ГЛАВА 33

Рано или поздно приходится убрать ногу с мины. Я выбрал подвальчик «Угольной ямы», что рядом с мостом Ватерлоо, между Темзой и Стрэндом. Мне нравится это место, и не только потому, что над ним жил и умер Уильям Блейк (в ужасной нищете, между прочим). Уильям Блейк нравится мне тем, что он тоже повсюду видел ангелов и бесов. В том числе и тех, которых вижу я.

А еще этот паб нравится мне потому, что в девятнадцатом веке тут собирался «Волчий клуб» — актеры пьянствовали и распутничали с гулящими женщинами. Не знаю почему, но я решил, что это заведение идеально подходит для того, чтобы выложить Ясмин всю правду. Целиком и полностью, все о том, что не дает мне с ней сблизиться.

Выдать тайну, задрать юбку, раскрыть ларчик, выбрить киску.

Я попросил ее надеть черно-красный чонгсам — тот самый, что был на ней тем вечером, когда она хотела отвезти меня к себе, а я с криком выскочил из такси. Подумал: если, рассказав ей все, я ее потеряю, то хотя бы запомню в этом платье. А я запросто мог ее потерять. Едва она поймет, думал я, с каким некромантом/психом/шизофреником — выбирайте по вкусу — она играет, Ясмин тут же выбежит из паба, не заплатив по счету. С другой стороны, я мог потерять ее и когда угодно потом. В общем, я решил пойти до конца, и будь что будет.

Когда мы устроились в скрипящем подвале этого логова разврата, она сказала:

— Похоже, ты что-то замыслил.

— Да, я сегодня немного странный. Выпей вина. Я собираюсь немного рассказать о себе.

Она накрыла мою руку своей:

— Послушай, ты не обязан. Тебе ничего не нужно мне рассказывать. У всех что-то было в прошлом. Уж мне ли не знать.

Довольно неожиданная сердечность. Она пыталась меня защитить. Но я хотел, чтобы она все знала, поэтому начал свой рассказ. Мы выпили, поели, а я все говорил. Вытащил на свет божий всех до единого демонов. Поведал ей, как в юности совершил поступок, который отлучил меня от радостей любви и сделал затворником. И о том, что мой благопристойный пригородный мирок — это убежище, а бюрократическая возня — способ спрятаться от жизни. А еще, сказал я ей, мало кому так дорого обошлось знание о том, что таится за ухоженными загородными лужайками, и о том, какие жуткие призраки скалятся за страницами ежедневной газеты, которую листает пассажир утренней электрички.

— Все это станет не важным, — сказала она, — как только ты полюбишь кого-то, дашь волю своим чувствам.

На это я ответил, что любовь — та еще плутовка. Бесовка с ароматным дыханием. Она дурманит тебе голову, заставляя поверить, что ты особенный, словно ты первый влюбленный на свете.

Все твои беды оттого, сказала Ясмин, что ты считаешь, будто все в этом мире сплошной обман, что жизнь — мошенница, что Вселенная играет против нас.

Ясмин не согласилась со мной почти ни в чем. Она доказывала, что любовь — это способ открыть в себе самое лучшее; что это лучшее у каждого свое и не похожее ни на кого другого. Что любовь — это способ соскрести коросту с этого грязного мира и увидеть его заново, во всей красоте и блеске.

Ох уж эта Ясмин! Я сказал ей, что такие мысли опасны. А она ответила:

— Да, любовь — опасная штука. Она и должна быть опасной. Должна быть яростной. Должна поглощать нас, отвергать и снова поглощать.

А я ей на это: сколько пафоса! А она мне: да, любовь — пафосная штука.

А потом она сказала:

— Я люблю тебя. Всегда любила. С того самого дня, когда ты вошел в «Гоупойнт» и я сказала: «Ты не похож на ангела», а ты сказал: «Давай присядем».

И тут я чуть не подавился; из моего рта вырвались кусочки десерта, усеявшие стол, и вопрос: «Что?»

Так бывает, когда музыканты вдруг перестают играть, а ты продолжаешь говорить во весь голос и все, кто сидит в ресторане, оборачиваются и смотрят на тебя. Разве что здесь не было никаких музыкантов.

— Что? — повторил я. — Что ты сказала?

— Похоже, у нас сегодня вечер признаний, — сказала Ясмин, — и теперь мой черед каяться. Помнишь, я говорила тебе, что раньше работала в «Гоупойнте»? С Антонией?

— Да.

— Так вот, это не вся правда. В каком-то смысле я действительно там работала: Антония попросила меня устроить библиотеку из подержанных книг. Так что это можно считать одной из моих работ. Но на самом деле я жила в «Гоупойнте». Жила, а не ходила туда на службу. Была одной из тех, кого Антония великодушно называет выздоравливающими. Ну как, ты все еще хочешь поехать ко мне?

— Да, если оплатишь счет, — сказал я. — Как раз хотел тебе признаться, что сижу на мели.

Мы взяли такси. Ясное дело, я хотел, чтобы Ясмин продолжила свой рассказ, но она отказалась говорить, пока мы не приедем. Спросила, как получилось, что я оказался на мели. Я объяснил, что отдал все свои деньги — плюс еще и заем — Антонии на «Гоупойнт». Она аж вскрикнула. Решила, что это прикольно. Уж и не знаю почему.

Мы зашли в холодный подъезд с ободранными стенами; пол внутри был усыпан пожелтевшими открытками и рекламными листовками. Поднялись на один пролет по гулкой пыльной лестнице и зашли в комнату — чистенькую и опрятную, но так, словно в нее только что въехали или вот-вот собираются съехать. Там была большая кровать с белой периной и новыми, еще пахнущими упаковкой подушками. Вешалка с несколькими платьями. Было тепло; я заметил под окном древний радиатор центрального отопления.

Первым делом Ясмин закрыла жалюзи и включила лампу возле кровати.

Я спросил:

— У тебя есть вино?

— Вина нет, а кофе найдется.

Не снимая пальто, она пошла на кухню готовить кофе. Я воспользовался случаем и осмотрел комнату — надеялся увидеть какие-нибудь вещественные следы, которые помогли бы мне больше узнать о Ясмин; их, впрочем, оказалось на удивление мало. Наконец я примостился на краешке кровати — больше сесть было некуда — и стал ждать.

Вернувшись, Ясмин вручила мне две чашки с кофе, сняла пальто, разулась, залезла с ногами на кровать, взяла свою чашку из моих рук — и все это время, казалось, не сводила с меня глаз. Мы пили кофе в полной тишине. Каждый раз, когда она отпивала глоток, я смотрел, как ее губы касаются края чашки.

— Хороший кофе, — сказал я.

Ей и это показалось прикольным. И снова я не понял почему. Но решил быть забавным и дальше:

— Знаешь, что мне напоминает твоя комната? Студенческую общагу. Ну знаешь, минимум вещей.

— Давненько с тобой ничего такого не случалось, да? — предположила она.

— Чертовски давно. Я просто в тихой панике.

— Теперь мне все ясно. Ты считаешь, будто в юности сделал что-то очень плохое, что ты проклят и не заслуживаешь ничего хорошего. Например, не имеешь права на любовь. Еще ты уверен, что должен искупать свою вину добрыми делами. Вот почему ты так помогаешь «Гоупойнту».

— Ну, ты все-таки немного утрируешь.

— Разве?

Кажется, я глубоко вздохнул и пригладил рукой волосы.

— Прости. Я забыл все танцевальные па.

— Танцевальные па?

— Что говорить. Куда девать руки. Даже куда девать эту чашку, если на то пошло.

Она допила кофе и бросила чашку на пол, через плечо. Та упала на голые доски, но не разбилась. Забрав мою, Ясмин проделала с ней то же самое. Чашка со стуком приземлилась в углу, опять же уцелев. Это был приятный звук. Он означал, что мы, может быть, наконец-то миновали точку невозврата. Он возвещал о нашей капитуляции перед бесом.

Она придвинулась ближе ко мне, прошуршав нейлоном чулок по белому хлопку перины. Так близко, что я уже мог отличить аромат духов от естественного запаха ее тела. Потом она поцеловала меня, и от этого поцелуя меня разом отпустило, но в тот же миг в комнату как будто ворвалась, верхом на клубе дыма, некая сущность. Некая сила, облаченная во мрак, темная, как сон, алая, как раскаленные угли, с белыми как снег крыльями. Ясмин обхватила мое лицо обеими руками и нежно просунула мне в рот язык. Я чувствовал, что теряю сознание, вот-вот хлопнусь в обморок, как барышня.

Возможно, поэтому я схватился за ее грудь. Она убрала мою руку:

— Нет. Нет, пока я не расскажу тебе все, что должна. Сейчас я сниму платье, но я всего лишь хочу, чтобы ты обнял меня. Ладно?

Я не понимал, что происходит, но сказал: да, ладно. Я смотрел, как она расстегивает и снимает чонгсам. Как загипнотизированный. Как будто она была заклинателем змей. Когда она, словно в танце, покачивалась из стороны в сторону, я едва не вторил ее движениям.

Она заставила меня лечь на спину и стащила с меня ботинки, затем вытянулась рядом со мной, положив голову мне на грудь.

— Послушай, — сказала она, — я расскажу тебе кое-что; не удивлюсь, если разонравлюсь тебе, когда ты все узнаешь.

А я лежал, обняв ее, и отчасти радовался, что от меня не требуют налететь на нее и дрючить, как порнозвезду, отчасти сожалел, что от меня этого не требуют.

— Как я уже сказала, в «Гоупойнте» я была постоялицей. Видишь ли, я плыла по течению. К тому времени с выпивкой и наркотиками я почти завязала. Зато была на грани того, чтобы торговать собой. Это более размытое понятие, чем считается, особенно если ты вращаешься в обеспеченных кругах, а приличную работу такой, как ты, найти не очень-то просто. Мужчина покупает тебе браслет, дорогой «Блэкберри», пару туфель от Джимми Чу. Но не желает видеть тебя по выходным.

— Ага! Я знаю, как называется бес этого размытого понятия.

— Покровитель. Ты понимаешь, кем стала, и ненавидишь себя. Делаешь это, но не можешь избавиться от угрызений совести — как будто что-то висит над тобой и смотрит, все время смотрит.

О да, подумал я. Это мне знакомо.

— Чтобы не видеть той твари, что стоит над душой, ты закидываешься наркотой. Отправляешься на гулянку, вся такая нарядная в этих модельных туфлях. Но тут, уже на краю пропасти, ты вдруг решаешь покончить с этим. И куда податься теперь? Сперва живешь у своего парня, потом у его друга, потом у знакомого этого друга, потом в сквоте. Вниз по спирали. Больше наркотиков. Уильям, я излагаю все в общих чертах, понимаешь?.. Я играла в группе — та еще история. Я умею петь, представляешь? Как-нибудь спою тебе. Снова выпивка. Выходишь на сцену — жить быстро, умереть молодым. Бросаешь это дело, но без выпивки уже не можешь, нет выбора, а эта штука, эта тварь, эта тень вечно стоит у тебя за плечом и следует за тобой повсюду, и однажды ночью ты понимаешь, что у тебя нет ни денег, ни друзей, которые пустят переночевать, то есть вообще никого. И тут кто-то сует тебе карточку со словом «Гоупойнт» и говорит: вот, держи, там, конечно, ужасно, но пару-тройку ночей побудешь в тепле. И там тебя встречает эта необыкновенная женщина, Антония, и она как свет маяка посреди бури; она не задает лишних вопросов, не осуждает, а просто неторопливо помогает сызнова начать справляться с собой. И вот однажды она затевает в «Гоупойнте» генеральную уборку, потому что, по ее словам, вот-вот явится наш ангел. Само собой, она имела в виду «покровитель», но мы так выдраили ночлежку, словно и впрямь боялись, что от нас отвернется ангел. И когда он пришел, мне стало жутко интересно, что же это за человек такой, отдающий свои кровные денежки толпе дармоедов, так что я вышла ему навстречу. Разумеется, видок у меня был еще тот: все губы в простудных болячках, волосы растрепаны, на носу темные очки, потому что от света у меня начиналась мигрень, и я говорю: «Ты не похож на ангела».

Эти последние ее слова меня огорошили:

— Так это была ты?

— А ты мне: давай присядем.

— Да, — сказал я.

— Помню, ты смахиваешь какую-то дрянь с пластикового стула, придвигаешь его мне, садишься в этом своем фасонном пальто, сажусь и я в своих драных джинсах, ты достаешь пачку и предлагаешь мне сигарету, но сам не закуриваешь и говоришь: «Знаешь, как выглядят ангелы?» — «Конечно», — говорю я. «Нет, не знаешь», — говоришь ты. И начинаешь излагать мне свою теорию насчет бесов.

А я сижу и думаю: он чокнутый, ну точно чокнутый. Но слушать забавно. Ты прикольный. И умный. Потом ты говоришь: а вон и твой сидит, примостился рядом, чертяка. До того убедительно сказал, что я и впрямь туда посмотрела. Говоришь, что он внимательно слушает наш разговор: ему, мол, очень любопытно, к чему это все приведет и принесет ли мне какую-то пользу. Тут уж мне стало невесело. Страшновато. Я спрашиваю тебя, чем они занимаются, эти бесы, а ты мне отвечаешь, что обычно они просто ждут.

Я, естественно, спрашиваю: чего ждут? И ты говоришь, что точно не знаешь, но похоже, что они ждут какой-нибудь возможности. Говоришь, что главное — не впускать их в свою жизнь, хотя есть среди них и добрые демоны, которых впускать надо; они-то и называются ангелами, хотя по сути это одно и то же. Если не путаю, тут я сказала: «Где бы достать той травы, что ты куришь?» Но ты не обратил внимания, как будто и не слышал.

Тогда я сказала: «Вот тебе проверка реальностью: ты не можешь изменить этот мир». А ты, вставая со стула, сказал: «Да, но можно изменить чей-то внутренний мир». А потом ты ушел попрощаться с Антонией, а я почувствовала что-то очень странное. Словно луч света меня пронзил. Не буквально, но чувство было такое. И тогда я поняла, что хочу быть с тобой, вот с этой самой минуты. Конечно, я знала, что это невозможно.

Когда ты ушел, я спросила про тебя у Антонии. «Это Уильям Хини, — сказала она. — Он держит на плаву это место». — «Он богат?» — спросила я. «Да, — сказала она, — но не деньгами».

Ты ушел, а твои слова еще долго звучали у меня в ушах. Я только и думала о том, что ты сказал: про чей-то внутренний мир, который можно изменить. Ты мне даже снился. Понимаешь, Уильям, мы вроде бы пересеклись всего на минутку, посидели рядом, покалякали — а во мне что-то посеялось, взошло и растет до сих пор. Как будто цепная реакция.

Три дня я размышляю, а потом иду к Антонии и прошу ее помочь мне начать новую жизнь. Серьезно. Говорю, что хочу работать где и кем угодно. Мы взвешиваем разные варианты. Мне всегда легко давались языки — в Европе, когда катались с группой, я нахваталась и французского, и немецкого, — так что Антония считает, что я могу выучиться на секретаря. Она устраивает мне курсы за счет «Гоупойнта». За твой счет? Наверное.

Когда учишься, уже можно получить работу, хотя бы временную. Большим корпорациям все равно, кто ты и откуда. Кому-то всегда нужны горы ксерокопий. Антония покупает мне деловой костюм, подыскивает пристойное жилье. Я упорно набираюсь опыта и вскоре нахожу место получше. Если ты умеешь предугадывать, чего захочет начальство, то стать незаменимым несложно.

За год я превратилась из бродяжки в солидного секретаря-референта. Признаться, по утрам, глядя в зеркало, я иногда видела бездомную девчонку, стоящую за спиной этой подтянутой дамы, словно неудачная ксерокопия, словно призрак, но упорно продолжала работать. Я включилась в систему. Показала людям, чего я стою. Иногда бралась за работу, которая мне не под силу, а затем вкалывала как проклятая, возмещая свои огрехи. Работала за границей. Выполняла особые поручения. Я так далеко ушла от той несчастной из «Гоупойнта», что даже сменила имя.

— И как же тебя зовут? — спрашиваю.

— Анна.

— Я знал! Я так и знал! Понятия не имею почему, но я знал.

— Я представилась и пожала тебе руку. Может, это имя еще тогда отложилось у тебя в памяти? Приятно, что ты его помнишь. Значит, частичка меня все это время оставалась с тобой. Как бы там ни было, за следующие шесть лет меня забрасывало в самые интересные места (одно время я даже танцевала стриптиз на коленях заказчика, как тебе это?). Однако такая жизнь была слишком уж похожа на ту, которой я избежала. В общем, это уже другая история. Главное, что все эти годы я часто думала о тебе. Ты вошел в мою жизнь и перевернул ее. Я этого никогда не забывала. Поэтому решила тебя отыскать. Это оказалось на удивление просто. Ты по-прежнему заботился о «Гоупойнте» и работал все в той же странноватой конторе. Хочешь знать, почему я тебя преследовала? Потому что мне нужно было хоть как-то тебе отплатить. Дать что-то свое. Естественно, я не могла знать, захочешь ли ты меня или чего-нибудь от меня или нет. Но когда я тебя нашла, оказалось, что тебе и правда многое нужно, и тогда я воспрянула духом. Я поняла, что смогу быть рядом и протянуть тебе руку, когда это понадобится. В точности так, как было у тебя со мной. Ты еще слушаешь? Не заснул?

— О да, я слушаю, — говорю ей. — Слушаю.

— Я рассказываю все это, чтобы ты понял: мы встретились не случайно.

— Но в тот день ты была с Эллисом.

— Нет. Мы даже не были любовниками. Я просто использовала его, чтобы подобраться к тебе. Я ведь хотела, чтобы наша встреча казалась случайной. Я отправилась вслед за тобой на поэтический вечер. Когда Эллис подписывал для меня свою книжку, услышала, как вы договариваетесь увидеться. Ну а сблизиться с ним уже ничего не стоило.

— Ты за мной следила.

Впервые за все это время она подняла голову с моей груди и посмотрела мне в глаза:

— Да, Уильям, я за тобой следила. Я на тебя нацелилась. Я решила сама сделаться бесом и ждать, ждать удобного случая, чтобы проскользнуть в твой мир. И вот я здесь. Ходячая карма в нарядном платье. Но прежде чем отвергнуть меня, позволь мне сказать, что ты можешь делать со мной все, что захочешь. Если хочешь, чтобы я оставила тебя в покое, так и будет. Я не собираюсь на тебе виснуть. Я не попрошу ничего, кроме того, что ты сам захочешь дать.

Я опешил. Не знал, что мне делать: удивляться, гневаться или смущаться.

— По-моему, прикольно, что это ты теперь на мели. Хочешь что-то сказать?

Но я смог только спросить:

— Почему?

— Ты был моим ангелом тогда. Я буду твоим ангелом сейчас.