После полудня он отправился в кафе «Атара», где условился встретиться с доктором Пинхасом Оберманом. Все столики вдоль улицы Бен-Иегуда были заняты, и люди вынесли дополнительные стулья из зала, чтобы посидеть на свежем ветерке. Оберман сидел внутри за своим обычным столиком в тесном углу. Лукас передал ему свой отчет о преподобном Эриксене и возвращающемся змие.

— Гностик, — сказал Оберман. — Яхве — это демиург, который властвует над миром. Змий — это мудрость. Иисус явился освободить мир от Яхве. По существу, это греческий антисемитизм.

— Он не просто горько разочарован, — сказал Лукас. — Он сходит с ума.

— Работал слишком близко к свету.

— Это есть, — согласился Лукас, — да еще его супруга трахается семью способами с заката.

Доктор Оберман не оскорбился. Вид у него стал задумчивый. В конце концов, он теперь рогоносец.

— Видимо, — сказал он, — действительно есть такая вещь, как миссионерская позиция.

— Полагаю, так их учат трахаться в Библейском колледже.

— Вы имеете в виду, — спросил доктор Оберман, — что американских евангелистов обучают позициям, которые не доставляют удовольствия?

— Да шучу я, шучу, — ответил Лукас. — Хотя кто знает?

— Ладно, — сказал Оберман. — Линда сама знает, чем и как ей заниматься. Кстати, я читаю вашу книгу о Гренаде. — (Лукас увидел, что тот держит в руке книгу, которая, как он, Лукас, думал, давно разошлась.) — Не удивляйтесь. Я поискал вас через «Нексус». И пользуюсь книжным сервисом.

«Сервисом типа министерства обороны? — удивился Лукас. — Или МОССАДа?» Он потратил три месяца на то, чтобы подготовить книгу на основе репортажей о вторжении Соединенных Штатов на Гренаду, операции «Вспышка ярости», которые он писал для «Балтимор сан». Книга принесла ему ничтожный доход и привлекла такое же ничтожное внимание, но он вложил в нее немало души и труда.

Как автору, Лукасу была свойственна леность и перфекционизм, так что писал он всегда слишком медленно. Ко времени выхода книги его откровения относительно отдельных фактов небоеготовности и разложения в отборных спец-частях в основном устарели.

Лукас умел слушать и был человеком слова, поэтому люди охотно шли на контакт с ним. К сожалению, за несколько месяцев после «Вспышки ярости» нарушения, на которые его навели источники, были или успешно замаскированы, или с ханжеским сожалением признаны. На потребу общественности были устроены несколько аутодафе: назначили козлов отпущения, которые дрожащим голосом сознались в бог весть каких служебных недосмотрах, малопонятных штатской публике из-за армейской терминологии. Потом обронили скупую мужскую слезу перед комиссиями конгресса. Нескольких человек пришлось перевести с понижением, нескольких досрочно отправить в отставку. Многих информаторов Лукаса вычислили и втихую наказали.

Сверх того, издателю показалось, что в книге чересчур акцентируется роль афро-карибской религии в современной истории острова. Жизнь Лукаса в основном была пока еще обещанием, осуществиться которому мешали неудачные начинания, неуверенность в себе и недостаток целеустремленности. Книга была единственным делом, которое он по-настоящему довел до конца. Чем очень гордился.

— Это дешевый пейпербэк и не более, — сказал Лукас Оберману. — Попытка срубить быстрых денег на горячей теме. Так, халтурка.

— Толковая книга. Умная. Я мало знаю о Карибах или американской армии, но то, что я прочитал в ней, звучит убедительно.

Похвала доставила удовольствие Лукасу.

— Так что я полон оптимизма, — сказал Оберман. — Не зря остановил выбор на вас. А вы… еще не пропало желание работать над нашей историей?

— Люди, которые по-настоящему интересуют меня, — это Разиэль и Де Куфф.

— И Сония, — добавил Оберман. — Девочка вам нравится.

Он добавил себе в кофе немного шлага.

— Да, — сказал Лукас, — нравится.

Мимо кафе прошествовали летние колонны молодых туристов и студентов. Завсегдатаи кафе не обратили на них внимания, разве что проводили взглядом самых хорошеньких молодых женщин.

— Я склонен сосредоточиться на Де Куффе и его группе, за исключением нескольких из них. Они представляют больший интерес.

— Это можно, — согласился Оберман.

— Но, — сказал Лукас, — вы, понятное дело, предпочитаете какой-то результат. Что-нибудь вроде… но люди присоединяются, уходят. Все мои усилия ни к чему не приводят.

— Где они находятся? — спросил Оберман. — Эти последователи Разиэля и Де Куффа?

— В приюте в Эйн-Кареме. Де Куфф оплачивает их проживание. Он явно очень богат.

— Они все еще носят амулеты с уроборосом?

— Носят. И Сония тоже. Думаете, помешательство Эриксена связано с этим?

— Да, — проговорил Оберман, откусывая кекс, подававшийся с кофе. — До известной степени. Они еретики, очень радикальные еретики по понятиям ортодоксального иудаизма. Но конечно, уроборос фигурирует в «Зогаре».

— Мне не вполне ясна их теология. Очевидно, что она мессианская. Насколько мне известно, они чтят Саббатая Цви, Якоба Франка и Иисуса.

— Да, так и следует их понимать. Вероятно, они видят во всех тех фигурах единую возвращающуюся душу. И Де Куфф — нынешнее ее воплощение.

— Какое отношение ко всему этому имеет змий? — спросил Лукас. — Постоянно он возникает.

— Когда Всемогущий непостижен и потерян для нас, — сказал Оберман, — остается некая эманирующая сила, пребывающая в сокрытом состоянии. Но ее способна пробудить только сравнимая сила — это базовая химия.

— Которую я…

— Которую вы так плохо учили в школе. Не беда. У индусов змея Кундалини представляет Шакти, супругу Шивы. Через Шакти имманентный Шива становится жизненной силой. Некоторые поклонялись змию Адамова сада.

— Не евреи.

— Были среди них и евреи, — сказал Оберман. — Еретики. Миним. Гностик Элиша бен Авуя. Но запомните: в каббале змий тоже выступает в качестве силы, которая пробуждает Изначальную Мощь Бога. Он приводит время к его завершению в вечности. Святой змий символизирует Бога Веры. Вечный, вечно обновляющийся змий, который делает из имманентного Первичную Волю. Понятно я говорю?

— Четко излагаете, — ответил Лукас.

— В гематрии словосочетание «святой змий» имеет то же численное значение, что «машиах», то есть «мессия». В имени Де Куффа та же гематрия — Разиэль растолковал это ему, может, не столько ради себя, сколько ради каждого машиаха прошлого и настоящего. Вечная спасительная сила. Не только Иисус. Не одна душа. Многие.

— Надо мне изучить все эти дела, — сказал Лукас.

— Я так не думаю. Возможно, вам стоит заняться медитацией. А может, не стоит. Во всяком случае, это то, с чем вы здесь имеете дело.

— Непохоже, что это уйдет.

— Не раньше, чем уйдут евреи. Или Бог уйдет еще дальше и отмахнется от их затей и от самих затейников с их попытками вернуть его. Так что, — сказал Оберман, — даже если это ни к чему не приведет, это будет что-то.

— Похоже, нас ждет катастрофа.

— Вселенная движется от катастрофы к катастрофе. Это прозрение, которым марксисты были обязаны Вагнеру, а Вагнер — физике.

— Тогда скажите мне, откуда все это взялось?

— Что наверху? Что внизу? Что было в прошлом? Что будет в будущем? — Оберман искоса вопросительно посмотрел на Лукаса. — Тому, кто задает подобные вопросы, лучше было не родиться на свет. Так говорят великие мудрецы.

— Так как же мы все-таки это себе представляем?

— Человек создан по подобию, — сказал Оберман. — Он понимает то, что имеет с ним сходство. Формы, которые он видит, обусловлены его природой. — Оберман внимательно посмотрел на Лукаса. — Вы не передумали? Не пропало еще намерение писать книгу?

— Нет, не пропало.

Лукас расплатился, как привык, и они зашагали в сторону Яффской дороги.

— Вам известно, — спросил он, — что Де Куфф каждое воскресенье проповедует в Мусульманском квартале?

— Перед церковью Святой Анны? В купальне Вифезда?

— Полагаю, да. Мы нашли его там рядом.

На лице Обермана появилось удовлетворенное выражение.

— Это обычное место сборищ. Храм Эскулапа. Змеи. К тому же Пруд Израильский.

Он положил руку на плечо Лукасу, сворачивая к Яффской дороге и остановке автобуса в Кфар-Хешель, новый пригород за Зеленой линией.

— Слушайте, мы с вами сделаем что-то полезное. Что-то стоящее. Между прочим, я послал вам кое-какие книги, каких вы, скорее всего, не найдете ни у «Стеймацки», ни в университетской библиотеке. Сделайте одолжение, будьте аккуратны.

Взволнованный Лукас поспешил домой. Это было уже что-то стоящее, не какой-то пустяк. В отвратительной каморке консьержа его ждала увесистая посылка от Обермана.

— Боже! — воскликнул консьерж, словно ему пришлось что-то куда-то тащить, что было маловероятно. — Что у вас там?

— Брильянты, — сказал Лукас.

Весь день до вечера он сидел на узкой террасе, на которую выходила кухня, жевал кат, которым угостила его Нуала, и читал материалы, присланные Оберманом. Иерусалим в них производил впечатление безумного съезда чудиков. Тут были гои наподобие Вилли Ладлэма, религиозные подстрекатели, чьи страстные безумные идеи о мироздании заполняли полицейские досье толще, чем Евангелия от Марка и Матфея, вместе взятые. Тут были Стражи Прекрасных Ворот, которые намеревались восстанавливать Храм, продав мемориальные пристройки богатым американцам, и Носители каиновой печати — немецкие хиппи, сдвинувшиеся на идее искупления, походившего на месть нацистов самим себе. Были и смотрители Галилейского Дома, с которыми Лукас был уже знаком, и Потерянные-и-Обретенные Темнокожие Восточные Дети Сиона, большинство которых прибыли из Бейкерсфилда, штат Калифорния.

Одни вдохновлялись идеей восстановления Храма по образу египетских пирамид, другие — Подлинного Гроба Господня или Копья. Были тут поклонявшиеся Пирамиде члены орегонской секты Молчаливых Искателей Дуба и Лозы и стайка панамцев, называвших себя Самыми Непорочными Атлетами Святого Грааля.

Были и просто индивиды, мужчины и женщины, считавшие себя Франциском Ассизским, или Терезой Авильской, или Петром Отшельником. Но среди евреев, в общей массе консервативных, не было ни одного, подобного Де Куффу или Разиэлю.

Материала было солидное количество. На другой день Лукас рано утром позвонил старинной приятельнице в нью-йоркском издательстве, рассчитывая соблазнить идеей книги разговаривая с ней, он дивился себе, как разливается соловьем, самоуверенно и восторженно, подобно пророку Илие на горе Кармель перед четырьмя с половиной сотнями жрецов Ваала, будто ничего так не жаждет, как написать эту книгу.

— Звучит очень, очень заманчиво, — сказала приятельница, чей голос год от году сам звучал все более похоже на Бостонский атенеум. — Уверена, я сумею продать ее.

— Хорошо, — сказал Лукас, — тогда будем держать связь.

Все может быть легче легкого, подумалось ему. С его какими ни на есть литературными навыками и умением играть на американской впечатлительности ничего не стоит обработать бесценные обермановские материалы о чокнутых богоборцах, добавив то, что раскопает сам.