след простыл. Его запах тоже испарился…

Раймон устраивает мне настоящий допрос. Хочет понять, обманула ли я его в чем-то, скрыла ли что-то. Расспросы не обижают меня, потому что он делает это с большим тактом. На его месте у меня тоже были бы сомнения. Мы еще не знаем друг друга настолько, чтобы доверять вслепую. Но когда я объясняю ему, что произошло, его лицо проясняется, и я вижу, что он мне верит.

— Но почему этот человек убил себя?

— Не знаю. Клянусь тебе, что не знаю.

— Похоже на жертвоприношение.

— Жертвоприношение? Но для кого? Зачем? И при чем здесь я?

— Именно это и нужно понять, если мы хотим выбраться из кошмара.

— Единственная возможность — отдаться в руки правосудия. Они должны поверить мне.

— Ты с ума сошла! Все видели, как ты заколола ножом этого человека. Я сам, как свидетель, сказал бы, что так и было. И что ты им ответишь?

— Что же мне делать? Факт моего участия останется фактом, даже если мы узнаем, почему Дзубини убил себя, схватив меня за руки.

— Он хотел во что-то тебя вовлечь. Что он сказал прежде, чем заколол себя?

— Сказал, что должен помешать мне следовать за тенью моего отца и слушать свое сердце.

— Что это может значить?

— Не знаю. Но на Вогезской площади я встретила бродягу-поэта, который дал мне блокнот и сказал, что я должна пойти на кладбище Пер-Лашез.

— На кладбище?

— Да. И еще он сказал, что ему известно, что я невиновна, и что виновных могут спасти только невинные. Очень странный персонаж.

— Вся эта ситуация странная! И что ты сделала?

— Я пошла на Пер-Лашез, следовала там за тенью и оказалась перед могилой Джима Моррисона…

— Неужели?

Неожиданно замечаю, что Раймон весь напрягается.

— «Следуй за своим духом». Это надпись на могиле. И она могла бы значить «следуй за твоей тенью». Так?

— Почему бы нет? Может, это след. Но все равно я не понимаю.

Раймон озабочен: эта надпись на могиле Моррисона ему явно о чем-то напомнила. Но я не смею ни о чем его спрашивать. Просто умоляю:

— Ты мне поможешь?

— Конечно. Это я тебя пригласил в Париж. И не могу бросить тебя в беде.

— Спасибо.

Порывисто целую Раймона в щеку и чувствую его смущение. Не знаю, чем оно вызвано: тем ли, что мы сейчас находимся в толпе, или тем, что он оказался втянутым в эту неправдоподобную историю, или вообще всей этой ситуацией, которая нас связала. Впрочем, он прекрасно понимает, что без него я не смогу ничего предпринять. И я сознаюсь себе, что мне нравится эта зависимость.