13
Лукас подобрал ее у Дамасских ворот среди послеполуденной городской суеты. Пока он дожидался, таксисты постоянно требовали, чтобы он убрал свою машину.
— Хотя бы позавтракала? — спросил он.
— Выпила кофе. Горячий и сладкий. Отлично взбодрилась. А ты как?
— Нормально. Только голова трещит с похмелья.
— Бедолага. Впрочем, я не удивляюсь. Бог знает что у Стэнли в тех бутылках.
Он снова сказал, что ему очень понравилось, как она пела. Сония отмахнулась от его комплиментов.
— Так каково, — спросил он, когда они мчались на север по прибрежному шоссе, — быть последовательницей суфизма в Иерусалиме?
— В Иерусалиме мало настоящих суфиев. Несколько бекташей живут в секторе, — ответила она, а еще рассказала об Абдулле Уолтере и о Тарике Бергере.
Они свернули на дорогу, ведущую вглубь страны вдоль трехуровневого нагромождения Хайфы, среди холмов, засаженных молодым лесом. Время от времени они проезжали развалины арабских деревень. Попадались новые городки с высокими десятиэтажными домами и центральной площадью, окруженной современными сводчатыми строениями. Некоторые площади были украшены декоративными деревьями, увитыми гирляндами ламп.
— Тогда зачем жить в Иерусалиме? — спросил он.
— Затем, что это святой город, — сказала она, и он подумал, что она шутит. — И мне позволено там жить. Но если бы Бергер жил в Цюрихе или еще где, я поехала бы и туда.
— Это слишком дорого. Что привело тебя к суфизму?
— Страх, — ответила она. — Ярость. Вот что.
— Страх и ярость, — сказал Лукас, — это мне знакомо.
Чуть погодя она сказала:
— Ты наполовину в этом, наполовину вне, я права?
— В чем?
Она промолчала.
— Ты чувствуешь то же самое? — спросил он.
— Я чувствую себя вдвойне внутри, — сказала она. — Гордой и прямодушной. Все это несу в себе.
Ему это понравилось, и он рассмеялся:
— Всем надо быть такими, как ты.
— Неужели? — холодно сказала она. — Как я? Ну и ну!
— Ладно тебе, ты знаешь, о чем я.
Скоро дорога пошла на подъем. Пейзаж делили ограды кибуцев. Пространство ширилось. Час спустя дорога поднялась к вершинам высоких холмов, поросших молодыми кедрами. Вдалеке виднелись пики гор, и небо казалось выше и голубее, чем на побережье. Над головой тянулись перистые облака.
— Красиво, — сказал Лукас. — Никогда здесь не был.
— Да. Галилея красива.
Он спросил о ее подругах-европейках, и она объяснила, что всех этих женщин знает по работе в ооновских фондах в Судане, Сомали и секторе Газа.
— Я окончила квакерскую школу, — сказала она. — Так что после колледжа пошла работать в Комитет квакеров. Затем десять лет жила на Кубе.
— И каково там было?
— Я жила в деревне. Там было хорошо. Люди простые, дружные и трудолюбивые.
Она сказала это с такой серьезностью, что Лукасу на мгновение страшно захотелось пожить подобной жизнью.
— Тогда почему уехала оттуда?
Она пожала плечами, не желая пускаться в объяснения. А поскольку он решил, что хочет понравиться ей, не стоило быть настырным. Но какая-то причина тут явно была.
— Политика достала?
— Я не антикоммунистка, понимаешь. Никогда ею не была. Мои родители были хорошими людьми.
— Но ты оставила Кубу и… так далее.
— В конце концов оставила. Вернулась в Нью-Йорк.
И ударилась в религию, подумал про себя Лукас, хотя ничего не сказал. В этот момент он готов был поверить, что понимает ее. Она была человеком, которому необходима близость к вере, как и ему. Это понимание и ощущение, что тут она похожа на него, пробудили в нем чувство нежности. А еще ему действительно нравилось, как она поет.
— Это там ты училась музыке?
— Я всегда пела. Взяла несколько уроков у Энн Уоррен в Филадельфии, затем курс в Джульярде. Так что училась, да, но пела в основном просто ради удовольствия.
Сафед стоял на двух холмах, возвышаясь над террасными полями на склонах; сверху открывался вид на Ливанские горы. Его узкие улочки, мощенные булыжником, в благоговении располагались под темно-голубым сводом небес.
— Какой свет! — сказал Лукас.
— Да, свет тут особый. Избавляет от страха и ярости.
Более или менее таким Лукас и представлял себе этот город. Он поехал по главной улице, огибавшей основной холм с руинами крепости крестоносцев на самом верху. С другой стороны холма открывался еще более захватывающий вид. Можно было различить вдалеке голубой блеск Галилейского моря и горные пики за ним.
— Приехали, — сказала она. — Останови здесь.
Они были в начале узкой улицы, спускавшейся в квартал художников. Это был арабский город.
— Хочешь пойти со мной? — спросила она.
— Конечно.
Чистые булыжники мостовой, свежепобеленные стены домов. Прелестная улочка, подумал Лукас, до совершенства не хватает только чуточку грязи. По обеим ее сторонам шли художественные студии с выставленными в окнах-витринах образцами вдохновенного или религиозного искусства: латунные меноры, картины маслом, изображающие стариков в молитвенных покрывалах и хасидов, танцующих во славу жизни, композицией напоминающие полотна Брейгеля. Улица была столь узка, что витрины были снабжены автоматическими включателями для подсветки картин.
На следующем повороте они увидели женщину, высокую красавицу со скрещенными на груди руками, которая стояла в нервном ожидании. Лукасу подумалось, что когда-то и где-то уже встречал ее.
— Вы к мистеру Де Куффу? — несколько испуганно спросила она их по-английски.
Сония успокоила ее, сказав, что они те, кого она ждет, — приехали к Де Куффу. Лукас наконец понял, что видел ее на фотографии с Цилиллой и американским писателем.
Женщина проводила их в дом через комнату, увешанную темными великолепными пейзажами, похоже не имевшими никакого религиозного содержания. Но в нижнем уголке каждого охрой была выведена одна или несколько букв еврейского алфавита. В изысканном стиле. Первой шла «шмель», верхние черточки ее «вав» были как струны музыкального инструмента, «йуд» — с точеной формы нижним концом. Вторая буква — «заин», третья — «хей».
За перегородкой в конце комнаты каменная винтовая лестница вела в помещение без окон, в котором находился длинный стол и картонные коробки, набитые книгами.
Возле коробок в ожидании стояли двое мужчин. Один — молодой и хлыщеватый, в темных солнцезащитных очках и кожаном пиджаке, в котором Лукас узнал одного из музыкантов со вчерашнего концерта Сонии. Второй был лет под шестьдесят, вялый, с округлыми плечами, одетый в нечто, когда-то бывшее элегантным серым фланелевым костюмом.
— Сония, — сказал молодой, — ты просто потрясающа. Вечно буду тебе благодарен.
— Да ладно, Разз, я-то тут при чем? — ответила она. — Просто реквизировала парня с машиной. Это Кристофер Лукас. Он пишет о религии. Знакомьтесь, Кристофер — Разз.
— Мне понравилось, как ты играл, — сказал Лукас.
— Ну и отлично, — ответил молодой. — Спасибо. — Он с улыбкой отступил в сторону, чтобы представить им второго: — Кристофер, Сония, — это Адам Де Куфф, наш учитель.
Не зная, что в таких случаях допускает местный обычай, Лукас слегка склонил голову и в мусульманской манере прижал руку к сердцу. Вряд ли это было уместно в Сафеде, но он действовал по привычке. Ему казалось, что это свидетельствует о его благих намерениях.
— Спасибо вам обоим, — сказал Адам Лукасу и Сонии. — Вы очень добры.
У него был приятный голос, выдававший в нем уроженца американского Юга и человека культурного. Наблюдая за Сонией, Лукас заметил, что в ней нет и следа того сдержанного высокомерия, с каким она поначалу держалась с ним вчера вечером.
— Как видите, книг у нас много, — сказал пожилой. — Хотелось бы забрать как можно больше.
Лукас вышел на улицу и подогнал машину к студии Гиги, въехав задом на мощеный тротуар. В Израиле это делали все и постоянно. Но в Сафеде нарушение даже самого светского закона оставляло легкое ощущение космической вины.
Следующие полчаса они были заняты тем, что переносили коробки с книгами и складывали их в багажник лукасовского «рено». Последними погрузили три чемоданчика с одеждой.
— Прекрасно, — сказал Лукас. — Кто еще едет?
— Только мистер Де Куфф и я, — ответил Разз.
Выезжая с нарушением правил движения задним ходом с улицы, они миновали хасидок в головных платках, совершающих послеобеденную прогулку. На углу Иерусалимской улицы один из группы бородатых мужчин, кажется, узнал их и толкнул локтем остальных. Те обернулись и без всякого стеснения враждебно уставились на машину.
— Похоже, мы им не нравимся, — заметил Лукас.
— Это местное ополчение, — объяснил Разиэль. — Полиция нравов. Наверно, счастливы, что мы уезжаем.
Но люди, которых Разиэль назвал полицией нравов, отнюдь не выглядели счастливыми. Кое-кто из них шагнул на мостовую, глядя на проезжающий «рено».
— Чем мы им не угодили? — спросила Сония. — Мы же чиллоним, правильно? — (Чиллоним — так ортодоксальные иудеи называли неверующих соплеменников.) — У нас же с ними ничего общего.
— Конечно, — сказал Де Куфф. — К вам у них никаких претензий. Дело в нас. В Разиэле и во мне.
— Почему?
— По многим причинам, — ответил Разз. — Среди них есть парни, которых я знал в Бруклине. Я одно время жил там. Они помнят, что я забил на учебу. А еще им не нравилось содержание наших экскурсий по Сафеду.
— Чем не нравилось? — поинтересовался Лукас.
— Мы водили людей по тем же местам, что и они.
— И что в этом плохого?
Разз уныло улыбнулся:
— Мы немножко углублялись в сравнительную религию.
— Например?
— Например, говорили, что форма не так уж отличается от пустоты, — вмешался Де Куфф.
— Проводили параллели с индуизмом, — объяснил Разз.
— Им не нравились параллели с индуизмом? — со смехом спросила Сония.
— На нас были жалобы, — сказал Разз. — Кто-то натравливал местных мордоворотов.
— Хасидим говорят, что все есть Тора, — добавил Де Куфф. — Мы с ними согласны.
Нацеленный на религию репортер в Лукасе толкал его поинтересоваться у Адама, что значит «все есть Тора». Но он не успел вежливо сформулировать вопрос — пришлось сворачивать на главное шоссе, которое тут шло вниз по склону горы Ханаан, и перед ним до озера вдалеке уступами простирались холмы.
— Боже, какой вид! — выдохнул он.
— Говорят, — заметил Разиэль, — из Сафеда можно видеть от Дана до Галаада.
— Да, — поддержал его толстый меланхоличный друг. — Мир от края до края.
Сония, сидевшая рядом с Лукасом на переднем сиденье, улыбнулась и посмотрела на него. Сердце у Лукаса жарко забилось. Он был счастлив, что они чувствуют одинаково, пусть их чувство вызвано чепухой постороннего. В такой момент и в таком месте это казалось чепухой приятной, и даже, возможно, больше. Это порождало радостное возбуждение, и он положил себе не забыть как-нибудь спросить у нее, что бы, как она думает, это значило.
— Это благословение? — обратился он к Де Куффу. — Видеть такое?
Де Куфф ответил на каком-то из языков Священного Писания.
— Перевести? — бодро поинтересовался Разз. — Или и так понятно?
— Разумеется, — сказал Лукас, — переведи.
— Это по-арамейски. Из комментария к «Бытию». — Благоговейные слова толкования странно звучали, произнесенные в небрежной хипстерской манере; похоже, наркоман, подумал Лукас, знавший нескольких, подобных Раззу. — Когда было сказано: «Да будет свет», под светом имелся в виду свет ока. И первый Адам мог видеть всю вселенную.
— Но это не совсем ответ на мой вопрос.
— Так подумай над этим, — сказал Разиэль, — на досуге.
Он глянул на Сонию и увидел, что высокомерие Разза рассмешило ее. В нем вспыхнула ревность и глупая обида — неприятные чувства, подходящие разве юнцу.
— Можешь думать, можешь не думать, — проговорил Де Куфф и, похоже, погрузился в дремоту.
— Не понимаю я этих религиозных иносказаний, — ответил Лукас. — Всякие там глубокие великости слишком для меня сложны. Буддийские коаны. Хасидские притчи. По мне, все это — китайское «печенье счастья».
— Я тебе не верю, — сказала Сония. — Иначе почему ты здесь? Почему пишешь о религии?
— Выявляю, — ответил Лукас. — Первые признаки.
— Чего? — спросил Разз.
— Наверно, конца света? — интуитивно предположил Лукас.
— Сказано было: ищите знамения, — сказал Разз. — Видел какие-нибудь?
— Я думал, ты можешь видеть кое-что, что я не могу.
— Пожалуй что так, — признал Разиэль.
— Что ты видишь? — спросила Сония. — Конец света?
— Кристофер не улавливает того, что мы способны уловить, — сказал Разиэль. — В конце концов, это наши дела. Мы только этим и занимаемся.
— Отлично, — кивнул Лукас. — Мое дело слушать. Стараться во всем этом разобраться.
— Наверняка же у тебя и диплом религиоведа.
— Молодец, догадливый.
— По какой именно религии? — спросил Де Куфф.
— Не бери в голову, — успокоил Лукаса Разиэль Мелькер. — Он шутит.
— Знаю.
Они ехали по шоссе на Тиверию, спускаясь с холмов на равнину у озера Киннерет. Там, где в озеро впадает Иордан, росли банановые рощи кибуца, в котором прошло детство подружки Лукаса Цилиллы. Потом они проехали Бейт-Шеан по Иерихонской дороге.
— Вообще-то, — сказал Лукас, — я бывший католик.
— Интересно, — хмыкнул Мелькер. — Ты похож на еврея.
Пытаясь представить, каким образом он мог показаться Раззу евреем, Лукас только еще больше разозлился. А ведь совсем недавно он был в прекраснейшем настроении.
— Не совсем, — заявил он.
Сония наблюдала за ним уголком глаза:
— Так ты здесь просто наездом?
— Точно, — ответил Лукас. — Разъездной корреспондент.
