Было уже за полночь. Небо над Майами очистилось от облаков и казалось бесконечным черным полотном, на котором чья-то кисть разбросала бесчисленные точки мерцающих звезд. Кауэрту хотелось разделить с кем-нибудь свой грядущий триумф, но он был одинок. У него вообще не было никого. Кого-то унес развод, кого-то — старость с ее бесконечной вереницей смертей. Сейчас журналисту очень не хватало родителей, но они давно умерли.

Мать Кауэрта умерла, когда он был еще молод. Она была тихой и незаметной женщиной. Ее жилистое, костлявое тело было не очень приятно обнимать, зато у нее был такой ласковый голос и она любила рассказывать своим детям сказки. Она стала жертвой своей эпохи, которая превратила ее в домохозяйку и утопила в трясине быта. Она вырастила Мэтью и его братьев и сестер в бесконечном водовороте пеленок, молочных смесей и прорезывающихся зубов, за которыми последовали ободранные коленки, синяки, домашние задания, баскетбольные тренировки и неизбежные сердечные раны подросткового возраста.

Она умерла быстро и незаметно в самом начале старости от неоперабельной опухоли толстой кишки. Она болела всего пять недель, и за это время здоровый человек превратился в мертвеца. Каждый день ее кожа желтела все больше и больше, голос слабел, а силы покидали ее. Удивительно, но отец Кауэрта умер вслед за матерью. Повзрослев, Мэтью кое-что узнал о нескончаемых интрижках отца. Впрочем, эти измены всегда были мимолетными, хотя отец почти не скрывал их. В конечном счете они казались гораздо безобиднее его привязанности к своей газете, из-за которой у него почти не оставалось свободного времени для семьи. Поэтому, когда отец Кауэрта бросил работу через полгода после похорон матери, это несказанно удивило его детей.

Мэтью и его братья и сестры долго обсуждали по телефону этот поступок, высказывая самые невероятные предположения о том, что теперь будет делать отец в своем большом пустом загородном доме среди других домов, населенных молодыми семьями, которые наверняка считали этого одинокого старика странным или даже придурковатым. Мэтт был самым младшим из шести детей, ставших учителями, юристами, докторами и художниками. Все они разъехались по Соединенным Штатам. Рядом с их внезапно постаревшим отцом не осталось никого, кто мог бы его поддержать. Однако дети и предположить не могли, что отец пустит себе пулю в лоб в день годовщины свадьбы с матерью.

«Я должен был об этом догадаться! — укорял себя Кауэрт. — Я должен был это предвидеть!» Отец звонил ему за два дня до самоубийства. Они немного поговорили о новостях и репортерской работе. «Имей в виду, — сказал отец, — читателям неинтересны факты. Их интересует только истина». У старика не было склонности к философским заявлениям, и, когда Кауэрт захотел, чтобы отец развил свою мысль, тот лишь что-то буркнул в ответ и бросил трубку.

Полиция нашла его сидящим за столом с револьвером в руке, пулей в голове и фотографией жены на коленях. Кауэрт, как репортер до мозга костей, разговаривал потом с детективами. Он заставил их в мельчайших подробностях описать обстановку, в которой покончил с собой его отец. Их рассказ он запомнил навсегда, добровольный уход его отца из жизни оказался лишенным всех элементов драмы. На отце были красные тапки, синий деловой костюм и галстук в цветочек, который когда-то подарила ему жена. На столе лежал свежий номер его газеты с пометками красным карандашом. На газете стояла бутылка содовой воды и лежал надкушенный бутерброд с сыром. Отец не забыл выписать чек на оплату труда уборщицы и оставил его приклеенным к своей антикварной настольной лампе с зеленым абажуром. Вокруг стула валялись скомканные бумажки — недописанные прощальные записки, адресованные детям…

«Я был самым младшим ребенком в семье, — подумал Кауэрт. — Кроме меня, никто больше не захотел идти по стопам отца. А я сделал это в надежде, что моя профессия нас сблизит. Я мечтал превзойти его. Я рассчитывал на то, что он будет мной гордиться! Неужели он меня ревновал?!»

В итоге они с отцом стали совсем чужими людьми.

Кауэрт вспомнил улыбку матери. Его собственная дочь улыбалась точно так же. «А я безропотно разрешил бывшей жене забрать ее у меня!» Перед его мысленным взором разверзлась черная бездна пустоты, на фоне которой всплыли фотографии мертвой Джоанны Шрайвер.

Вдали сверкали желтые огни бульвара и мелькали огоньки проезжавших машин. Кауэрт вошел в дом и, поднявшись на лифте, открыл дверь своей квартиры. Включил свет и, озираясь по сторонам, постоял на пороге. В квартире царил типичный холостяцкий беспорядок: книги на полках стояли вкривь и вкось, на стенах висели надоевшие репродукции, на письменном столе валялись груды газет, журналов и вырезок. Кауэрт попытался зацепиться взглядом за что-нибудь дорогое сердцу, способное убедить его в том, что он действительно вернулся домой. В конце концов оставив эти попытки, он вздохнул, закрыл входную дверь и принялся распаковывать чемоданы.

Целую неделю Кауэрт провел на телефоне, собирая материал для описания подоплеки событий, которые предполагал осветить в своей статье. Прокуроры, добившиеся осуждения Фергюсона, не желали обсуждать этот вопрос с журналистами. Кауэрт побеседовал с людьми, ведшими следствие по делу Блэра Салливана. Один детектив из Пенсаколы подтвердил, что Салливан был в округе Эскамбиа во время убийства Джоанны Шрайвер. На чеке за бензин, оплаченный кредитной картой на заправке рядом с Пачулой, стояла дата, говорившая о том, что Салливан останавливался там накануне убийства девочки. Прокуроры в Майами показали Кауэрту нож, изъятый у Салливана в момент ареста. Это был дешевый, ничем не примечательный нож с лезвием длиной четыре дюйма. Очень похожий на тот, что был найден в дренажной трубе.

Подержав нож в руке, Кауэрт подумал: «Все совпадает». Все части головоломки заняли свои места.

Журналист долго говорил с сотрудниками Рутгерского университета, которые сообщили о не слишком блестящих успехах Фергюсона. Тот учился всего лишь старательно, складывалось впечатление, что его интересовал только университетский диплом, который он хотел получить во что бы то ни стало. Староста по общежитию вспомнил Фергюсона и сказал, что он показался ему тихим и замкнутым первокурсником, он держался особняком, ни с кем не общался и, перейдя на второй курс, сразу съехал из общежития на квартиру.

Кауэрт дозвонился до методиста из средней школы, в которой учился Фергюсон, и тот рассказал примерно то же самое, что и университетские преподаватели, но отметил, что успеваемость Фергюсона в Ньюарке была существенно выше. Однако никто так и не смог припомнить ни одного друга Фергюсона.

У журналиста начало складываться впечатление о Роберте Эрле Фергюсоне как о человеке, плывущем по течению, неуверенном в себе, не очень хорошо представляющем себе, кто он на самом деле такой и к чему ему стоит стремиться. Он все время, по сути, ждал, чтобы с ним что-нибудь произошло, и в конце концов поневоле оказался в водовороте ужасных событий. Судя по всему, причиной стала его пассивность: он не смог оказать сопротивления, когда им решили воспользоваться. Кауэрту стало ясно, что стряслось в Пачуле. Он задумался о том, какими непохожими были двое чернокожих, ставших главными героями этой истории. Одного раздражала тряска в автобусе, другой спасал товарищей под огнем противника. Один кое-как учился в колледже, другой добился того, чтобы его приняли в полицию. Конечно, Фергюсон не мог противостоять такой сильной личности, как Тэнни Браун.

К концу недели вернулся отправленный на север Флориды фотограф из «Майами джорнел». Он разложил на столе перед Кауэртом кучу снимков. На одной цветной фотографии был Фергюсон, с затравленным видом выглядывавший из-за прутьев решетки. На других были запечатлены знаменитая дренажная труба, школа, в которой училась Джоанна Шрайвер, и дом ее родителей. Была среди них и фотография убитой девочки, которую Кауэрт видел в школе. А еще там была фотография Тэнни Брауна и Брюса Уилкокса, выходящих из здания полицейского управления округа Эскамбиа.

— Откуда это у тебя? — поинтересовался журналист.

— Я целый день просидел в засаде. По-моему, они здорово разозлились, когда заметили, что я их сфотографировал.

Кауэрт мысленно поздравил себя с тем, что ему не пришлось при этом присутствовать.

— А Салли?

— Салливан отказался фотографироваться, но у меня есть его неплохой снимок из здания суда. Вот!

На снимке Блэра Салливана вели по коридору суда в сопровождении двоих полицейских. Салливан ощерился, глядя в объектив. Было непонятно, смеется он или скалит зубы.

— Я просто в толк не могу взять! — пробормотал фотограф.

— Что именно?

— Если бы я увидел этого типа на улице, я постарался бы поскорее унести ноги. Мне и в голову не пришло бы садиться к нему в машину. А Фергюсон, даже когда злится, не выглядит так страшно. К нему в машину я еще мог бы сесть.

— Кто их всех разберет! — вздохнул Кауэрт, разглядывая снимок Салливана. — Салли не только убийца, но и очень странный человек. Наверное, при желании он может уговорить кого угодно, не только глупенькую девочку! Подумай об остальных людях, которых он прикончил. Например, о паре пожилых туристов, которым он помог поменять колесо. Наверняка они даже успели его поблагодарить, прежде чем он их убил. А официантка? Она же согласилась провести с ним вечер. Ведь она же не догадалась, что перед ней убийца, и наверняка рассчитывала приятно провести с ним время. А молодой продавец в дешевом магазине? У него же была под прилавком кнопка, которой он мог вызвать полицию, а он и не подумал ее нажимать.

— Думаю, он просто не успел, — заявил фотограф и добавил: — Я бы лично не стал садиться в машину к Салливану.

— Естественно, — пробормотал Кауэрт, — Салливан прикончил бы тебя гораздо раньше.

Расположившись за письменным столом в отделе последних известий, где он когда-то работал, Кауэрт разложил свои записи и стал работать, поглядывая то в бумаги, то в компьютер. В какой-то момент, когда экран монитора на мгновение померк, репортер занервничал: он уже давно не писал статей о текущих событиях и испугался, что растерял свои навыки. Однако скоро журналист успокоился, ощутил привычное возбуждение и принялся описывать двоих заключенных такими, какими они предстали его взору в тюрьме. Он кратко обобщил увиденное в Пачуле, обрисовал сильный характер лейтенанта Брауна и его вспыльчивого подчиненного.

Слова сами спешили на бумагу, и первую часть статьи Кауэрт написал за три дня. Два дня ушло на продолжение и день — на правку текста статей. Потом два дня подряд они обсуждали каждое слово с главным редактором отдела городских новостей. Еще один нервный день он провел с юристами, также придиравшимися почти к каждому слову. Наконец настала пятница. Его статья должна была выйти на первой полосе воскресного выпуска газеты под шапкой «ЗАПУТАННОЕ ДЕЛО». Кауэрт был ею доволен. Подзаголовок гласил: «ДВА ЧЕЛОВЕКА, ОДНО ПРЕСТУПЛЕНИЕ И УБИЙСТВО, КОТОРОЕ НИКОМУ НЕ ЗАБЫТЬ». Это тоже нравилось Кауэрту.

Ночью он долго лежал без сна и думал: «Ну вот, я сделал это! Я все-таки написал эту статью!»

В субботу перед выходом газеты журналист позвонил Тэнни Брауну. Детектив был дома, и в полиции отказались дать его домашний номер. Журналист попросил дежурного передать Брауну, что журналист Мэтью Кауэрт ждет его звонка. Лейтенант позвонил ему через час:

— Кауэрт? Это Тэнни Браун. Я думал, наш разговор закончен.

— Я хочу дать вам возможность ответить на то, что написано в моей статье.

— Однако, какая деликатность! Вы можете поучить хорошим манерам вашего фотографа.

— Примите от моего лица извинения за его поведение.

— Он караулил нас в засаде!

— Извините еще раз…

— Ладно. Скажите лучше, как мы вышли на фотографии? Не очень страшно? Нас бы это расстроило.

— Нет, ничего, — не понимая, шутит полицейский или нет, ответил Кауэрт. — Похоже на кадр из детективного фильма.

— Это нас устраивает… Итак, что вам от меня нужно?

— Вы хотите как-то прокомментировать статью, которая выйдет в завтрашнем номере нашей газеты?

— В завтрашнем номере? Придется встать пораньше и бежать за газетой, а то все раскупят. Наверняка будет настоящая сенсация.

— Наверняка.

— Небось на первой полосе? Вы станете знаменитостью, Кауэрт.

— Об этом я как-то не думал.

— А больше всех повезло Роберту Эрлу Фергюсону, — издевательским тоном продолжал полицейский. — Как вы думаете, ваша статья ему поможет? Его сразу выпустят из камеры смертников или чуть попозже?

— Не знаю, но, по-моему, статья вышла неплохая.

— Не сомневаюсь.

— Как я уже говорил, мне хочется дать вам возможность ответить на нее.

— Надеюсь, теперь-то вы скажете мне о том, что написали?

— Да, если хотите.

— Вы наверняка написали о том, как мы избивали Фергюсона? О револьвере у меня на ноге?

— Я написал о том, что утверждает Фергюсон, но я написал и о том, что говорите по этому поводу вы.

— Но, наверное, не так прочувствованно, а?

— Вы ошибаетесь, я старался писать беспристрастно.

— Ну конечно… — хмыкнул Браун.

— Так вы будете комментировать статью?

— Очень мило с вашей стороны предоставить мне такую возможность! — саркастически заметил полицейский.

— Именно это я и хочу сделать.

— Я понял. Хотите, чтобы я сам копал себе могилу? Чтобы у меня было еще больше неприятностей, чем те, на которые я уже напоролся, когда решил рассказать вам всю правду?! — засопел в трубку Браун и добавил с досадой: — А ведь я мог бы просто ничего вам не говорить… Вы хоть написали, что я не стал этого делать?

— Разумеется.

— Я знаю, что, по-вашему, теперь произойдет, — буркнул лейтенант. — И должен сказать вам, что вы не правы. Совершенно не правы.

— Это ваш комментарий к статье?

— Дело в том, что все не так просто, как кажется. Без ответа осталось слишком много вопросов. Не развеяно еще слишком много сомнений.

— Или это ваш комментарий?

— Вы не правы. Вы здорово ошибаетесь.

— Пусть будет так, если вам от этого легче.

— Мне от этого не легче. Мне просто очень хочется, чтобы вы сами это поняли, — горько усмехнулся Браун и замолчал.

Некоторое время Кауэрт слушал, как тот сопит в трубку.

— Шли бы вы куда подальше! Вот вам мой комментарий! — вдруг рявкнул Тэнни Браун и бросил трубку.