10 и 11 мая 2006 года
Исход
Той же ночью Алиса и Стефано занимались любовью. Как никогда раньше. До упада, до полного изнеможения. До беспамятства. О загадках дома Дэнни они слова никому не скажут, пообещали они себе, иначе их примут за душевнобольных. И не надо было ничего говорить вслух. Они поняли друг друга без слов и любовью скрепили свое соглашение. В течение нескольких часов они хранили молчание. Ласки, глаза, секс — все отгоняло ужас, выстраивая между ними и Человеком-Призраком непреодолимый барьер. Как ритуал. День настал и снова прошел, преодоленный. Алиса и Стефано: две затонувшие души. Если бы они оба не увидели того ужаса, между ними было бы все кончено, они знали. Ни один из них не поверил бы другому. Ни один не поверил бы никому. И их тела сливались воедино часами, часами и часами.
Утром следующего дня Алиса выпуталась из объятий. Каменное лицо наполнилось решимостью. Лицо амазонки.
— Мне надо поговорить с Дэнни. Он знает.
Выскользнула из-под теплого одеяла, из настроений, витающих в комнате. Прошла голая в кабинет, схватила трубку и набрала номер тюремной психиатрической клиники. Села на пол, взгляд направлен к небу, за окно. Дождалась, пока скучающий голос не ответил:
— Добрый день.
— Добрый день. Меня зовут Алиса Ди Пардо, я бы хотела записаться на встречу с вашим пациентом, Дэнни Поссенти. Это очень срочно.
Скучающий голос ответил. Сказал то, что надо было сказать. Повисла тишина.
— Синьорина, синьорина, вы слушаете?
— Да… Извините…
— Похороны сегодня в два, в часовне клиники.
— Благодарю вас… — И повесила трубку.
У нее не хватило смелости о чем-либо спрашивать.
Быстро взглянула на стенные часы: одиннадцать. Надо спешить.
* * *
Поездка на машине получилась напряженной. Ни Алиса, ни Стефано не осмелились нарушить молчание. Они могли бы поговорить, если бы не были взрослыми.
Стефано хотел спросить кое-что. Спросил бы, если бы не был взрослым. В галлюцинациях присутствовала логика, всегда, но только в том случае, если на них смотреть глазами не взрослых.
Когда именно умер Дэнни?
Вот вопрос, гвоздем засевший в голове Стефано.
За вопросом стояло что-то еще более тяжелое, громоздкое: давила слишком опасная связь. Потому что они — взрослые.
* * *
Похороны нельзя было назвать грустными в отличие от невыразительной и безликой часовни. Принадлежа клинике, она в некотором смысле могла бы считаться родственной ей своим уродством. Алиса и Стефано были единственными людьми со стороны. Ни друзей, ни родственников. И никто не проронил ни единой слезинки. Какой-то пациент только и делал, что зевал, у другого каждые минут пять рука оказывалась в штанах. Если бы не печальная ситуация, действие могло сойти за анекдотическое. Гроб был закрыт. Дэнни неплохо выглядел даже в момент своего последнего прощания. В конце процедуры директор психиатрической клиники, не сводивший с Алисы глаз, подошел к ней, протянул слегка влажную волосатую руку и представился.
— Вы единственные новые лица тут, родственники?
— Нет…
— Друзья?
— Одноклассники.
— Понятно… Что ж, мне очень жаль, что так вышло. Синьор Поссенти никогда не доставлял проблем, и представить трудно, что он мог совершить подобный поступок.
— Что вы хотите сказать? — спросила Алиса — сердце заколотилось в груди.
— Как, вам не сказали? Он совершил самоубийство в ночь с девятого на десятое, санитар услышал звон разбитого стекла… около полуночи.
На директора смотрели два побледневших как полотно лица: Алисы и Стефано.
— Мне жаль… — Он повернулся на каблуках и исчез так же, как появился.
Они вернулись к машине.
Кто-то задал вопрос за них. Кто-то даже за них ответил. И от этого им никак не стало легче. А может, и стало. Потому что они поняли, что все кончено окончательно. Кончено окончательно… Это означало, что опасная связь разорвалась. Дэнни спас жизнь Алисе во второй раз, заплатив более высокую цену. Алиса и Стефано поняли это. Алиса вспомнила, как Человек-Призрак кричал и мучился, как его засасывало внутрь… за минуту до того, как он чуть не лишил ее жизни, за минуту до того, как она чуть не сделала свой последний шаг в расселины вселенной. И потом, Алиса слышала, как Человек-Призрак сказал: «Мы помним тебя…»
Именно так — «мы». И Алиса знала: Человек с Дэнни были единым целым. В какой-то степени знал это и Стефано.
Они могли бы понять это раньше, сами. Если бы не были взрослыми.
— Алиса?
— Мм.
Стефано решил взять на себя тяжелый груз этой странной истории. А не только разрешить себе по думать о ней и допустить, что такое могло бы произойти. Он пошел дальше — прервал молчание:
— Неужели это правда?
— ???
— То есть… кто такой Человек-Призрак? Откуда он взялся?
Он ни разу не отвлекся от дороги, не повернулся к Алисе. Руки словно приклеены к рулю.
— Думаю, они — одно целое, — ответила Алиса.
На этот раз Стефано повернулся. Глаза округлились.
— Он и Дэнни, я хотела сказать, — уточнила Алиса.
Взгляд Стефано вернулся на дорогу. Для следующих вопросов требовалось больше времени. И смелости.
— Отвезти тебя домой?
— Нет, завези меня к Пьетро.
Пьетро упрямо не двигался. Все задавались вопросом, сколько он выдержит в этой позе, весьма способствующей появлению пролежней. Но уже было ясно: если его тронут, он будет кричать и станет только хуже. Думали, что рано или поздно ему все равно захочется сменить положение. Алиса не сводила с него глаз и решала, надо ли и как рассказать ему о своем открытии. Надо ли и как возвратить Пьетро достоинство, присвоив обратно звание замечательного свидетеля, которое у него отняли.
«Надо ли и как…» — думала она. Синьора Монти, высохшая, как белье, забытое на солнце, своим приходом помешала течению ее мыслей. Она поздоровалась с Алисой слабым кивком, откинулась на стуле и включила телевизор.
Алиса, можно сказать, не обратила внимания, можно сказать… Сначала видео, выносящее мозг, потом голос… намного позже. Показали парк. Одежду. Семью в ужасе. Наконец — голос журналиста.
«Марко Пулацци сегодня утром ушел в школу и не вернулся. Восьмилетний ребенок, по всей вероятности, исчез по дороге в учебное заведение. Следователи обнаружили его одежду в том же виде, как это было в случае с Филиппо Суччи, Франческо Дзанголи…»
Синьора Монти выключила телевизор. Камень вместо лица. Но Алиса продолжала видеть изображение со своей личной переносной видеокамеры — объективом души. Разум Алисы продолжил смотреть — имелся опыт. Видеоизображение зафиксировалось на реке. Но Алиса резко свернула налево, проникла в тот проклятый дом, прошла по мерзкому полу, вошла в последнюю, адскую комнату. И неожиданно вскрикнула. Вскрикнула, и даже Пьетро вздрогнул и отвел взгляд от угла потолка. Алиса вскрикнула, потому что разумом она увидела трость. Трость на полу, в центре комнаты. Картина не засосала трость. Миры этой картины, миры реальности, галлюцинаций и ужаса все еще могли рассказывать свою историю.
— Что с тобой?! — откашлявшись, прошептала синьора Монти хриплым голосом.
Алиса не произнесла ни слова, почувствовала, что ноги выносят ее из палаты. В ушах стоит мычание Пьетро, а в подсознании — тот визгливый и злой голос: «Мы помним тебя…»
Дэнни Поссенти ошибся.
Человек-Призрак не умер.
* * *
— Трость, черт бы ее подрал! Трость! Скорей, я жду тебя в парке через пятнадцать минут! — прокричала Алиса. И тут же отключила мобильный.
Стефано сел в машину и рванул с места.
Алиса ждет. Уже пятнадцать минут. Взгляд, все время направленный на дом, устремился теперь к мосту Тиберио в надежде увидеть фигуру Стефано, спускающуюся к ней по дорожке. Навстречу кошмару.
«Он всегда здесь, от нас не отходит и по ночам снова приходит…»
Почти девять вечера, темнело. Алиса понимала это. Надо было спешить.
Стефано не появлялся.
* * *
«Призрак Оперы», грохотание «Айрон Мэйден». Стефано ведет машину так, что коврик под его ногой поскрипывает. Музыка бьется в закрытые стекла окон. Единственная неотступная мысль точит его: Алиса одна в парке. Стефано мчится во весь опор. Светофор. Зеленый. Стефано едет. Здесь поездка кончается. На перекрестке появляется серый «Nissan». Не видит красного. Или не обращает на него внимания. Но в любом случае — едет. И сбивает.
Бабах! Скрежет металла. «Nissan» серого цвета. И красного. Стефано не успевает заметить. В мгновение ока мир становится черным. Беззвучным.
* * *
Алиса устала ждать.
Она направляется за дом, к забору. Ветка, которая послужила Стефано палкой, все еще там.
Алиса хватает ее.
Тридцать минут. Парк отбрасывает тени — ползущие, взбирающиеся по стенам.
Тридцать минут — уже чересчур. Это можно сделать, только пока светло. Что именно сделать, она еще не знает. Но что-то можно сделать. До того, как тени доберутся до вечера и лишат его лунного блеска.
На пороге ни одной крысы. Ни одной, ни одинешенькой. Они здесь больше не царствуют. Небезопасное место.
Алиса входит.
В трижды проклятый дом.
Алиса идет по мерзкому коридору.
Алиса входит в последнюю адову комнату.
Дверь открыта. Холод. Здесь есть крыса. Или, по крайней мере, ее разбитые об угол останки. Противно воняет. Мухи хорошо поработали над ней. Алиса сглатывает, рукав куртки прижат к носу.
— Надо торопиться.
Ей надо торопиться. Беглый взгляд по комнате: пусто. Слишком пусто. Слишком пусто на полу — не хватает трости Человека-Призрака.
Хлоп.
Дверь закрывается. Осколки окна трясутся. И Алиса опять впадает в это чертово оцепенение. Ужас цементирует ее сердце и приклеивает ноги к полу. В воздухе разит масляными красками. Важно сохранять ясность ума, нельзя ее терять, нужно смотреть. Алиса знает. Она смотрит на картину. Тучи. Наэлектризованные, неподвижные тучи, больше ничего. Смотрит пристальнее. Хотела бы не смотреть. Глаза — зеленые точечки, прикованные к картине, Алиса не может не смотреть. И Алиса смотрит. Двухмерность утрачивается. Она чувствует, как холодный ветер свинцовых небес бьет ей в лицо, ерошит ее волосы. У ветра ледяное, загробное прикосновение.
Далеко-далеко — точка. Черная.
Это не точка. Оно движется. Оно черное. Но не точка.
Это вздутие. Вздутие изнутри картины. Темное пятно расширяется и лишает небо жизни. Заражает его.
Пятно сейчас в центре. У пятна кровавая улыбка.
У пятна есть руки. Когти. Пятно стало кроликом, пятно и есть кролик.
Когти кролика вцепились в тело ребенка.
У кроликов нет когтей. Алиса знает. Клыков тоже нет. Однако у этого кролика, единственного кролика, короля всех кроликов, есть и когти, и клыки, и свежее мясо, которое прилипло к его морде.
То, что осталось от ребенка, капает. То, что осталось от Марко Пулацци. Алиса знает: это Марко Пулацци. Она видела его фотографию по телевизору.
Кап-кап-кап.
С туловища капает. На письменный стол. И кролик смеется.
Кроликопятновздутие замолкает, видоизменяется. Цвета смешиваются, замешиваются, компонуются. То же происходит и с туловищем. Оно делается тонким, теряет цвет, твердеет: превосходная трость. Его трость. Архетип всех на свете тростей.
Тук. Тук. Тук.
Трость стучит по плитам тучи. От каждого касания — искры. Молнии. Льет дождь. Льет дождь в комнате. Вода не смывает кровь, она припечатывает ее к полу. Потому что вода тяжелая. Черная. Масло вместо воды. Масляная пастельная краска, которая не сходит.
Кроликопятновздутие уже не кроликопятновздутие. Это содержимое внутри формы. Форма с содержимым. Идеальное совпадение. Зло. Человек-Призрак.
Пожиратель.
Алиса не знает, что могла бы убежать. Поэтому Алиса не может убежать. Алиса остается, уставившись в глаза абсурду.
Пожиратель произносит:
— Мы помним тебя.
Но у него не один голос. И даже не два. У него тысяча голосов. Из одного рта. Они взрывают мозг, пропитывают его. Утомляют.
— Между нами осталось кое-что: разговор, который мы так хорошо вели с тобой, пока… — Лицо Пожирателя морщится, корчится от боли, потом выпрямляется, скалясь. — До того, как этот тупица попытался остановить нас.
Поры — как сухие озера, распахнутые в небо. Алисе холодно — проклятый холод заморозил горло, крик не выходит, раскалывается, и осколки сыплются на живот. Пожиратель вытаскивает ногу, ставит ее на стол. Оскверняет его. Кровь и пыль. Тучи пыли загрязняют воздух.
Пожиратель — в комнате. Вне картины. Не улыбается, не подмигивает и не шутит. Пожиратель раздражен. Хладнокровный сосредоточенный облик. И опять голос заставляет разум вздрогнуть. Детский металлический, искаженный голос:
— Он хотел сделать мне больно. Больно, понимаешь? — Постепенно голос снова опускается на нижние ноты, грубеет, мрачнеет, свирепеет. — Хотел, чтобы я их не трогал… тебя не трогал, паршивая сукина дочь, грязь, вонючка, дерьмо поганое…
Выпускает слюни. Пожиратель выпускает слюни. И скалится. Розовая пена течет на одежду, вязкая, липкая. Зловоние гнили. Время, отведенное на действие, рушится под пластами ужаса, Алиса ничего не может. И руки Пожирателя на ней: морщинистые указательные пальцы приподнимают верхние веки. Большие — опускают нижние.
— Посмотрим, на чем мы остановились…
* * *
Без металлических ходунков бабушка падает.
Бабушка опирается на них. Толкает перед собой.
Брум. Брум. Брум. Колеса катятся по брусчатке с зазорами между плиток.
— Дыши. Дыши! — говорит бабушка. У нее мужской голос.
— Дыши, давай-же!
Боль в груди. Что-то трескается, лопается. Воздух.
Брум. Брум. Брум. Бабушки нет. Умерла.
— Давай-давай!
Вместе с бабушкой исчезает покой. Появляется боль. Что-то пульсирует в голове, и намного ниже, под ребрами, что-то жжет.
Брум. Брум. Брум. Мужчина в белой рубашке везет медицинскую каталку.
Щелк.
Двери машины «скорой помощи» открываются.
Стефано видит белое.
И лишается чувств.
* * *
Парк — ржавый, а не зеленый. Словно мертвый, колышется он на дне реки. Этот мир не знает реальности. Закрытый мир. Как в одной из тех бутылок, которые держат на полке, с лодками внутри.
Алиса лишилась ясности ума.
Алиса верит в мир из бутылки.
Верит глазам Пожирателя.
— Представь, что мы ссоримся, потому что учительница отругала тебя из-за меня, а потом я прошу у тебя прощения, и мы миримся, согласна?
Лукреция. Вишенки на ее платье какие-то странные: они в крови. Но Алисе кажется это нормальным.
— Это вода.
Она думает, что с нее стекает вода. Потому что она будто и вправду стоит на дне реки. Алиса смотрит на мир снизу. А может, это мир парит над ней. Алисе семь лет, и она чувствует себя легкой, очень легкой. Почти бесплотной.
— Посмотри на кроликов! — визжит Лукреция. И улыбается. Клыки.
Алиса теперь видит себя как бы с высоты. Она — маленькая.
Ясность ума ослабляет галлюцинации.
— Если все это правда, я не могу себя видеть.
Тяжесть. Алиса чувствует собственное тело. Ее тела больше нет в бутылке. Алиса знает. Потому что она взрослая.
— Дэнни…
— Дэнни… — говорит она. И ощущает дыхание мертвых на своем лице. Слышит хриплый, дикий голос.
— Замолчи, сукина дочь! Смотри, смотри, смотри мне в глаза!
Замешательство. Алиса не понимает, мир внутри или снаружи? Она знает, в ее животе сосредоточен центр всего, ось, вокруг которой крутятся разные галактики.
«Ясность ума», — думает она. И закрывает глаза. Не сдается.
— Дэнни…
Ее голос и ее разум загарпунивают реальность, алебарды разрубают сон. Алиса снова открывает глаза и наконец видит. Ее шатает.
— Ты — Дэнни… — шепчет она.
И Пожиратель плюет ей в лицо вязкой слюной. Смеется без радости, без удовольствия, с презрением.
— Тебе кажется, я мертвый?!
Тысяча его голосов режет уши.
Алиса скользит на грани. Ясность ума и безумие: между ними только лезвие. Надо попытаться — туз бьет короля. Интуиция как комета — хвост огня, за который Алиса хватается, бросается в пропасть, снимает душу с тормозов, разрушает плотины подсознания. Безумие — новый поведенческий кодекс. Если от него отказаться, проиграешь.
— Ты — плод фантазии.
Пожиратель отступает, кричит.
Туз бьет короля.
— Тебя придумал Дэнни.
Алиса не знает, в какую игру она играет. Знает только, что играет. Возможно, в покер. Блефуя, можно выиграть иногда. Иногда, блефуя, можно проиграть. Всё. Алиса играет.
«На него не смотри, его не ищи. Он увидит тебя, ты поверишь в него! Поверишь в него, он увидит тебя!»
— Если я не верю в тебя, ты не видишь меня…
Пожиратель перестал кричать. Рот все еще раскрыт, красный, однотонный. Пожиратель не дышит. Не двигается. Не живет — он выдуман. Оцепенение сходит с Алисы, ужас стекает у нее по спине. Она приближается. Пристально смотрит на Человека-Призрака, как смотрела бы на восковую статую. Хочет разглядеть его получше. Хочет понять его. Видит его.
На мгновение. Голова Пожирателя склоняется набок, оказывается в сантиметре от ее лица, рот скалится, Алиса кричит. Потом придает крику смысл: потому что вспомнила.
— Если я не верю в тебя, ты не видишь меня!
Брр! Опять каменный, опять неподвижный, опять ненастоящий.
Алиса поворачивается к картине. Картина — это лоно, дверь, дом отца. Картина — это пища, убежище, альфа и омега всего, первопричина. Пуповина, которую надо обрезать.
Все ясно. Алиса идет вперед, с силой сжимая палку Стефано в руках.
«Палка против палки», — думает Алиса, размахивая ею в воздухе.
— Сразимся на равных! — И она кидает палку в картину, разрывая холст.
Тяжелые, беременные тучи мочатся черным. Алиса принуждает их к аборту. Реки ненависти, реки густых липких нечистот. Пожирателя не засасывает в них, нет теперь никакого убежища. Пожиратель просто тает, растворяется, превращается в амальгаму, пятно свинцового цвета, растекающееся по полу. Пожиратель — это пятно. Ничем другим он и не был никогда, пятновздутие в душе Дэнни.
В комнате кончается дождь. Нет смрада, нет холода. Одно мрачное убожество, при виде которого хочется плакать. Алиса чувствует, что у нее трясутся ноги, подгибаются, ладони и колени на полу. Слезы приходят после, через пару минут. Потом — позыв к рвоте.
Алиса не знает, что она сделала. Догадывается. Женщина и девочка размахивала палкой. Могучая сюрреалистическая сила бурлит в ее венах, и она не сопротивляется. Она предоставила ей свободу. И выиграла. Странная волна догадки против замков кошмара и страха.
Рукавом куртки вытирает рвоту с губ. И только одна мысль — Стефано.
* * *
В нос и в рот Стефано вставлены трубки.
Алисе они напоминают змей, которые ползают внутри него.
Стефано спит. Не в коме, обычная черепно-мозговая травма тяжелой степени. Душевный надлом на полном ходу. Железное сердце продолжает качать. Она сжимает Стефано руку. Она отдала бы ему свою кровь. Она хочет поговорить с ним, она должна поговорить с ним. Умирает от желания заняться с ним любовью.
— Синьорина… — У санитара усталое лицо, запавшие глаза. — К сожалению, вынужден попросить вас уйти, время свидания закончено.
Алиса встает со стула, обозначает улыбку. И не уверена, что у нее хорошо получилось. Наклоняется к Стефано, целует его в лоб. Влажные губы надавливают чуть сильнее, чем надо, — она хочет, чтобы этот поцелуй встряхнул его. До основания.
Стефано спит.
Санитар стоит над душой, и Алиса уходит.
Она должна сделать кое-что, обязательно.
* * *
Палата номер двадцать семь. Через несколько часов его оденут. Пьетро будет спать дома сегодня ночью. Не то чтобы его это волновало, потому что дома, как и в палате, у потолка четыре угла.
Алиса садится на край постели. Никакой реакции.
Алиса делает паузу. Надо все обдумать.
Но она думает о детях. Разум касается той же раны. Открытой.
— Почему дети? — Чувствует, как сжимается челюсть, слезы давят на сухие глаза. — Почему именно дети?
Она видит лицо каждого. Первое — Лукреции. Первая всегда Лукреция. Последний — не Марко Пулацци, последний у нее — Дарио. Лезвие начинает резать с Лукреции и заканчивает Дарио. Внутри никогда не заживет. Внутри путаются заразные вопросы.
— Потому что дети не отличают сон от яви.
Боль. Соль решительно подступает к глазам, льются слезы. Ей кажется, она слышит рассуждения Стефано, представляя, как он приводит ей тысячи прекрасных доводов, чтобы земля не обвалилась у них под ногами.
— Да ладно, ты что, веришь в спиритизм, в эктоплазму, в материализацию, черт, Алиса, в полтергейст?! В телекинез?!
Но это не так… Алиса знает.
Чтобы избежать безумия, придумывают разные наименования. Люди придумывают их, чтобы одеть призраков. Когда что-то не возвращается, говорят о телекинезе, НЛО, паранормальных явлениях.
Алиса, однако, уверена, что все это не имеет значения. Названия, и только. Что действительно важно, так это тайны разума.
Дэнни потерял контроль.
Дэнни был только ребенком.
Алиса думала о тысячах противоречий, живших в нем. Об инструментах, которыми он располагал, чтобы заставить их вступить в диалог. Думала о царстве Вавилонском в голове Дэнни.
У него не было инструментов.
В возрасте меньше восьми лет он обладал превосходным умом. И его фантазия — единственное спасение для терпящего бедствие ребенка.
Дрожь. Гнет бесконечности. Алиса чувствует его, он раздирает ей вены.
Конечно, все, о чем она размышляла, абсурдно. Нет, скорее, тягостно. Под этим непомерным гнетом место есть только вопросам. Но не ответам.
Все, что ей предложили, — место в первом ряду, чтобы самой наблюдать за неизбежными трещинами, раскалывающими повседневность. Алиса смотрит на эту ослепительную пустоту, проваливается в нее.
Найтись и потеряться в бесконечности — приблизительно одно и то же.
— Пьетро…
И она рассказывает ему. Во всех подробностях рассказывает ему о том, что она видела, что она сделала, о том, что случилось. Рассказывает ему о себе, о том времени, когда ей было семь лет, и о своей красивой подружке с большими голубыми глазами. Рассказывает ему о реке, о холоде, о доме.
Она знает, что это неэтично. Знает, что плевать ей на профессиональный статус. Знает, что так надо. И продолжает рассказывать, пока во рту не собирается соленая слизь. Алиса говорит, что она всегда верила Пьетро, самое главное, она всегда ему верила.
Пьетро так или иначе услышал ее. Не отрывая от потолка хмурого взгляда.
