34

Христофор решил, что все исправить поможет ужин. Он сказал об этом Клемитиусу, но тот лишь отмахнулся. Христофор в своей жизни много и долго наблюдал за людьми, а потому держался мнения, что они больше любят собираться, делиться своими чувствами и разговаривать о волнующих их проблемах за хорошей едой и добрым испанским вином, а не на психотерапевтическом сеансе. Правда, подобная мысль показалась бы Клемитиусу кощунственной. Вообще-то, даже Христофору она казалась греховной, но тем не менее он верил в идею ужина, и его вера основывалась на том, что произошло за едой накануне вечером.

Сначала он зашел за Ивонной. Та сразу открыла дверь и тут же выпалила:

— Если вы пришли поговорить о моем уходе с занятия, то мне совершенно нечего сказать. Этот ваш коротышка — дурак, которому давно пора вынуть голову из собственной задницы.

— Э-э-э… вообще-то, я тут подумал, что было бы неплохо, если бы вы и все остальные, ну и я в том числе, снова поужинали вместе, — сказал Христофор.

Она посмотрела на него с сомнением.

— Там будет вино, — добавил он с улыбкой.

— Похоже, вы знаете, что путь к сердцу женщины лежит через ее печень, — согласилась она. — Только подождите минутку. Старые привычки очень живучи, знаете ли.

Она прошла в ванную комнату и через несколько минут появилась уже с помадой на губах и в другой блузке.

— После вас, — галантно поклонился ангел, пропуская ее вперед. И они отправились собирать остальных.

Габриель, похоже, сперва не расслышал, что к нему стучатся. Христофор постучал еще раз. Когда Габ наконец открыл дверь, вид у него был усталый и немного бледный.

— Мы вас разбудили?

— Нет.

— Что-то случилось? — спросила Ивонна и тут же прикусила язык. — Прошу прощения… Дурацкий вопрос.

— Нет… Сам не знаю, в чем дело… Во мне что-то изменилось.

— Изменилось в каком смысле? — спросила Ивонна.

— Сам не понимаю.

Он на секунду задумался.

«У него такой вид, — подумала Ивонна, — словно он состарился или, по крайней мере, у него тяжелое похмелье».

— У меня такое чувство… будто я умираю от какой-то болезни, понимаете? Такое возможно? Здесь?

Христофор нервно пожал плечами.

— Пойдемте с нами ужинать, — предложил он, почти ожидая услышать в ответ какое-нибудь саркастическое замечание типа того, что тарелка тальятелле и немного свежего шпината ему, пожалуй, не слишком помогут, но Габриель просто кивнул и взял пиджак.

Затем они захватили с собой Джули и под конец Кевина, который, как показалось Христофору, посмотрел на него с подозрением, когда его пригласили поужинать, и лишь затем натянул пиджак и слегка поклонился. Выходя из своей комнаты, он ухмыльнулся, поглядев на Габриеля, который не обратил на убийцу внимания, и медленно пошел следом за Христофором в столовую. Стол был накрыт: две плошки с оливками, а также свежий хлеб и две бутылки вина. Ивонна тут же налила себе из одной, проигнорировав бокал, подставленный Кевином.

— Итак, — сказал Кевин, сам наполнив свой бокал, — что вы видели в этом небесном кинотеатре?

Сперва никто ничего не ответил. Джули поднесла бокал к губам, чтобы ничего не говорить. Наконец Габриель буркнул:

— Элли.

— Она хорошенькая… Наверное, — добавил Кевин рассеянно. Габриель не слушал его. — А ты? — спросил Кевин, переводя взгляд на Джули. — Что видела ты?

— Я видела своих друзей, Линн и Майкла, которые ухаживают за тем, что от меня осталось.

— Это было тяжело? Я имею в виду, увидеть своих друзей? — спросила Ивонна.

— Да, но оттого, что мне удалось их повидать, я чувствую себя теперь лучше. Может быть, тебе стоит повидать сына?

— Не думаю, что я к этому готова, — посетовала Ивонна. Но когда она произнесла эти слова, ей показалось, будто ее сердце, которое, как ей сказали, давно остановилось, стало биться немного чаще и, похоже, немного громче. — И потом, этот старый обормот, который вечно всем недоволен, наверняка мне этого не позволит.

— Это было бы несправедливо, — заявила Джули, глядя на Христофора. — Я хочу сказать, если Ивонна хочет увидеть своего сына, ей нужно дать такую возможность, правда?

— Что ж, если следовать вашей логике, то и Кевину нужно ее дать, — сказал Христофор.

— Никого я не хочу видеть, — возразил Кевин. — Я отношусь к психотерапевтическому процессу серьезно.

Однако его слова никого не заинтересовали.

Христофор на миг задумался. Джули была права: каждый заслуживал такой возможности, и если логика, которой он следовал, когда привел Габриеля и Джули в просмотровую комнату, была верна — согласно ей, увиденное должно помочь им примириться с тем, где они и для чего, — то она, конечно, оставалась верной и в отношении других.

— Я с удовольствием отведу вас в просмотровую комнату, — сказал Христофор Ивонне, — когда вы почувствуете, что к этому готовы.

Ивонна кивнула и посмотрела в свой полупустой бокал.

— Спасибо, — ответила она. — Скажи, не могла бы ты пойти вместе со мной? — Она посмотрела на Джули.

Ивонна никогда не считала, что для хорошего самочувствия ей требуется компания других женщин, однако здесь она обнаружила, что ее мучит некое непонятное чувство, которого она не ощущала уже очень давно, — смутно похожее на одиночество, хотя и сама не желала этого признать.

— Буду счастлива.

— А ты?

— Разумеется, — откликнулся Габриель. — Как только захочешь.

— Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, — сказала Ивонна, встав так резко, что ее стул упал на пол.

— А я останусь здесь. Я отношусь к психотерапевтическому процессу серьезно, — повторил Кевин.

— Тебя никто и не приглашает смотреть на мою жизнь, — презрительно усмехнулась Ивонна и быстрым шагом вышла из столовой.

К тому времени, как они подошли к просмотровому залу, Ивонна замедлила шаг. И остановилась перед дверью. Как показалось Джули, тому виной был страх перед эмоциями, которые могли на нее нахлынуть, а потому она протянула руку и смущенно сжала локоть Ивонны. Та улыбнулась. Она не боялась того, что может почувствовать, но ее посетила мысль — весьма странная в данных обстоятельствах, — что, пожалуй, было бы неправильным подсматривать за своим сыном. Все равно как войти в его комнату без стука. Она покачала головой и потупила взгляд. Христофор открыл перед ней дверь и отошел в сторону.

Это была, как подумалось Габриелю, самая тихая комната, в которой ему когда-либо доводилось бывать. Ивонна расположилась перед экраном, а Габриель сел позади нее. Джули пристроилась рядом с Христофором. Тот велел Ивонне сосредоточить свои мысли на сыне.

Экран ожил. На нем появился сын Ивонны, высокий и с виду неуклюжий молодой человек, светловолосый и с болезненно-желтоватым цветом лица. Голубые глаза, обрамленные красными кругами, глубоко запали в глазницах. Длинными тонкими пальцами он массировал себе виски. Когда Ивонна увидела его, то тихонько застонала, словно кто-то ударил ее кулаком в живот.

Он сидел на том самом диване, на котором Кевин ожидал прихода Ивонны. Она хотела сказать сыну, чтобы он встал, а не то запачкается, и еще ей хотелось попросить его не плакать и сказать ему, что она его любит. Еще она хотела посоветовать ему не оставаться в одиночестве и позвонить отцу, хотя тот едва ли чем-нибудь поможет и вообще живет в Америке. Но больше всего ей хотелось его обнять — протянуть руки прямо в экран и обнять, как она обнимала, когда ему было девять лет и он пришел домой в слезах из-за того, что ему сначала дали роль Иосифа в школьной рождественской постановке, а потом отобрали и отдали другому мальчику, который заболел раком и едва ли дожил бы до следующего Рождества. Энтони тогда плакал от обиды, но еще и от жалости, а она чувствовала себя бессильной изменить мир, который причинил ему боль, или отвести от сына этот удар судьбы.

Джули придвинулась поближе к Ивонне и взяла ее за руку. Вместе они смотрели на Энтони, который уперся взглядом в полустершийся меловой контур на полу, оставленный полицейскими на том месте, где лежало тело. Зазвенел звонок, и Энтони поднял голову.

— Кто бы это мог быть? — произнесла Ивонна, точно так же как она могла бы произнести, заваривая чай и ожидая, что этот вечер она проведет тихо и мирно, вдвоем с сыном.

Энтони обошел меловой контур и открыл дверь. На пороге стояла высокая девушка с милым открытым лицом и длинными волосами. На ней были джинсы и серый джемпер, в руках она держала рюкзак. Как только Энтони отпер дверь, она уронила рюкзак на пол, нежно обвила молодого человека руками, мягко поцеловала в щеку и прошептала:

— Я приехала сразу, как только смогла.

— Это хорошо, — вздохнул он. — Думаю, мне требовалось немного побыть одному. — Говоря это, он поцеловал ее в макушку. — Но я рад, что ты снова со мной.

— Кто она? — спросил Габриель.

— Не знаю, — ответила Ивонна, окаменев от увиденного.

Таш присела на диван рядом с Энтони:

— Я привезла тебе сэндвичей.

— Мне совсем не хочется есть.

— Знаю, поэтому я и не взяла пиццу, — мягко улыбнулась она. — Но тебе нужно что-нибудь съесть.

— Не знаю, как я переживу завтрашний день.

— А что будет завтра? — спросила Ивонна.

Христофор посмотрел на нее и просто сказал:

— Похороны.

— Ох.

— Значит, она мертва, а мы нет? Как же так? — прошептал Габриель.

— Психологический профиль личности, дело в нем, — тихо проговорил Христофор. — Нам требовалось узнать, что выступает в качестве более адекватной мотивации — жизнь или Небеса. Кроме того, принимая во внимание уровень медицины и фактор «случайности», мы не всегда можем гарантировать кому.

Ивонна наблюдала за тем, как девушка прижимает голову Энтони к своей груди.

— Жалко, что ты не познакомилась с моей мамой, — сказал он.

— Жалко. Как ты думаешь, я бы ей понравилась?

— О да, — заверил он ее, поднимая взгляд. — Правда, сперва бы она немного пошумела — по ее мнению, никакая девушка не достойна ее сына. Возможно, она даже задалась бы вопросом, не охотишься ли ты за моими деньгами.

— Еще как охочусь, — согласилась Таш.

— Ну, на этот счет мы смогли бы ее успокоить.

— Да, мы бы представили ее твоему папе. Кто знает, вдруг между ними пробежала бы какая-нибудь искра? Она была веселая, моя мама. Окружающие, пожалуй, не замечали в ней этого. Но даже после того, как ее бросил отец, она не теряла чувства юмора. Я любил ее.

— Знаю. А ей ты об этом говорил?

— Да. Каждый раз, когда мы с ней разговаривали.

— Думаю, это очень важно: говорить о своей любви тем, кого мы любим.

— Я люблю тебя, сама знаешь.

— Знаю, — ответила светловолосая девушка с улыбкой. — И я не пыталась поймать тебя на крючок. Я тоже тебя люблю.

Для Ивонны все это было чересчур в стиле Райана О’Нила и Эли Макгроу, и она разразилась безудержными рыданиями.

Христофор смотрел на нее едва ли не с гордостью. Он радовался тому, что привел ее сюда: ведь это так важно, чтобы люди имели возможность увидеть в истинном свете жизнь, которую прожили, и людей, которых любили. Иначе, подумал он, как они могут рефлексировать? Или покоиться с миром?

После того как рыдания Ивонны сменились обычными слезами, все вернулись в столовую. Они ожидали, что там никого не будет, но вместо этого застали не только Кевина, но и Клемитиуса. Когда они вошли, те оба улыбались.

— Снова смотрели телик? — спросил Клемитиус. — Похоже, мне действительно придется поставить на пульт кодовый замок.

Кевин засмеялся.

— Я рад, что вы решили к нам присоединиться, — сказал Христофор.

— Думаю, Кевин тоже этому рад. Полагаю, вам доводилось читать главу о поиске козла отпущения в групповой психологии? Потому что мне кажется, что Кевин у нас превращается именно в такого козла, — заметил Клемитиус.

— Что ж, с вашей стороны очень великодушно прийти и составить ему компанию, — ответил Христофор. — Не отведаете ли вместе с нами чизкейк?

— Нет, благодарю, — отказался Клемитиус. — Желаю всем спокойной ночи. — Он помедлил еще секунду, а потом повернулся к Кевину, кивнул ему и произнес: — Спокойной ночи, Кевин, и спасибо, право, большое спасибо за помощь. Доброго вам сна.

— Вы более чем добры, — улыбнулся Кевин. — Обещаю спать спокойно.

Должно быть, он действительно уснул спокойным сном. Однако Габриелю это не удалось. После ужина он вернулся в свою комнату и лег в постель. Не в силах успокоиться, он принял душ, полистал какие-то журналы и даже посмотрел «Звездные войны», но так и не смог расслабиться.

Он поймал себя на том, что смотрит в потолок и думает об Элли, хотя он и без того думал о ней практически каждый миг своего бодрствования. Но этим вечером ощущения были какие-то иные. Обычно, когда он представлял себе Элли, ему казалось, будто он смотрит на нее, как бы паря над нею или находясь в той же комнате, но оставаясь при этом позади дивана и стараясь не оказаться у нее на пути, чтобы она не натолкнулась на него. Он был — во всяком случае, в своем воображении — кем-то вроде Хопкирка по отношению к ней, выступающей в роли Рэндалла, только куда более симпатичного. Однако сегодня, когда он представил ее, его самого рядом с ней не оказалось. Ее он видеть мог — на диване, рядом с холодильником, в постели, — но это походило скорее на фотографии, которые он мысленно делал, а не на видеофильм, частью которого он являлся сам.

Когда он наконец задремал, сон был неспокойным и прерывистым. А после пробуждения он почувствовал, как непонятным образом стал дальше и от Элли, и от самого себя, в результате чего понял: что-то произошло. Где-то глубоко внутри себя он ощутил пустоту… не то чтобы он оказался далеко, нет, он просто отсутствовал. И ему почему-то стало ясно, что он больше никогда не увидит Элли, не обнимет ее, не почувствует ее запах, не вызовет у нее раздражения. И что если ей действительно каким-то чудом удастся от него забеременеть, то он никогда не увидит своего ребенка, не подержит его на руках и не станет по-отечески о нем заботиться, потому что он — теперь до него дошло — умер.

Габриель уткнулся головой в подушку и зарыдал, как дитя.