Глава 1
Человек со своими взглядами на жизнь
Утром того дня, когда пришло письмо, Мэтью Кауэрт проснулся дома один. На улице было холодно и гадко, как зимой.
После полуночи поднялся сильный северный ветер и унес ночную тьму. Утреннее небо было неприятно серым. Город было не узнать. Идя по коридору к выходу, Кауэрт прислушивался к шуму гнувшейся на ветру пальмы. Ее листья стучали друг о друга, как копья в разгар кровавой битвы.
Поежившись, Кауэрт пожалел, что не надел под пиджак свитер. Такие ненастные дни случались в Майами несколько раз в году: унылое небо и порывистый ветер. Скверный каприз природы. В такие дни туристы в Майами-Бич раздраженно ворчат и шатаются по пляжу в теплой одежде. В Литл-Гаване пожилые кубинки кутаются в толстые шерстяные пальто и проклинают ветер, как летом проклинают жару.
Пронзительный ветер свистел в изгрызенных крысами притонах Либерти-сити. Наркоманы дрожали от холода и прятали в рукав косяки… Впрочем, холодной погоде не суждено было простоять долго, скоро в город вернется обычная жара — липкая, душная, потная…
«Потерпи день-два, — уговаривал себя Кауэрт, ускоряя шаг. — Потом с юга подует теплый ветер — и холода как не бывало…»
Мэтью Кауэрт старался никогда не унывать.
Он уже лишился многого из того, что составляет достояние людей зрелого возраста, хоть эта пора и была у Кауэрта не за горами. Не слишком хлопотный развод оставил его без жены и ребенка. Не слишком легкая смерть унесла его родителей. Его друзья постепенно растворились в собственных заботах: делали карьеру, растили многочисленное потомство, зарабатывали деньги на выплату кредитов и ипотеки. Раньше некоторые из них пытались пригласить Кауэрта в гости и на пикники, но постепенно он стал таким нелюдимым, что приглашения постепенно иссякли. Теперь общение Кауэрта с себе подобными ограничивалось не слишком частыми корпоративными вечеринками и разговорами о работе. У него не было женщины, хотя иногда он и сам этому удивлялся. Его квартира с видом на залив в многоэтажном доме постройки пятидесятых годов была скромной. Кауэрт обставил ее старой мебелью. Книжные шкафы были набиты детективными романами и книгами по криминалистике, а на стенах висело несколько невыразительных репродукций.
Иногда Кауэрт задумывался о том, насколько тусклой стала его жизнь, после того как жена уехала от него, забрав с собой их дочь. Впрочем, теперь Кауэрт не нуждался ни в чем, кроме того, что у него осталось, — ежедневная шестимильная пробежка по парку в центре города и работа в газете. А еще иногда он играл в баскетбол с такими же любителями в спортивном клубе. При этом Кауэрт чувствовал себя настолько легко и свободно, что иногда это его даже пугало.
Ветер все еще бушевал и беспощадно трепал флаги у главного входа в редакцию «Майами джорнел». Название газеты красовалось на фасаде в виде огромных красных светящихся букв, словно подчеркивавших закрепившуюся за «Майами джорнел» славу агрессивного и влиятельного печатного органа. Другой стороной здание редакции выходило на залив, и волны бились о причал, где обычно разгружали огромные рулоны газетной бумаги. Однажды, сидя в кафетерии в гордом одиночестве, Кауэрт заметил семейство ламантинов, резвившихся в бледно-голубой воде у самого причала. Их коричневые спины то появлялись между волнами, то пропадали под водой. Кауэрт захотел поделиться с кем-нибудь своим наблюдением, но, оглядевшись, заметил, что зал был пуст. Потом несколько дней, обедая здесь, он обшаривал глазами сине-зеленые океанские воды в поисках ламантинов. Именно за это Кауэрту и нравилась Флорида. Ему казалось, что джунгли здесь только и ждут удобного момента, чтобы поглотить все созданное человеком и вернуть природу в ее первобытное состояние. Недаром же его газета постоянно писала о четырехметровых аллигаторах, выползавших на подъезды к автострадам и создававших автомобильные пробки! Кауэрту нравились эти заметки о допотопных чудовищах, не боявшихся оказаться лицом к лицу с современными монстрами.
Миновав двойные двери, Кауэрт направился в отдел последних известий, помахав по пути вахтеру за стойкой с телефоном. Стена рядом с отделом последних известий была увешана почетными знаками, грамотами и прочими наградами: Пулицеровские премии, премии имени Роберта Ф. Кеннеди, премии «Мария Мурс Кэбот», премии имени Эрни Пайла и другие, вызывавшие меньшее благоговение. Задержавшись у почтовых ящиков, журналист быстро просмотрел свою почту: реклама, десяток пресс-коммюнике, политические заявления и предложения, ежедневно поступавшие от делегаций палаты представителей штата, из мэрии, из администрации округа и из правоохранительных органов с сообщениями о тех или иных событиях, которые, по мнению их отправителей, заслуживали внимания газеты. Вздохнув, Кауэрт подумал о том, сколько бумаги ежедневно тратится попусту. Впрочем, один конверт привлек его внимание. Имя Кауэрта и его адрес были выведены твердой рукой печатными буквами. В качестве обратного адреса на конверте значился номер почтового ящика в городе Старк, на севере Флориды. Кауэрт почему-то сразу подумал, что письмо пришло из находившейся там Центральной тюрьмы штата.
Положив конверт поверх остальной почты, журналист направился в кабинет, лавируя среди бесчисленных письменных столов и кивая тем немногочисленным репортерам, которые уже явились на работу и прилипли к телефонам. В центре помещения, водрузив ноги на письменный стол, читал свежий номер газеты редактор отдела городских новостей. Миновав ряд дверей, Кауэрт был уже на полпути к своему маленькому кабинету, когда рядом раздался чей-то голос:
— Кого я вижу! Явился наш сторонник радикальных реформ! Что привело тебя сюда в такую рань? Не спится из-за беспорядков в Бейруте? Или перевозбудился от президентской программы экономического оздоровления?
— Привет, Уилл, — заглянув за перегородку, сказал Кауэрт. — В отличие от тебя, меня столь суетные вещи не волнуют. Я просто хочу позвонить дочери по междугородному телефону, пока никого нет. Вот и все.
Рассмеявшись, убеленный сединами Уилл Мартин мальчишеским жестом откинул со лба прядь волос:
— Валяй! Злоупотребляй щедростью нашего обожаемого печатного органа сколько заблагорассудится. А затем почитай, что пишут на странице местных новостей. Один из наших неподкупных судей подозрительно снисходителен к своим знакомым, задержанным за рулем в нетрезвом состоянии. А не обрушить ли тебе карающий меч правосудия на главу сего недостойного служителя Фемиды? У тебя это хорошо получается.
— Обязательно почитаю.
— Как холодно на улице! — не унимался Мартин. — К чему жить в этом парнике, если по дороге на работу можно простудиться, как на Аляске?!
— Надо разгромить погоду в статье на первой полосе. Наша газета так часто норовит сыграть роль Господа Бога, что, может, Он к ней наконец прислушается?
— Не исключено, — хмыкнул Мартин.
— Но только если статью будешь писать ты.
— Совершенно верно. В отличие от тебя, я не бравирую своей греховностью и у нас со Всевышним могут сложиться конструктивные отношения. А в деле погоды это самое важное.
— Кроме того, до личной встречи с ним тебе осталось намного меньше, чем мне.
— Что еще за дискриминация по возрастному признаку?! — расхохотался коллега Кауэрта и погрозил ему пальцем. — Может, ты еще против равноправия женщин? Или расист? Или пацифист? Или еще какой-нибудь «-ист»?
Рассмеявшись, Кауэрт зашел к себе в кабинетик и свалил почту в центр письменного стола. На самом видном месте оказался тот самый белый конверт. Потянувшись за ним, другой рукой Кауэрт стал набирать номер своей бывшей жены.
«Надеюсь, они как раз завтракают», — подумал он.
Зажав трубку между плечом и ухом, Кауэрт вытащил из конверта листок желтой казенной бумаги. Пока в трубке звучали гудки, он начал читать.
«Уважаемый мистер Кауэрт!
В настоящее время я сижу в камере смертников и ожидаю казни за преступление, КОТОРОЕ Я НЕ СОВЕРШАЛ».
— Алло?
Кауэрт отложил письмо:
— Здравствуй, Сэнди. Это Мэтт. Можно мне поговорить с Бекки? Надеюсь, я не мешаю?
— Здравствуй, Мэтт. Мы как раз уходим. Тому нужно пораньше в суд, а он отвозит Бекки в школу и… Ну ладно, — немного подумав, продолжала она. — Мне все равно нужно кое-что тебе сказать. Но им уже пора ехать, поэтому не задерживай Бекки.
Кауэрт прикрыл глаза: как ужасно, когда жизнь дочери тебя больше не касается. Он вспомнил, как вытирал со стола молоко, пролитое ею за завтраком, как читал ей на ночь книжки, как держал ее за руку, когда, простудившись, она лежала в постели, как радовался рисункам, которые она приносила домой из школы.
— Хорошо. Я быстро, — сказал он, проглотив обиду.
— Сейчас позову.
Стукнула положенная на стол трубка, и Кауэрт стал машинально перечитывать слова: «…КОТОРОЕ Я НЕ СОВЕРШАЛ».
Он вспомнил, как познакомился со своей бывшей женой в редакции газеты Мичиганского университета. Сэнди была миниатюрной, но такой энергичной, что казалась выше ростом. Она училась на отделении графического дизайна и подрабатывала в редакции, где занималась макетами и оформлением заголовков. То и дело откидывая с лица волнистые темные волосы, она настолько сосредоточенно корпела над гранками, что не слышала телефонных звонков и не реагировала на двусмысленные шутки, постоянно звучавшие в раскованной атмосфере редакции. Она обожала точность и порядок, как ювелир или часовой мастер. Родившись на Среднем Западе в семье брандмейстера, погибшего на пожаре, и учительницы начальной школы, она была полна решимости многого добиться в жизни. Мэтью она казалась очень красивой. Его смущала целеустремленность Сэнди, и он очень удивился, когда она согласилась прийти на свидание. Еще больше он удивился, когда на десятый раз они оказались в одной постели.
Кауэрт заведовал отделом спорта. По ее мнению, он впустую тратил время на тех, кого она называла типами в нелепых трусах, мельтешащими вокруг мячиков разного размера и формы. Журналист попытался растолковать ей романтическую прелесть спортивных состязаний, но она ничего не желала слушать. Через некоторое время Кауэрта перевели в отдел обычных новостей, и он стал с жадностью охотиться за материалом для репортажей. Тем временем их отношения развивались. Кауэрту нравилось подолгу изучать материалы, из которых рождались его статьи. Сэнди считала, что он обязательно прославится или хотя бы станет влиятельным человеком. Когда ему предложили работу в маленькой газете на Среднем Западе, она поехала туда вместе с ним. Через шесть лет они все еще были вместе. В тот день, когда она сообщила Кауэрту, что ждет ребенка, ему предложили работу в «Майами джорнел», где ему предстояло вести репортажи из уголовного суда. А его жене предстояло родить Бекки…
— Папа?
— Привет, детка!
— Привет, папа. Мама сказала, что у меня всего одна минутка. Мне надо в школу.
— Как у вас там? Тоже холодно? Надень куртку!
— Хорошо. Том купил мне куртку с пиратским флагом. Она оранжевая, как форма у «Пиратов из Тампа-Бэй». Я ее надену. А еще я видела этих пиратов. Они были на пикнике, где мы помогали собирать деньги для бедных.
— Здорово… — пробормотал Мэтью Кауэрт и подумал: «Черт бы побрал пиратскую благотворительность!»
— А футболисты влиятельны?
— В некотором смысле да, — усмехнулся Кауэрт.
— Папа, что-то случилось?
— Нет, ничего. А что?
— Ты обычно не звонишь по утрам.
— Я проснулся и почувствовал, что скучаю по тебе. Мне захотелось с тобой поговорить.
— Я тоже по тебе скучаю. Ты свозишь меня еще в «Диснейуорлд»?
— Конечно! Весной. Обещаю.
— Мне пора. Том машет мне рукой… А знаешь что, папа! У нас во втором классе есть специальный клуб. Он называется «Клуб ста книг». Когда прочитаешь сто книг, получаешь приз. Я только что его получила!
— Молодец! А что за приз?
— Специальный значок. А в конце года меня пригласят на праздник.
— Здорово! А какая книга тебе больше всего понравилась?
— Конечно, «Дракон-лежебока»! Ты сам мне ее прислал! — воскликнула Бекки и засмеялась. — Он так на тебя похож!
Мэтью Кауэрт тоже рассмеялся.
— Ну ладно, мне пора!
— Хорошо! Целую тебя и обнимаю. Я очень по тебе скучаю.
— Я тоже. Пока!
— Пока! — сказал Кауэрт, хотя Бекки уже положила на стол телефонную трубку.
На некоторое время в трубке воцарилась тишина. Потом трубку взяла Сэнди.
— Говоришь, благотворительный пикник с футболистами? — первым заговорил он.
Мэтью Кауэрт всегда хотел ненавидеть человека, занявшего его место, — за то, что он юрист по корпоративным вопросам, за то, что он коренастый и широкоплечий и похож на идиота, выжимающего в обеденный перерыв штангу в дорогом спортивном клубе. Мэтью хотел представлять его себе жестоким, неуклюжим в постели, скверным отчимом и скрягой, но тот был отнюдь не таким. Вскоре после того, как бывшая жена Кауэрта объявила, что снова собирается замуж, Том (втайне от нее) прилетел в Майами, чтобы познакомиться с Кауэртом, и они вместе отправились ужинать. Сначала Кауэрт не понимал, зачем Тому все это нужно, но после второй бутылки вина юрист откровенно признался, что не желает заменить Бекки отца, но, раз уж ей предстоит жить с ним вместе, он сделает все, что от него зависит, чтобы она его тоже полюбила. Кауэрт ему поверил, испытал странное чувство удовлетворения и облегчения, заказал еще бутылку вина и подумал, что занявший его место человек, в сущности, не так уж и плох.
— Это все одна юридическая фирма. Она помогает в Тампе людям из «Дороги вместе». Она и пригласила футболистов. Бекки была в восторге. Том, разумеется, не сказал ей, сколько игр «Пираты» проиграли в прошлом году.
— И правильно сделал.
— Я тоже так думаю… И все-таки я ни разу в жизни не видела таких здоровых мужиков, — хмыкнула Сэнди. — Как у тебя дела? Как там в Майами? — немного помолчав, спросила она.
— В Майами холодно и все посходили с ума, — рассмеялся Кауэрт. — Ты же знаешь, тут ни у кого нет пальто, а в домах нет отопления. Все трясутся от холода, и всем не по себе. Ждут, когда потеплеет. А мне все нипочем. Я в порядке.
— Тебе еще снятся кошмары?
— Не часто. Надеюсь, я от них избавился.
Кауэрт слегка кривил душой и понимал, что Сэнди ему не очень верит. Впрочем, он знал, что ее это на самом деле не очень-то и волнует.
«Ненавижу ночь!» — подумал Мэтью и скрипнул зубами.
— Тебе так плохо? — встревожилась Сэнди. — Сходи к врачу. Твоя газета заплатит.
— Не стоит. Я уже месяц сплю спокойно, — не моргнув глазом соврал Кауэрт.
На другом конце телефонного провода его бывшая жена тяжело вздохнула.
— В чем дело?
— Я хотела тебе сказать…
— Так говори!
— У нас с Томом будет ребенок. Бекки теперь будет не одна.
— Ну-ну, — пробормотал Кауэрт, у которого вдруг все поплыло перед глазами. Самые разные мысли и чувства роились у него в голове. — Поздравляю.
— Спасибо, — ответила его бывшая жена. — Но кажется, ты не понимаешь…
— Что?
— У Бекки будет новая семья, настоящая семья.
— Ну и что?
— Неужели ты еще ничего не понял? У Бекки не останется на тебя времени. Боюсь, что именно так все и будет. Ей и так тяжело, ведь ты на другом конце штата…
Кауэрт дернулся, словно получив оглушительную пощечину:
— Это ты — на другом конце штата! Это ты меня бросила!
— Не будем снова об этом… Но имей в виду, скоро все будет не так, как раньше.
— Но почему?
— Я уже все обдумала, — заявила Сэнди, и ее тон не оставлял сомнений, что это именно так. — Она будет видеться с тобой реже.
— Но мы так не договаривались!
— Мало ли о чем мы договаривались. Теперь все будет по-другому, и ты сам это прекрасно понимаешь.
— Нет. Я ничего не понимаю. — Мэтью начинал злиться.
— Очень жаль, — отрезала Сэнди. — Скоро поймешь. А сейчас я не хочу выяснять отношения.
— Но…
— Мне пора. Я уже обо всем поставила тебя в известность.
— Очень мило с твоей стороны, — буркнул Кауэрт. — Спасибо большое.
— Мы поговорим об этом позже. Если нам вообще есть о чем говорить, потому что обсуждать тут больше нечего.
«Ну конечно, — подумал Кауэрт. — Ты ведь уже обсудила с адвокатами и с социальными работниками, как от меня избавиться!»
В глубине души он знал, что несправедлив к бывшей жене, но сейчас ему больше нравилось считать ее законченной стервой.
— Ты здесь больше ни при чем, — добавила она. — Речь идет о моей жизни. — С этими словами бывшая жена повесила трубку.
«И все-таки ты не права!» — подумал он и стал растерянно озираться по сторонам. За стеклом малюсенького оконца виднелось серое как свинец небо над центром города. Кауэрт опустил глаза. На листе бумаги, лежавшей перед ним, было написано: «Я НЕ СОВЕРШАЛ».
«Разумеется, все мы невиновны, — подумал Кауэрт. — Только вот доказать это очень сложно».
Потом, стараясь не думать о телефонном разговоре, он взял письмо и стал читать дальше.
«4 мая 1987 года я как раз вернулся домой к бабушке, которая живет в городе Пачула в округе Эскамбиа. Тогда я заканчивал первый курс колледжа при Рутгерском университете в городе Нью-Брунсвик, штат Нью-Джерси. Я гостил у бабушки несколько дней, когда меня вдруг вызвали к шерифу на допрос об изнасиловании и убийстве, совершенном в нескольких милях от дома бабушки. Жертвой преступления была белая девочка, а я — чернокожий. Один свидетель видел, как эта девочка садилась в зеленый седан марки „форд“, похожий на тот, что был у меня. В полиции меня продержали без еды, питья и сна тридцать шесть часов подряд. Мне не позволили обратиться к адвокату. Помощники шерифа несколько раз меня били. Они били меня скрученными в трубку телефонными книгами, потому что те не оставляют следов на теле. Они говорили, что убьют меня, несколько раз подносили к виску револьвер, взводили курок и нажимали на спуск. Но револьвер так и не выстрелил, потому что не был заряжен. В конце концов они сказали мне, что, если я во всем признаюсь, мне ничего не будет. Я настолько устал и был так запуган, что оговорил себя. Я ничего не знал об этом преступлении, но они все время подсказывали мне, что писать. Так я во всем признался. После всего, что они со мной сделали, я признался бы в чем угодно.
НО НА САМОМ ДЕЛЕ Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ.
Через несколько часов я попытался отказаться от своих показаний, но у меня ничего не вышло. Мой общественный защитник поговорил со мной до суда только три раза. Он не изучал обстоятельств дела, не вызывал свидетелей, которые подтвердили бы, что в момент преступления я был совсем в другом месте, и не позаботился о том, чтобы признание, которое меня вынудили сделать незаконным путем, признали недействительным. Присяжные были все белые. Им были представлены доказательства, они посовещались всего час и признали меня виновным. Еще через час они порекомендовали приговорить меня к смертной казни. Белый судья вынес мне смертный приговор. Он сказал, что меня нужно пристрелить как бешеную собаку.
Я сижу в камере смертников уже три года. Я очень надеюсь, что суды более высокой инстанции отменят мой приговор, но на это может понадобиться много лет. Помогите мне, пожалуйста! Я слышал от других заключенных, что Вы писали статьи о том, что нужно запретить смертную казнь. Я — невиновный человек, которого хотят казнить потому, что расистская система оказалась против меня. Меня ждет смерть из-за предрассудков, невежества и чужой злобы. Пожалуйста, помогите мне!
Ниже я написал фамилии свидетелей и моего нового адвоката. Если Вы захотите приехать и поговорить со мной, я уже попросил, чтобы Вас ко мне допустили.
И вот еще. Я не только не совершал это преступление, но и знаю имя преступника.
Очень надеюсь на Вашу помощь!
Роберт Эрл Фергюсон.
№ 212009
Центральная тюрьма штата Флорида, г. Старк, Флорида».
Смысл прочитанного дошел до Кауэрта только через несколько минут. Потом он еще раз прочитал письмо, стараясь понять, какое впечатление оно производит. Письмо писал явно достаточно образованный, способный хорошо выражать свои мысли неглупый человек. Однако заключенные, особенно ожидающие смертной казни, слишком часто заявляют о своей невиновности. Кауэрт всегда не мог понять, зачем притворяться невиновным перед лицом неотвратимого возмездия. И все-таки именно так поступали самые отъявленные психопаты и серийные убийцы, настолько презиравшие людей, что убивать их им нравилось намного больше, чем общаться с ними. Эти преступники, как правило, упорно называли себя невиновными, если только их не убеждали в том, что признание облегчит их участь. Казалось, они вкладывали в слово «невиновен» какой-то особый смысл, словно потоки крови их жертв уже смыли со страниц истории печальную повесть об их преступлениях.
При этой мысли Кауэрт вспомнил глаза мальчика. Эти глаза часто преследовали его в ночных кошмарах.
Однажды летом, поздней ночью, его разбудил телефонный звонок. Несмотря на время суток, в Майами было очень жарко и невыносимо душно. Кауэрту звонил заспанный и раздраженный редактор отдела городских новостей. Он хотел, чтобы репортер прошел десять-двенадцать кварталов к месту какого-то кровавого преступления.
Тогда Кауэрт еще работал в отделе городских новостей общего характера, поэтому ему постоянно поручали писать репортажи об убийствах. Прибыв по указанному адресу, журналист целый час расхаживал рядом с огороженным полицией аккуратным, напоминавшим ранчо домом с ухоженной лужайкой и припаркованным поблизости новеньким автомобилем «БМВ». В доме жили состоятельный младший исполнительный директор одной фирмы и его жена. Кауэрт видел, что в доме суетятся криминалисты, детективы и патологоанатомы, но что именно случилось, ему пока было не понять. Все вокруг было освещено сине-красными мигалками полицейских машин. Казалось, их вспышки пульсируют как живые во влажной ночной духоте. Немногочисленные дерзнувшие высунуть нос на улицу соседи хором утверждали, что обитатели дома были милыми, приветливыми, но не очень общительными людьми. Характеристики такого рода знакомы каждому репортеру. Соседи почему-то всегда называют убитых необщительными людьми, какими бы они ни были на самом деле. Складывалось такое впечатление, словно люди всеми силами старались показать, что ничего не знают о причинах кровавой драмы.
Наконец Кауэрт заметил, что из боковой двери дома вышел Вернон Хокинс. Пожилой детектив прикрыл ладонью глаза от сине-красных вспышек и телевизионных камер. Подойдя к дереву, он прислонился к нему, как смертельно уставший человек.
Кауэрт был знаком с Хокинсом уже немало лет. Он написал репортажи о добром десятке преступлений, которые расследовал этот детектив, и ветеран-полицейский явно испытывал к Мэтту симпатию. Он часто звонил репортеру, советуя, куда лучше поехать и о чем стоит написать, показывал секретные улики, рассказывал о тайнах, не подлежащих разглашению. Кауэрт много узнал от него о невеселой жизни детектива, расследующего убийства. Потихонечку проскользнув под желтой полицейской лентой, репортер подошел к Хокинсу. Тот сначала нахмурился, но потом пожал плечами и поманил Кауэрта пальцем.
Закурив, детектив некоторое время созерцал тлеющий кончик сигареты.
— Эти убийства меня доконают, — проговорил он с горькой усмешкой. — Раньше они действовали на меня как медленный яд. Но я старею, и скоро они меня прикончат.
— Так уходи из полиции, — посоветовал Кауэрт.
— Вот еще! Я так привык к убийствам, что без них помру на следующий день.
Детектив затянулся сигаретой, и ее красный огонек осветил морщины на его лице. Немного помолчав, он взглянул на Кауэрта:
— Почему тебе не спится, Мэтт? Почему ты не в постели со своей красоткой-женой?
— Перестань, Вернон!
Улыбнувшись своим мыслям, детектив запрокинул голову и оперся затылком о дерево.
— Ты кончишь, как я, — пробормотал он. — По ночам тебя будут ждать только покойники из кошмаров.
— Хватит! Скажи лучше, что там случилось!
— Мужчина лежит голый, — вновь усмехнулся детектив. — Ему перерезали горло в постели. Женщина тоже голая, но, увы, тоже мертвая. И ей перерезали горло в постели. Кровищи там по колено.
— Ну и?..
— Подозреваемый задержан.
— Кто?
— Подросток. Сбежал из дому в Де-Мойне, Айова. Убитые познакомились с ним вчера вечером на пляже в Форт-Лодердейле. Дело в том, что они увлекались групповым сексом с незнакомыми молодыми людьми. К несчастью, этот подонок решил, что, кроме ста баксов, которые ему заплатили, тут можно еще кое-чем поживиться. Он видел их «БМВ», их дом и все остальное. Короче, они поругались, он достал старую опасную бритву — а это страшная вещь! — и с маху перерезал мужчине вену на шее… — С этими словами старый детектив рубанул по воздуху рукой. — Мужчина рухнул как подкошенный. Похрипел немного и помер. Он еле успел понять, что умирает, но в целом это была не самая приятная смерть. Его жена, естественно, завизжала и попыталась бежать, но парень схватил ее за волосы, запрокинул ей голову… Вжик — и готово! Почти мгновенно. Но перед смертью она успела еще раз крикнуть. Ее крик услышал сосед и позвонил в полицию. Он страдает бессонницей и как раз вывел собачку погулять. Мы взяли парня, когда он выходил из дома. Он грузил в машину стереосистему, телевизор, одежду — все, что попалось под руку. При этом он был по уши в крови. — Окинув взглядом лужайку, детектив с рассеянным видом спросил: — Что гласит Первый закон Хокинса, Мэтью?
Кауэрт улыбнулся в темноте, вспомнив, что Хокинс любит изобретать афоризмы.
— Первый закон Хокинса гласит: «Никогда не ищи неприятностей. Неприятности сами тебя найдут».
Кивнув, детектив добавил:
— Между прочим, довольно приятный паренек, хотя и типичный психопат. Утверждает, что он тут ни при чем.
— Боже мой!
— А чего тут удивляться! — продолжал Хокинс. — Наверняка парень считает, что во всем виноваты люди, которые его к себе пригласили. Если бы они ему побольше заплатили, ничего не произошло бы.
— Но?..
— Он ни капли не раскаивается. В этом мальчишке вообще нет ничего человеческого. Он сам рассказал мне, что произошло, а потом заявил: «Но я ничего такого не сделал. Я не виноват. Я требую адвоката». Мы стояли там по колено в крови, а он мне заявляет, что ничего такого не сделал. Подумать только! Наверное, это потому, что зарезать двух человек ему — раз плюнуть. — Хокинс беспомощно развел руками, и его плечи поникли. — Знаешь, сколько ему лет? В прошлом месяце стукнуло пятнадцать. Ему бы сидеть дома, давить прыщи на лице, делать уроки и вздыхать по девочке из параллельного класса. Теперь ему прямая дорога в колонию для малолетних преступников. Даже не сомневайся. «Я ничего не делал! Я не сделал ничего такого!» — закрыв глаза, пробормотал детектив. — Посмотри! — добавил он, вытянув руку. — Мне уже пятьдесят девять, и я собрался на пенсию с мыслью о том, что повидал все на свете и меня уже ничем не проймешь…
Кауэрт увидел, как мелко трясется в бликах полицейских мигалок протянутая к нему рука.
Хокинс тоже некоторое время разглядывал свою руку, а потом пробормотал:
— Не могу больше этого слышать! Пусть меня лучше убьют в перестрелке с бандитами, но я больше не могу слышать, как мерзавцы говорят о своих зверствах с таким видом, будто ничего плохого не сделали. Будто чужая жизнь — фантик, который можно скомкать и выбросить. Будто убийство при отягчающих обстоятельствах — детская игра… Желаешь взглянуть? — спросил он у Кауэрта.
— Конечно! — поспешно воскликнул репортер.
— Не спеши! — Хокинс впился в его лицо глазами. — Ты всегда так спешишь… А лучше бы тебе этого не видеть. Поверь мне на слово.
— Нет, — ответил Кауэрт. — Я должен это видеть. У меня такая работа.
— Тогда пойдем, — пожал плечами детектив. — Но обещай мне одну вещь.
— Что именно?
— Я покажу тебе то, что он сделал, а потом я покажу тебе его. Он сидит на кухне. Ничего у него не спрашивай, только взгляни на него. А потом напиши в своей проклятой газете, что он совсем не несчастный паренек. Что он не бедный мальчик, у которого были только деревянные игрушки. Это будет твердить его адвокат, как только сюда доберется. Но люди должны знать правду. Напиши, что это хладнокровный убийца. Ясно? Бездушный убийца! Я не хочу, чтобы, увидев его фотографию в газете, говорили: «Такой симпатичный паренек не способен на убийство!»
— Хорошо, — пообещал Кауэрт.
— Ну ладно. — Снова пожав плечами, детектив пошел к дому. У самых дверей он повернулся к Мэтью и спросил: — Ты точно хочешь это видеть? Это были такие же люди, как мы с тобой… Были. Тебе не удастся забыть то, что сейчас увидишь.
— Пошли.
— Поверь хоть раз мне, старику!
— Хватит уже, Вернон!
— Они будут мучить тебя в ночных кошмарах, — пророчески пробормотал старый полицейский.
Кауэрт хорошо помнил, на что были похожи тела хозяев дома. Они были все в крови. Даже казалось, что они одеты. Но каждый раз, когда щелкал полицейский фотоаппарат со вспышкой, их тела неестественно блестели.
На подгибающихся ногах Кауэрт прошел за Хокинсом на кухню. Там сидел голый по пояс мальчик в кроссовках и джинсах. За руку он был прикован наручниками к стулу. Его голое тело было вымазано кровью, но он, не обращая на это внимания, как ни в чем не бывало курил сигарету. От этого он казался еще моложе. Ему хотелось выглядеть в глазах полицейских настоящим мужчиной, но на самом деле вид у него был довольно идиотский. Его волнистые светлые волосы слиплись от крови, засохшая кровь была на щеке.
Разглядывая подростка, Кауэрт понял, что перед ним юнец, который наверняка еще даже не бреется.
— А это кто? — спросил мальчишка, когда репортер с детективом вошли на кухню.
Несколько секунд Кауэрт смотрел мальчику прямо в глаза. Они были голубыми, бесконечно жестокими и поблескивали, как топор палача.
— Это репортер из «Майами джорнел», — объяснил Хокинс.
— Репортер? — Мальчишка внезапно расплылся в улыбке. — Слушай, репортер, напиши, что я ничего такого не сделал! — И он хрипло рассмеялся.
Хокинс вывел Кауэрта на улицу, где уже занимался новый день, а в ушах у репортера все еще звучал хриплый зловещий смех молодого убийцы.
Журналист написал репортаж о жертвах преступления и об убившем их подростке. Он описал скомканные, почерневшие от крови простыни, страшные пятна крови на белых стенах. Он написал о чистеньком районе, где стоит опрятный дом убитых, с дипломами и грамотами в рамках на стенах, свидетельствующими об их добропорядочности. Он написал о том, как желали тихой и спокойной жизни его обитатели, и о том, как их погубили гораздо более постыдные желания. Он написал о пляже в Форт-Лодердейле и о детях, набирающихся по ночам самого страшного жизненного опыта на его песке. А еще он написал о жестоких глазах мальчика — именно так, как просил его усталый старый полицейский.
Свой репортаж Кауэрт закончил словами малолетнего убийцы.
Возвращаясь вечером домой со свежим экземпляром газеты, в которой на первой полосе красовалась его статья, журналист чувствовал непомерную усталость, которую нельзя было объяснить тем, что он накануне не выспался. Мэтью залез в постель и прижался к жене. Он уже знал, что она вот-вот его бросит, но ему было очень холодно, его трясло. Он хотел согреться, но не знал, как это сделать…
Отгоняя эти невеселые мысли, Кауэрт тряхнул головой и огляделся, но ничего, кроме своего крошечного кабинетика, не увидел.
Хокинс уже умер. Его без особых церемоний проводили на пенсию и бросили умирать от эмфиземы легких. Кауэрт хлопал вместе со всеми, когда начальник полиции зачитал список заслуг детектива. При любой возможности репортер навещал старого приятеля в его маленькой квартирке в Майами-Бич. Квартирка выглядела совсем необитаемой, ее единственным украшением служили вырезки из газет со статьями, которые написали о Хокинсе Кауэрт и другие журналисты.
«Помни правила выживания, — повторял бывший полицейский каждый раз, когда приятель собирался уходить. — А если не помнишь моих правил, изобрети свои и живи по ним!» При этом они весело смеялись.
Потом Кауэрт при первой возможности навещал Хокинса в больнице, тайком сбегая с работы пораньше, чтобы поболтать с ним. Так продолжалось до того дня, когда Кауэрт застал Хокинса в больнице без сознания, с кислородной маской на лице. Репортер даже не знал, услышал ли его старый приятель, когда он шепотом назвал его по имени, и почувствовал ли он, как Мэтью взял его за руку. Кауэрт просидел у постели Вернона Хокинса всю ночь и даже не заметил, когда детектив тихо скончался в темноте. Потом были похороны, на которые пришли только несколько престарелых полицейских. Гроб, покрытый флагом, несколько слов священника — и все. Ни жены, ни детей, ни слез, ни рыданий. В могилу просто опустили гроб с останками того, чья память была вместилищем всего ужаса человеческого существования, и Кауэрт подумал о том, что побывал на репетиции собственных похорон.
«Интересно, что стало с этим парнем! — задумался репортер. — Наверное, вышел из колонии и разбойничает где-нибудь на улице. А может, уже сидит в камере смертников по соседству с автором письма. Или его уже убили».
С этими мыслями журналист вновь взглянул на письмо.
«Вряд ли из этого выйдет статья на первую полосу, — подумал он. — В лучшем случае — небольшая заметка. Надо бы отдать письмо в отдел городских новостей. Пусть там все как следует разузнают. Я больше этим не занимаюсь. У меня есть собственные взгляды на жизнь. Я ничего не принимаю близко к сердцу. Я не помню, что такое страсти. Поступки мне диктует разум».
Он привстал было со стула, чтобы отнести письмо в отдел городских новостей, но внезапно замер на месте.
Невиновный человек!
Кауэрт попытался припомнить, встречался ли ему хоть раз действительно ни в чем не повинный человек. У него перед глазами прошли вереницы преступлений и судебных разбирательств. Он много раз присутствовал при объявлении оправдательных приговоров. Он помнил, как дела закрывали за отсутствием улик. Он слушал красноречивых защитников и косноязычных обвинителей. Одного только ему было не вспомнить — действительно ни в чем не повинного человека. Однажды он даже спросил у Хокинса, арестовывал ли тот кого-нибудь просто так.
«Просто так? — усмехнулся детектив. — Человека, который действительно ничего не сделал?.. Ну конечно, случаются ошибки. В полицию часто приводят тех, кто этого не заслужил, и все такое прочее… Но взять и засадить в тюрьму того, кто вообще ничего не сделал! Это было бы самое страшное. Не знаю, смог бы я жить после этого. При мысли об этом я не могу уснуть. А бессонницей я не страдаю».
Взяв в руку письмо, Кауэрт взглянул на строки: «НО НА САМОМ ДЕЛЕ Я НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ».
«Интересно, страдает ли кто-нибудь бессонницей из-за участи Роберта Эрла Фергюсона? — подумал он. Внезапно репортер ощутил прилив интереса. — А вдруг это правда?!»
Он перевел дух, стараясь прогнать мысль о внезапно открывшихся перед ним блестящих перспективах.
При этом журналист вспомнил, как много лет назад читал интервью с одним уже немолодым баскетболистом, оставлявшим спорт. Баскетболист на одном дыхании рассказывал и о своих победах, и о своих поражениях так, словно относился с одинаковым уважением и к тем и к другим. Когда его спросили, почему он решил наконец оставить спорт, баскетболист заговорил о своей семье и детях и о том, что он уже наигрался в свою любимую детскую игру и теперь хочет заняться чем-нибудь другим. Потом он стал рассказывать о своих ногах так, словно они были не частью тела, а старыми добрыми друзьями. Он объяснил, что не может больше прыгать, как раньше. Теперь, когда он готовился взлететь в прыжке, мышцы его ног, которые раньше сами подбрасывали его вверх, начинали болеть и умоляли его оставить их в покое. При этом баскетболист объяснил, что без помощи ног ему в спорте грош цена. После интервью он вышел на баскетбольную площадку и без малейших усилий забросил девятнадцать мячей, лавируя и прыгая выше кольца так, как делал это много лет назад. Казалось, он использовал последнюю возможность оставить у зрителей неизгладимую память о себе. Кауэрт подумал, что все это очень похоже на труд репортера и что без устали и сна, не чувствуя голода и забывая обо всем, могут охотиться за сенсациями только молодые журналисты. Ноги у молодых гораздо выносливее, чем у тех, кто мысленно уже на все махнул рукой…
Кауэрт машинально ощупал свои ноги. «Когда-то они меня тоже кормили, как волка. А потом я махнул на все рукой, стал прятать голову в песок от ночных кошмаров, начал носить пиджак и галстук, отдавать себе отчет в своих поступках и помаленьку стареть. Теперь я в разводе, бывшая жена вознамерилась отнять у меня единственное существо, которое я когда-либо всем сердцем любил, а я сижу здесь, опять спрятав голову в песок, и высказываю свои соображения по самым разным поводам, на которые всем, в сущности, глубоко наплевать…»
— Значит, ты ничего не сделал? — сжимая в кулаке письмо, пробормотал Кауэрт. — А это мы еще посмотрим.
В помещении библиотеки газеты «Майами джорнел» причудливо сочеталось старое и новое. Она находилась за отделом новостей, позади письменных столов, за которыми корпели журналисты, описывавшие самые банальные из городских происшествий. В дальнем конце библиотеки стояли бесконечные ряды длинных металлических шкафов с вырезками из газет десятилетней давности. В прошлом каждый номер газеты разрезали на статьи, посвященные отдельным людям, темам, местам и событиям. Потом каждую вырезку помещали в соответствующую картотеку. Теперь этот процесс осуществлялся на современных компьютерах с огромными мониторами. Библиотекарь просто читал статью, выделял в ней главных действующих лиц и ключевые слова, сохраняя результаты своей работы во множестве компьютерных файлов. Кауэрту больше нравился старый метод. Он любил рыться среди вырезок, сортируя их и выбирая то, что ему было нужно. При этом ему казалось, что он держит в руках всё, как и эти старые газеты. Нынешний метод казался ему быстрым, эффективным, но каким-то бездушным. Каждый раз, посещая библиотеку, он не забывал сострить по этому поводу.
Как только он вошел в библиотеку, на него тут же уставилась молодая стройная женщина с пышной шевелюрой.
— Не говори этого больше, Мэтт, — произнесла она, взглянув на репортера поверх очков.
— Чего не говорить?
— Того, что ты всегда говоришь. Что раньше тут было лучше.
— Ладно, не буду.
— Вот и хорошо.
— Потому что ты только что сама это сказала.
— Это не считается, — усмехнулась женщина, встала и подошла к стойке, у которой стоял Кауэрт. — Что тебе сегодня нужно?
— Скажи мне, Лаура, неужели ты не в курсе, как быстро слепнут библиотекари, которые не отлипают от компьютера?
— В курсе.
— Вот и чудесно… А что будет, если я назову тебе одного человека?
— Я прилипну к компьютеру и мгновенно все о нем разузнаю.
— Роберт Эрл Фергюсон.
— Что он сделал?
— Его приговорили к смертной казни. Года три назад. В округе Эскамбиа.
— Сейчас посмотрим! — Усевшись за компьютер, Лаура набрала имя и нажала какую-то клавишу.
Экран монитора потемнел, лишь в углу мерцали слова: «Ждите. Идет поиск». Потом компьютер многозначительно хрюкнул, и на экране стали появляться другие слова.
— О чем это он? — спросил Кауэрт.
— Это ссылки. Сейчас мы их посмотрим. — Библиотекарша нажала еще несколько клавиш, и на экране появились новые слова. — «Бывший студент приговорен к смертной казни за убийство девочки», «Обжалование приговора по делу сельского убийцы», «Верховный суд Флориды рассматривает дела приговоренных к смертной казни». Всё. Три статьи. Все напечатаны в издании, выходящем на западе Флориды. В нашем главном издании не публиковалось ничего, кроме последней статьи, а это что-то вроде сводки.
— Не слишком много о приговоренном к смерти убийце, — заметил Кауэрт. — А мне-то казалось, что раньше мы подробно писали обо всех душегубах.
— Теперь все по-другому.
— Наверное, мы стали меньше ценить чужую жизнь.
— Раньше убивали реже, — пожала плечами библиотекарша. — Теперь никого этим не удивишь. И вообще, ты не настолько стар, чтобы разбираться в том, что было «раньше». Наверняка семидесятые годы тебе уже кажутся Средневековьем, — усмехнулась она, и Кауэрт тоже улыбнулся. — Теперь никто не интересуется смертными приговорами. Сейчас у нас в штате в камерах смертников сидит двести с лишним человек. Каждый месяц губернатор утверждает по два смертных приговора. Конечно, это не значит, что их мгновенно казнят, — улыбнувшись, добавила Лаура. — Но ты ведь уже писал об этом статьи в прошлом году. Ты писал, что хотел бы жить в цивилизованной стране, да? — спросила она, заглядывая Кауэрту в глаза.
— Да. Я писал о том, что цивилизованная страна не может санкционировать умерщвление человека. Я написал тогда три большие статьи. Их опубликовали на первой полосе, а потом нам пришло более пятидесяти писем, авторы которых были, мягко говоря, не согласны с моей точкой зрения. Впрочем, таких писем наверняка могло быть не пятьдесят, а пятьдесят миллионов. Помню, что самые милосердные авторы требовали, чтобы меня публично четвертовали на площади. Но меня больше заинтересовали более циничные — они продемонстрировали богатое воображение, описывая мою будущую экзекуцию.
— Народ недолюбливает журналистов, — улыбнулась библиотекарша. — Распечатать тебе эти статьи?
— Да, пожалуйста… И все-таки почему меня никто не любит?
Рассмеявшись, Лаура отвернулась к компьютеру, что-то быстро напечатала, и в углу библиотеки зажужжал принтер.
— Вот, пожалуйста, — сказала она. — Ты напал на интересный след?
— Может быть, — ответил репортер, забирая пачку листов из принтера. — Этот человек утверждает, что он невиновен.
— Что же тут интересного? — хмыкнула Лаура, уставившись в компьютер. — Они все так говорят.
Журналист вышел из библиотеки.
По мере того как Мэтью Кауэрт читал статьи, у него стало складываться представление о событиях, в результате которых Роберт Эрл Фергюсон оказался в камере смертников. Статьи были довольно скупыми, но репортер все же смог составить примерный портрет этого человека. Кроме того, Кауэрт узнал, что убили одиннадцатилетнюю девочку, тело которой нашли спрятанным в кустах на краю болота.
Журналист живо вообразил себе буро-зеленую поверхность болота. Вокруг наверняка чавкало под ногами, а в воздухе витал болотный смрад. Самое подходящее место для трупа.
Потом он стал читать дальше. Девочка была дочерью сотрудника местного муниципалитета, и в последний раз ее видели живой, когда она вышла после уроков из школы. Кауэрт представил себе приземистое одноэтажное здание из шлакобетонных блоков, стоящее особняком посреди пыльного поля. Оно наверняка было выкрашено выцветшей розовой или казенной зеленой краской и едва ли радовало взор своим видом даже тогда, когда в нем после уроков звенели радостные голоса школьников. В этот момент один из учителей начальной школы увидел, что девочка села в какой-то зеленый «форд» с номерами из чужого штата. Зачем? Почему она села в машину к незнакомому человеку? При этой мысли Кауэрт вздрогнул, внезапно испугавшись за собственную дочь. «Нет, моя дочь не сядет в машину к кому попало», — поспешно успокоил он себя.
Когда девочка не вернулась домой, забили тревогу. Местные телевизионные каналы, скорее всего, тем же вечером показали фотографию пропавшей. Волосы девочки наверняка были завязаны в хвостик на затылке, и на фотографии она улыбалась до ушей, поблескивая брекетами на зубах, — семейная фотография, снятая любящими родителями, души не чаявшими в своей дочери, маячила тем вечером на экранах телевизоров как символ отчаяния.
Сутки спустя помощники шерифа, прочесывавшие местность, обнаружили останки девочки. Статьи пестрели такими фразами, как «жестокое нападение», «кровожадный убийца», «обезображенный и изуродованный труп», — набившими оскомину газетными штампами. Не желая подробно описывать тот ужас, который действительно произошел с девочкой, автор статьи спрятался за избитыми и никого уже не пугавшими фразами.
Репортер понимал, что в действительности девочка умерла страшной смертью. Однако жадные до сенсаций читатели отнюдь не желали портить себе аппетит чудовищными подробностями.
Из статьи было ясно, что Фергюсон, судя по всему, оказался первым и единственным подозреваемым. Полиция задержала его вскоре после того, как был найден труп девочки, потому что Фергюсон ехал как раз в зеленом «форде». Его допросили, и он во всем сознался. Конечно, в газете ничего не писали о том, что ему не дали позвонить адвокату, и о том, что его били. Единственными уликами против Фергюсона были его машина, совпадение группы крови с кровью убийцы, а также его собственное признание. Впрочем, Кауэрт прекрасно знал, как бывает в суде, который начинает жить собственной жизнью наподобие театрального представления. Мелкие детали, кажущиеся несущественными или даже сомнительными в газетной статье, иногда приобретают невероятное значение в глазах присяжных.
Фергюсон не соврал: в статьях постоянно упоминалось, что, по мнению судьи, его нужно было пристрелить во дворе как собаку. Кауэрт подумал, что судье наверняка предстояли в тот год перевыборы и он старался произвести на избирателей самое благоприятное впечатление своим рвением.
Нашлась и кое-какая дополнительная информация: первоначальный протест Фергюсона против вынесенного ему приговора был отклонен окружным апелляционным судом первой инстанции. Хотя осужденный и настаивал на том, что против него недостаточно улик, от этого суда ничего другого нельзя было ожидать. Верховный суд штата Флорида еще не рассматривал апелляцию Фергюсона. Кауэрт понял, что тот еще и не начинал как следует ходатайствовать о своем помиловании, все это было у него впереди.
Откинувшись на стуле, Кауэрт попытался представить себе, что же действительно произошло.
Он вообразил захолустный округ на самой окраине Флориды. Ему было известно, что те края не имеют ничего общего с общепринятыми представлениями о Флориде, с довольными, сытыми физиономиями гостей города Орландо, с его «Диснейуорлдом», с вечно пьяными сынками богатых родителей на океанских пляжах и с туристами, съезжающимися на мыс Канаверал, чтобы фотографировать маневры космических челноков в нижних слоях атмосферы. И уж конечно, та часть Флориды была совсем не похожа на Майами — местные жители делали вид, что живут в своего рода американской Касабланке.
При этом Кауэрт понимал, что даже в восьмидесятые годы XX века изнасилование и убийство белой девочки чернокожим не могло не пробудить в местных жителях инстинкты их далеких предков, об отношении которых к неграм обычно старались не вспоминать.
Ничего невероятного в том, что Фергюсон пал жертвой их предрассудков, не было.
Подумав об этом, репортер поднял телефонную трубку, чтобы позвонить адвокату, занимавшемуся апелляцией Фергюсона.
Дозвониться до адвоката оказалось очень непросто. Услышав наконец его голос, Кауэрт был поражен его провинциальным выговором.
— Мистер Кауэрт? Говорит Рой Блэк. Скажите на милость, чем же могли заинтересовать события у нас, в округе Эскамбиа, журналиста из самого Майами? — бесконечно растягивая гласные, спросил у Кауэрта адвокат.
— Здравствуйте, мистер Блэк. Я звоню вам по поводу одного из ваших клиентов — некоего Роберта Фергюсона.
— Когда секретарь сообщила, что вы меня ищете, я сразу сообразил, что речь идет именно о мистере Фергюсоне, — усмехнулся адвокат. — Что же именно вас интересует?
— Расскажите мне, что на самом деле произошло.
— Мы уже подали апелляцию в Верховный суд штата. По нашему мнению, улик для обвинительного приговора совершенно недостаточно. Кроме того, мы считаем, что судья должен был счесть признание Фергюсона недействительным. Видели бы вы этот документ! Очевидно, что он написан под диктовку шерифа. А без этого признания улик вообще нет. Если бы Роберт Эрл Фергюсон не написал то, чего полицейские от него добивались, его не признал бы виновным ни один суд в мире. Даже суд самых отъявленных расистов.
— А что там насчет совпадения группы крови?
— В округе Эскамбиа допотопная криминалистическая лаборатория, не то что у вас в Майами. В этой лаборатории способны делать только самые примитивные анализы. Они определили, что у Фергюсона вторая положительная группа крови. Это соответствует характеристикам спермы, найденной в теле жертвы. Но ведь в нашем округе вторая положительная группа крови может быть еще у нескольких тысяч мужчин! А защитник Фергюсона на суде не сказал об этом ни слова.
— А автомобиль?
— Зеленый «форд» с номерами из другого штата?.. Но ведь никто не видел в нем Фергюсона. И доказать, что девочка села именно к нему в машину, нечем. Это даже не косвенная улика, это может быть простым совпадением. Суд вообще не должен был принимать это к сведению.
— Значит, вы не защищали Фергюсона на этом суде?
— Нет, этой чести меня не удостоили.
— А вы не выражали сомнений в компетентности защиты?
— Пока нет, но обязательно это сделаю. Лично я считаю, что добиться оправдательного приговора для Фергюсона смог бы последний троечник с любого юридического факультета. Я просто в ярости. Я обязательно буду об этом писать, но мне не хочется сразу выкладывать все козыри.
— Что вы имеете в виду?
— Мистер Кауэрт, — проговорил адвокат, — вы там хоть понимаете, что такое добиться отмены смертного приговора? В этом деле спешка может только повредить. Нужно растянуть процесс на многие годы, а там, глядишь, все и позабудется. Время играет нам на руку. Представьте себе, что вы сразу же выложите все свои аргументы, а завтра их отвергнут и посадят беднягу на электрический стул. Понятно?
— Понятно. А вдруг человек, сидящий в тюрьме, ни в чем не виноват?
— Это Роберт Фергюсон вам так сказал?
— Да.
— Он мне тоже об этом говорил.
— Вы считаете, что это правда, мистер Блэк?
— Не исключено. Я склонен верить ему больше, чем большинству обитателей Центральной тюрьмы нашего штата, с которыми мне приходилось иметь дело. Но, видите ли, мистер Кауэрт, строго говоря, меня не очень волнует, виноваты мои клиенты или нет. Моя работа заключается лишь в том, чтобы добиться отмены судом приговора, вынесенного в другом суде. Если мне при этом удастся исправить совершенную несправедливость, возможно, меня после смерти с распростертыми объятиями примут на небесах. Впрочем, я постоянно рискую: если я не дам справедливости восторжествовать, после смерти меня наверняка посадят жариться на сковородку в аду. Такова одна из сторон работы адвоката. Но вы-то работаете в газете, а газеты гораздо больше меня интересуются тем, что люди в своей массе именуют справедливостью. Кроме того, газеты могут гораздо больше меня повлиять на судью первой инстанции, который вдруг возьмет и назначит новое разбирательство, а также на губернатора и на совет по помилованиям нашего штата. Понимаете, что я имею в виду? Возможно, вы можете чем-нибудь помочь Роберту Эрлу Фергюсону.
— Возможно.
— Почему бы вам самому с ним не поговорить? Фергюсон совсем не глуп, у него хорошо подвешен язык, и он грамотно выражает свои мысли. И манера речи у него совсем не деревенская, не то что у меня, — усмехнулся Блэк. — Я бы на его месте пошел в адвокаты. Разумеется, он умнее своего бывшего защитника, проспавшего весь суд, пока его подопечного не приговорили к электрическому стулу.
— Так что же это за защитник?
— Один старичок. Работает адвокатом пару сотен лет. Пачула — маленький городок. Там все знают друг друга. Они съезжаются в окружной суд, как друг к другу в гости, отпраздновать очередной заранее вынесенный смертный приговор. Меня там не очень жалуют.
— Могу себе представить.
— Разумеется, Фергюсон им сразу не понравился. Чернокожий. Уехал учиться в университет на север. Приехал к бабушке в гости на большой машине. Грамотно говорит. По их мнению, его следовало упечь за решетку только за это. Им не нравятся образованные негры на больших машинах. Впрочем, изнасилования и убийства девочек им тоже не нравятся.
— Что же представляет собой эта Пачула?
— Человеку из большого города вроде вас это трудно себе представить, но газеты называют такие места «новым Югом». Это значит, что тамошние местные жители иногда мыслят по-новому. Но, конечно, не всегда. Кроме того, федеральное правительство выделяет на развитие таких областей немалые деньги.
— Действительно не знаю, как себе это вообразить.
— Так съездите и посмотрите, — предложил адвокат. — Но разрешите мне дать вам один совет: встретив там людей с моим произношением и манерой изъясняться, словно у героев произведений Фолкнера или Фланнери О’Коннор, не считайте их с ходу деревенскими простофилями. Ибо это не всегда так.
— Это я уже понял.
— Вряд ли вы считали меня знакомым с упомянутыми литераторами.
— Даже не задумывался об этом.
— Вы еще очень о многом задумаетесь, пока будете разбираться, что за гусь этот Фергюсон. И не забывайте еще об одном: тамошние жители, скорее всего, очень рады, что отправили его на электрический стул. Поэтому вряд ли вас примут там с распростертыми объятиями, вряд ли выстроится очередь желающих помочь вам докопаться до правды.
— Меня очень заинтересовало то, что Фергюсон знает имя настоящего убийцы. По крайней мере, он мне так написал, — сказал Кауэрт.
— Об этом мне ничего не известно. Может, он что-нибудь и знает. Это совершенно не исключено. Пачула — маленький городок, но сам я об этом ничего не знаю. — К удивлению Кауэрта, адвокат внезапно заговорил серьезно и искренне: — Мне известно только то, что суд вынес ему смертный приговор без достаточных улик, и я обязательно добьюсь отмены этого приговора, независимо от того, убил Фергюсон девочку или нет. Рано или поздно я этого добьюсь. Может, не в этом году, может, не в этом суде, но я этого добьюсь. Я вырос и всю свою жизнь прожил среди этой деревенщины с расистскими замашками и на этот раз ничего ей не спущу. Мне сейчас все равно, убивал кого-нибудь Фергюсон или нет.
— Но если он не убивал?..
— Значит, убил кто-то другой и заплатит за это.
— У меня все больше и больше вопросов.
— Не сомневаюсь. В этом деле вообще больше вопросов, чем ответов. Такое бывает. Суд не имеет права оставить без ответа ни один вопрос, а иногда он только все запутывает еще больше. Кажется, в деле с Фергюсоном он запутался окончательно.
— Значит, вы действительно считаете, что мне лучше съездить и самому на все взглянуть?
— Безусловно, — ответил адвокат, и Кауэрт представил себе, как тот улыбается на другом конце телефонного провода. — Хотя и не знаю, что вы там найдете, кроме множества предрассудков и зловонного болота уродливой человеческой психики. Но может, вам все-таки удастся помочь невиновному человеку.
— Значит, вы считаете, что Фергюсон невиновен?
— Я этого не говорил. Я только считаю, что суд обязан был его оправдать. А это, знаете ли, две совершенно разные вещи.
