Март 1986 года
В классе с Дэнни
Лоб Дэнни покрыт красной коркой, ребята ничего не спрашивают, отходят от него. Дэнни садится — место, как всегда, у окна. Вытаскивает пенал, барабанит ручкой по парте, разглядывает воробьев, праздно прогуливающихся по крыше.
— Дэнни, что у тебя случилось?
Учительница подходит к нему до начала урока.
Дэнни прикрывает лоб руками.
— Покажи.
Учительница приветливая, и от нее хорошо пахнет. Она отнимает его ладошку ото лба. Такая близость не причиняет ему страданий.
— Ты упал?
Дэнни кивает. Дети смеются. Смеется Диего, толстяк. Смеется красивая белокурая девочка рядом с ним. Красивая белокурая девочка с большими голубыми глазами.
— Он бился головой о стекло, как псих! — кричит Диего.
— Диего, помолчи, — говорит ему учительница.
— Я не псих, — шепчет Дэнни. И ломает авторучку. Пластик оцарапывает ладошку, кожа краснеет, саднит. Щеки Дэнни вспыхивают, глаза превращаются в холодные лужи.
«Какой странный ребенок», — думает учительница и отходит от него. Всякое отчуждение разрывает душу. Дэнни чувствует, как рвутся швы на сердце. Всегда. Они всегда горячие. Не заживают никогда.
— Пойди умойся холодной водой, Дэнни, тебе станет лучше.
Так она его выпроваживает: «тебе станет лучше».
— Начнем урок, дети.
И урок начинается. Без него.
Дэнни проходит между рядами.
— Ну давай, сделай ты ему, — подначивает Диего белокурую девочку.
— Почему я?
— Потому что я с другой стороны, давай, он уже идет!
Тоненькая ножка белокурой девочки колеблется, потом вытягивается. Дэнни запинается. Падает, защищая лицо руками. Взрыв злорадного смеха.
— Дэнни! — кричит учительница.
Дэнни встает, лицо горит. Показывает пальцем на белокурую девочку. Не издает ни звука.
— Кто это сделал?! Лукреция — ты?! — спрашивает учительница.
— Это не Лукреция, он сам упал, как перезрелая груша! — говорит Диего.
— Это правда? Он сам упал? — спрашивает учительница еще раз.
Лукреция кивает.
— Ну ладно, Дэнни, если ты не ушибся, иди в туалет, и побыстрее, будь умницей, — говорит ему учительница.
Будь умницей. И Дэнни выходит и делается умницей. Дэнни убирается ко всем чертям и делается умницей. Дэнни всегда умница, когда убирается ко всем чертям.
В спину Лукреции — толчок. Лукреция оборачивается:
— Что такое?
За ее спиной девочка — темные кудрявые волосы, мерцающие глубокие глаза.
— Я видела тебя! — шипит она.
— Ну и что? Он и так себе лоб разбил.
— Если ты еще хочешь дружить со мной, никогда больше так не делай.
— Алиса! Пишем диктант… — повышает голос учительница.
— Так тебе и надо, — шепчет в ответ Лукреция.
Алиса показывает язык. Потом они улыбаются друг дружке. Алиса знает, что Лукреция больше не сделает ничего плохого Дэнни.
Никогда больше.
* * *
Классы по обеим сторонам узкого, удушливого коридора. В глубине, слишком высоко от пола, окна. За поворотом слева — мальчишеские туалеты. Но сначала обязательная остановка: сестра Анна. Сестра Анна — вахтерша, а главное, мать настоятельница туалетов. Но не этим она выделяется. Все дело в шариках. Шариков в голове сестре Анне действительно не хватает.
— Иди, иди сюда, — говорит она Дэнни. И прижимает его к груди. Она воняет. — Целуй Христа, целуй Христа. — И вытаскивает из кармана замусоленный черный свежеобслюнявленный образок. Подносит его к морщинистым темным губам и целует его раз, два… три раза. Не замечая распухшего лба Дэнни. Дэнни она вообще не видит. — Целуй, целуй Христа. — (И Дэнни целует, подавляя рвотный позыв.) — Умница, вот теперь ты славный мальчик. А сейчас иди в туалет, и побыстрее, задержишься больше чем на пять минут, Христос заплачет и я приду проверить.
Миновав стража двери, Дэнни входит в туалет. Открывает кран и в ожидании, пока польется ледяная вода, бросает взгляд в зеркало. Инстинктивно оборачивается: никого. Снова смотрит на себя.
Два навязчивых образа не дают ему покоя — Диего и Лукреция.
Снова зеркало. Причина в нем. Дэнни всматривается в отражение и пробует засмеяться — как они. Но у него болит живот.
Диего и Лукреция не выходят из головы. Их идеально дурацкие улыбки. Они смеются.
А причина все еще там, в зеркале. Дэнни всматривается. Еще раз.
«Сме… Сме…»
Только гримасы. Живот болит.
«Смеются… дураки… не знают… что ты вышибешь им мозги…»
Живот успокаивается. Сейчас в зеркале лоб Лукреции в крови.
И Дэнни смеется. Смеется по-настоящему. Так сильно, что сейчас обмочит штаны.
Лукреция с разбитой башкой. Картинка, вызывающая смех.
Лукреция показывает зубы, белоснежные, острые.
Лукреция скалится.
Сердце брыкается: чтобы играть, надо быть агрессивным. Он подставляет пальцы под обжигающе ледяную струю, мочит лоб, трет лицо, красная маска смывается; вода стирает краску. Лицо в зеркале — утонувшая Лукреция, мертвая, на дне реки.
«В полдень и при луне слышен стук его в тишине, он похищает и убивает того, кто психом меня обзывает…»
Туман. Дэнни смеется, приближается к зеркалу, дышит на посеребренное стекло, не замечает его. Дэнни смотрит на дно реки: там лежит Лукреция. Глаза запали внутрь черепа. Фантазия выходит за грань, ничего внутри, ничего снаружи. Ни пространства, ни времени. Грани сгорают в огне.
Лукреция надувается, ее поглощает река. Жаль, Дэнни нельзя больше здесь поиграть. И смех умолкает, живот еще болит. Правда, теперь Дэнни не находит живота. Где он, внутри или снаружи? Где живот? Чей это живот?
Дэнни хочет вернуться.
Туман. Ни зеркального отражения, ни реальности. Один туман. Капли стекают по зеркалу от дыхания.
Дэнни не знает сейчас, кто на кого смотрит. Он потерял опору, центр. Свою личность. Он больше не воспринимает себя.
Дэнни боится.
Тот, кто смотрит на него, причиняет боль. Дэнни инстинктивно пятится.
Туман рассеивается. В зеркале — испачканное лицо.
Ему хотелось бы вернуться в класс и закричать, испугать их до смерти, правда.
До смерти Диего Торди.
До смерти Лукреции Контини.
До смерти.
Но больше всего он хотел бы вернуться к себе в глаза.
Если вернется, он клянется, что никого не убьет. Даже в шутку. Клянется, что будет умницей. Он играл в грязную игру, он был злым.
Он чувствует руки. Руки вернулись. Лиловые, они дрожат под ледяной струей, смывают с себя обиду, кровь, мысли.
Сейчас в зеркале — Дэнни. Налитое кровью, обожженное холодом лицо. Он еще раз оглядывается: никого. Никого не увидел.
Но он чувствует их. Шаги. Они приближаются к нему, потому что Дэнни злой мальчик, очень злой.
— Что ты здесь делаешь до сих пор?! Ты знаешь, что Христос плачет! Целуй Христа, целуй Христа!
Сестра Анна вытаскивает поблекший образок. Дэнни рад, что ему приходится целовать его. Рвота — смешная, несоразмерная вине цена.
Дэнни выходит из туалета, шагает по коридору. Лоб чистый, память кровоточит. Дэнни видел, как злобно ухмылялось зеркало, как оно скалилось, страстно желая смерти. Никто не должен знать, никто. Если он будет умницей, злые мысли исчезнут. Если он будет умницей, он забудет. Забудет, что зеркало понравилось ему. Ему понравилось играть в бойню.
Дэнни жестокий.
Дэнни не хочет быть жестоким.
Дэнни нужен кто-нибудь, кто был бы таким за него.
А тем временем ненависть давит, морские волны напирают на плотины мира.
* * *
Когда он возвращается в класс, Диего подмигивает ему.
Дэнни садится на место в тишине.
«Когда над домом крестьянина взошла луна, волки вышли из леса…»
Учительница продолжает диктовать. Дэнни хочет быть умницей, не хочет никого беспокоить. Дэнни понял: чтобы быть умницей, никогда ничего нельзя просить, даже помощи, ведь просьба о помощи доставляет беспокойство. Дэнни понял: чтобы быть умницей, надо притворяться, что все идет гладко, ровно, без сучка и задоринки. Поэтому он вытаскивает карандаш из пенала, открывает тетрадь и делает вид, что пишет.
В действительности Дэнни рисует. Бессмысленные линии, спирали, короткие черточки. Дэнни нажимает на карандаш — тот оставляет толстые, глубокие линии. Крошки графита на листе.
Потом останавливается, разинув рот. Он создал.
О чем он думал? А думал ли он? Единственное, в чем он уверен, так это в том, что разум укротил беспорядочные линии, позаботился о них. И сейчас рисунок подает знак. Не причиняет боли.
— Пс-с… Дэнни.
Он чувствует, что кто-то дотронулся до его плеча, и тут же оборачивается. Ребята уже надели ранцы, выходят. Звонок прозвенел. Он его не слышал.
— Держи, — говорит Алиса, подходя к нему с портфелем. — Дома перепишешь диктант…
Дэнни осторожно берет у нее тетрадь. Ничего не говорит. Его губы не привыкли к слову «спасибо».
— Кто это? — спрашивает Алиса, с любопытством разглядывая странный рисунок.
Дэнни тут же закрывает его пеналом:
— Никто.
Алиса пожимает плечами и выходит, Лукреция встречает ее у двери, фыркнув.
Дэнни остается один, пристально смотрит на рисунок.
Кто он?.. Властвует миром этот злодей… Он поедает глаза людей… Он живет в снах, предпочитает мрак, он — Человек… Человек-Призрак…
* * *
Этой ночью Дэнни бредил, лоб горел. Человек-Призрак не переставал ехидно ухмыляться. Но главное, Человек-Призрак подмигивал. Дэнни видел его, даже забравшись под одеяло с головой.
Тук. Тук. Тук. Стук его трости по ледяным облакам.
Тук. Тук. Тук. Нетерпеливый стук.
Потому что Человек-Призрак чего-то ждал.
Золотой утренний луч света жалостливо коснулся Дэнни, вернув его в реальность.
В доме тишина.
Дэнни поплелся на кухню. И, проходя по коридору, прозорливо опустил глаза, даже не взглянул на картину. Прошел мимо нее, как поезд мимо станции.
Его рука уже шарила в холодильнике. Сквозь ставни пробивался луч света.
Он решил посмотреть на часы. Подумал об этом.
В холодильнике несметное количество чешского пива «Budweiser» и пачка просроченного молока — просроченного с формальной точки зрения.
Дэнни научился тому, что срок годности продуктов не может истечь. Если понюхаешь что-нибудь съестное и желудок не скрутит до смерти — значит ничего страшного, продукт еще не испортился.
Поэтому молоко и хлопья: у них, вот уж правда, никогда не истекает срок годности.
Снова решил посмотреть на часы.
Время было. Он громко хлопнул дверцей холодильника.
В квартире стояла тишина.
Смахнул рукой остатки вчерашней еды и сел за стол. Жадно поел. Шумно.
Все еще тишина.
К черту! Дэнни посмотрел на верх холодильника. Встроенные часы поневоле показывали то, что было: двенадцать.
Дэнни смирился. Встал и принялся ходить по коридору, но в этот раз тихо, очень тихо, потому что у привидений очень чуткий сон, даже днем.
Дверь спальни матери была приоткрыта.
Внутри стоял запах ржаного виски, который ни с чем не спутаешь.
Папа вернулся.
Дэнни ладошкой толкнул дверь.
И обнаружил, что у Белого Кролика, похищающего его мать, были острые клыки.
Отец валялся в бессознательном состоянии. Бутылка ржаного виски держалась в его руке, не подчиняясь ни одному из законов физики, висела в нескольких сантиметрах от загаженного пола, как будто вся жизненная энергия этого типа сконцентрировалась именно там, в подушечках пальцев.
Но он не спал.
Мать да, та спала.
— Дэ-э-энни…
Дэнни не вошел. Стоял истуканом на пороге. Когда в воздухе висит запах ржаного виски, всегда лучше оставаться на пороге, потому что отец поступал как настоящий крокодил. Вел себя спокойно, почти до конца погрузившись в мутные воды, затем резко становился жестоким и с бешеной скоростью набрасывался на жертву.
— Твоя мать, шлюха, не будет трепать нам больше нервы своими проклятущими таблетками… она их ведро проглотила, сука…
Дэнни почувствовал, как в горле застряло что-то гигантское. Оно не проходило ни вниз, ни вверх.
Мать заснула. И больше никогда не проснется.
— Дэнни-и-и-и-и!
Бряц!
Бутылка ржаного виски вдребезги разбилась о стену. Дэнни видел, как она летела, и спрятался за стеной.
Всегда на пороге. Всегда стоять на пороге.
— Я с тобой говорю, парень… Что мы теперь будем делать с тобой вдвоем, а?! У меня есть парочка идей.
Всегда молчать. Всегда молчать, как рыба.
Отец будет говорить дальше. А Дэнни надо только кивать. Просто, надежно, проверено.
Отец говорит: ему надо подождать, пока с него «сойдет сон» (так он называет свое состояние). Потому что от бутылки ржаного виски можно и вправду заснуть.
Он подождет, пока с него не сойдет сон, и потом понесет то, что осталось от матери, в больницу. А потом вернется, и все будет как раньше, даже лучше — полная свобода.
— Потому что мужчины лучше понимают друг друга, сынок…
* * *
«Призрак Оперы» рок-группы «Айрон Мэйден» отражается от стены, режет уши.
Дверь спальни открыта.
Отец не закрывает ее, даже когда трахается.
Дэнни слышит, как стонут две девушки.
Такое часто случается. Правда, не каждую ночь. Каждую ночь он не может. Иногда он не смог бы и полночи. Но сегодня он в форме. И отец трахается. И орет:
— I’ve been looking so long for you, now you won’t get away from my gra-a-a-a-a-a-a-asp!
«You’ve been living so long in hiding, in hiding, behind that fals mask. And you know and I know that you ain’t got long now to last. Your looks and your feelings are just the remains of your past».
Одеяло натянуто до самых глаз Дэнни.
Дэнни хочет в туалет, писать. Он сворачивается в позу эмбриона, зажав ладони между ног. Молит, чтобы пришел сон.
Но вместо сна его разрывает от желания пописать.
К черту! Дэнни встает, руками зажимает уши. К черту «Призрак Оперы», к черту отца! Маленькие ножки топают по коридору, мимо картины, продолжают путь мимо комнаты, глаз улавливает только тени трех тел, отбрасываемые на кафельную плитку: бешеный трехглавый цербер. Дэнни не разрешает себе думать об этом.
Дэнни доходит до туалета.
Воняет сексом, мочой, пивом и ржаным виски.
Он делает то, что хочет, и возвращается в коридор.
— Эй, какой хорошенький!
— Он красивее тебя, знаешь?
Девушки стоят на пороге. Они закончили. Они щиплют его за щеки и целуют в лоб.
Девушки воняют сексом, пивом и ржаным виски.
— Хочешь попробовать, Дэнни? — грубо спрашивает отец.
Дэнни плетется дальше с опущенной головой. Слышит, как они смеются. Его тошнит.
Он не замедляет шага, но взглядом ищет картину.
Человек-Призрак на этот раз серьезный. Человек-Призрак знает, здесь нет ни хрена смешного.
Дэнни останавливается. Теперь ему плевать на смешки.
Может, вчера вечером он ничего не увидел? Может, он глупый-глупый ребенок? Картина и картина, ничего особенного.
Ничего опасного.
Внутри Дэнни что-то шевелится — мысль. Озарение.
Может, ему надо взять картину к себе в комнату?
Может быть.
* * *
Смог забивает дыхание. Душит.
Отец курит, когда рисует. Когда не рисует — пьет. Когда не пьет, пьет еще где-нибудь.
Дэнни обдумал это. Обдумал очень хорошо.
— Папа…
— Мм…
— Можно мне взять Человека-Призрака к себе в комнату?
Отец оборачивается. Возможно, впервые с тех пор, как Дэнни появился на свет.
Дэнни сглатывает и продолжает, потому что он обдумал это. Обдумал очень хорошо.
— Мне очень нравится картина, которую ты нарисовал, папа. И хочется забрать ее к себе, тогда я буду смотреть на нее перед сном…
Отец взрывается смехом. С силой хлопает его по спине. Так, что Дэнни закашливается.
— Если бы тебя услышала мать, она бы сдохла еще раз. Конечно, ты можешь ее взять, сынок. Надо же, губа у тебя не дура.
Не хватает только одного, чтобы все было как надо, и это скрипит у Дэнни на языке, корежа рот.
— Спасибо, папа.
Отец хватает картину и протягивает ее сыну. Руки трясутся, сжимают листок. Человек-Призрак безучастно смотрит на него. Обычный двухмерный рисунок.
Дэнни бежит в комнату, ставит картину на письменный стол. Просить отца повесить ее было бы уже слишком.
Да, Дэнни и правда все хорошо обдумал.
Было только одно, что Дэнни недооценил.
Что он ребенок, которого разозлили.
Очень сильно разозлили.
