6
Снег перестал. Пузатые серые тучи уплыли, на прозрачном голубом небе засияло солнце. Искрившийся снег вынуждал носить темные очки. Дорогие дизайнерские очки, которые ничего им не стоили, — заходи в магазин и выбирай любую пару.
Конечно, Зоя не сразу приняла свою гибель в лавине. Попробуй-ка проглотить этакую новость.
Кто ж с этим смирится? Однако, после того как Джейк обнародовал и признал свершившийся факт их смерти, погода тотчас изменилась, словно нужда укутывать мир в радужный снежный туман отпала и теперь можно было предъявить его во всей красе.
Естественно, Зоя отвергла подобную мысль, настаивая на уходе из поселка, благо погода наладилась. Джейк не сопротивлялся, но лишь заметил, что толку не будет, и оказался прав: куда бы ни шли, вновь попадали в Верхний Сен-Бернар. Патрульная машина опять послушно завелась, но любая дорога приводила в поселок, будто чья-то невидимая рука мягко, но решительно заворачивала их обратно.
— Как же так? — беленилась Зоя. — Как такое возможно?
Джейк лишь моргал желтовато-голубыми глазами:
— Я уже все объяснил. Больше сказать нечего.
Четыре дня. Невероятных, непостижимых, немыслимых, противоречивших всем законам природы четыре дня, в которых не сгорали свечи, не портились продукты, не шла кровь.
Мозг всеми силами противостоял зловещей неоспоримой логике факта, а сердце просто не желало его принять.
— Вовсе я не мертвая. Я же чувствую боль, наслаждение.
— Ну да, ну да.
— Чувствую, что люблю тебя. Какая ж это смерть, а?
— Я не говорю, что сам все понимаю.
— Мы не в аду и не в раю, потому как я боюсь, что нас накроет лавиной.
— Нас уже накрыло, милая. Вот чего ты не хочешь принять. Мы погибли в лавине.
— Нет, я говорю о большой лавине, что еще выжидает там, наверху. Я ее чувствую. Что-то гнетет. Может, на солнце снег подтает и обрушится, сметая все на своем пути?.. Неужели все через это проходят?
Оглушенные бытием в новых ограничительных рамках, Зоя и Джейк сели на заснеженную паперть.
Сняв очки, Джейк потер все еще кровавый глаз. Зоя донимала вопросами, будто муж знал все ответы. Если это загробная жизнь, то она вечна? Или имеет предел? Другие умершие в нее войдут? Есть ли смерть внутри этой смерти? Почему здесь время измеряется движением солнца и луны, а не, скажем, горением свечи? Она задавала уйму подобных вопросов, на которые Джейк неизменно отвечал: Я знаю одно: здесь есть солнце, небо, снег и мы с тобой. Зоя злилась, приставала пуще прежнего, и тогда он пытался дать иной ответ, хотя теперь и сам понимал, что всю жизнь притворялся познавшим непостижимое, кто способен переглядеть соглядатая под капюшоном.
— Какого еще соглядатая?
— Такого, что за всеми наблюдает.
— Смерть, что ли?
Если Джейк прав, размышляла Зоя, если они и впрямь погибли под лавиной, то совершенно ясно, что все мировые религии неверны. Значит, святое строение, на ступенях которого они сидят, — не более чем промозглая скорлупа, вместилище мерцающих надежд. Но оставался еще вопрос: что делать? Что им делать?
— Скажи, ты мерзнешь? — спросил Джейк. — В смысле, с тех пор как нас накрыло, ты чувствуешь холод?
— Не знаю…
— Между прочим, все произошло лишь три… нет, уже четыре дня назад.
— Правда? А кажется, будто… давным-давно…
— Ага, словно бог знает когда. Ан нет. Так вот, тебе холодно? Уже час мы здесь сидим, но я совсем не замерз.
— А ты разденься. Вмиг прохватит.
Джейк так и сделал. Снял куртку и пуловер. Скинул ботинки, штаны, термобелье и толстые носки, после чего голой задницей уселся на заснеженную ступеньку.
Зоя внимательно за ним следила. Джейк выдержал ее взгляд.
«Ни слова не скажу, — решила она. — Коль вздумалось поиграть…»
Прошло какое-то время. Минут десять-пятнадцать. Нет, минуты две.
— Признайся, ведь до костей продрог, — не выдержала Зоя.
Джейк помотал головой — дескать, нет.
Зоя встала, сбросила куртку, расстегнула брючный ремень. Совершенно голая, рядышком уселась на снег. Потом взяла Джейка под руку и прижалась к его плечу:
— Знаешь, даже если нам не нужна одежда, я не стану разгуливать голышом.
— Я тоже.
— Вот если б где-нибудь на тропическом острове…
— Здесь не тропики.
— Как по-твоему, где умрешь, там и останешься? В смысле, если погиб в окопах Первой мировой, то уж навеки там и застрял?
— Кто сказал, что здесь мы навеки?.. Наверное, задница уже посинела, но мне совсем не холодно. Ты помнишь, что такое «мерзнуть"?
Зоя крепко задумалась:
— Напомни.
— Что-то вроде озноба, когда, скажем, молотком угодишь по пальцу. Или ошпаришься. Всего тебя словно пронзает дрожью, как при обжигающем поцелуе взасос. Весь ты вроде как наждак, на котором затачивают нож.
— Блин, я закоченела! — сморщилась Зоя. — Глянь, я вся дрожу. — Клацая зубами, она принялась одеваться. — Не знаю, вспомнила или что-то почувствовала, но я утепляюсь. Неужто тебе не холодно?
— Могу одеться, — пожал плечами Джейк. — Ну что, обратно в гостиницу?
Продрогшая Зоя аж пританцовывала, дожидаясь, пока он снарядится. Следом за собственными тенями, которые выслало вперед зимнее солнце, перевалившее через гору, они зашагали к отелю. Возле магазинов Зоя отделилась:
— Я догоню. Мне тут кое-что нужно.
— Пошли вместе.
— Ничего, я быстро.
— Ну, подожду.
— Боишься, потеряемся, что ли? Просто хочу взять кое-какую мелочь.
— Какую?
— Ну, глазные капли и всякое такое. Две минуты!
Покачав головой, Джейк пошел дальше.
Зоя толкнула дверь аптеки. Как обычно, повсюду горел свет. Она знала, где стоят глазные капли, но пришла не за ними. Ей было нужно нечто другое.
— Я не мертвая, — шептала Зоя, проходя меж стеллажами. — Я не умерла.
— Что хочешь на ужин? — спросил Джейк, когда она вошла в номер. — Чем утоляют голод покойники?
— Перестань!
— Надо же чего-нибудь поесть.
— Думаешь? Ты голоден? В последние дни тебе хотелось есть? Или же мы ели по привычке?
Джейк уж хотел ответить, но призадумался. Отпихнув его с дороги, Зоя заперлась в ванной.
Из коробочки достала упакованную в фольгу пластинку размером три на полсантиметра. Разорвала обертку, спустила брюки с трусиками и сунула пластинку между ног, чтобы на нее пописать, не обмочив руку. Сперва не удавалось начать. Она словно забыла, как это делается. Однако, начав, еле остановилась. Во всяком случае, орошала пластинку дольше требуемых пяти секунд. Сунув ее в пакетик, уселась на унитаз ждать результата.
Через минуту Джейк забарабанил в дверь.
— Могу я спокойно посидеть в туалете? — крикнула Зоя.
В ответ неясное бормотанье.
— Господи, тут полно номеров, в каждом есть туалет. Иди выбери себе по вкусу.
Снова бормотанье, потом стукнула входная дверь.
На пластинке четко проступили две синие полоски. Никаких сомнений: Зоя по-прежнему беременна.
Джейк ничего не знал. Именно об этом наиважнейшем деле она хотела поговорить, но выжидала удобного случая, этакого парада планет.
За все совместные годы никто из них особо не рвался обзавестись детьми. Но потом Зоино отношение к данному вопросу понемногу изменилось. Было весьма желательно, чтобы взгляд Джейка тоже изменился, чтобы к решению проблемы они подошли, так сказать, в сцепке. Желательно, но маловероятно. Раз-другой тему обсудили, и она улетучилась, оставив в воздухе неясный след: не то чтобы «нет», не то чтобы «да».
Наблюдая своих друзей, ставших родителями, Зоя и Джейк попеременно испытывали зависть, недоверие и ужас. Жизнь тех менялась и к лучшему, и к худшему. В чине родителей одни взлетали к головокружительным высотам счастья, другие хаотично пикировали в горести и развод. Одни новоиспеченные папаши и мамаши обретали в чадах источник силы и радости, другие превращались в брюзгливых нытиков, донельзя измученных, угнетенных и подкошенных неизведанным опытом. Похоже, никаких правил не существовало, родительство аукалось всем по-разному.
Перед самым отпуском узнав о своей беременности, Зоя поняла, что хочет этого ребенка. Но она была не из тех, кто пинками и визгом загоняет мужчину в отцовство. План ее состоял в том, чтобы дождаться волшебного мига (скажем, на горной вершине или во время вечерней прогулки, когда сумерки опускаются в лад снежинкам) и уж тогда, повинуясь доброму предчувствию, огорошить сенсационной новостью.
Но сошла лавина.
И вот теперь, хоть каждая клеточка восставала против сего факта, она умерла.
Беременная и мертвая.
Возник новый вопрос: будет ли плод созревать, согласуясь с ходом солнца по небу, или навеки останется зародышем, уподобившись несгорающей свече? Если первое, надо ли уведомить Джейка? А если второе? Возможно, они тут застряли навеки, и тогда Зоя будет вечно беременной, но так и не выносит ребенка.
Хлопнула входная дверь — Джейк вернулся. Зоя натянула брюки, спустила воду и тщательно спрятала пластинку на дно мусорного бачка. Привалившись к стене, Джейк сложил руки на груди и как-то странно на нее посмотрел:
— Когда в последний раз ты какала?
— Что?!
— Ну когда? Я вот разгрузился впервые после лавины. Ты спросила, хочется ли есть, и лишь тогда я почувствовал голод. Потом вспомнил, что давно не испражнялся. И тотчас прихватило живот.
— Как считаешь, мы в плену или отпущены на свободу?
— Ты призадумайся, и сразу потянет на горшок.
— Может, хватит об этом?
— Ладно, я просто так…
— Вопрос важный: мы в тюрьме либо на воле. Ответ продиктует наше поведение, верно?
— Кажется, мы друг друга не понимаем. Говорим о разном.
— Похоже.
— Испражнение — очень важный вопрос.
— Блин! Скажем, после лавины я не ходила. Видимо, результат шока. Ну и что? Такой вот отклик организма… Черт, подумала, и сразу захотелось…
— О чем и речь.
Зоя кинулась в туалет.
— Всегда на пользу хорошенько облегчиться! — крикнул из-за двери Джейк.
— Заткнись!
— Всегда на пользу хорошенько облегчиться, — тихо повторил Джейк, отходя от двери.
Ночью Зою разбудил яркий свет диска, зависшего над ее головой. Чей-то голос отчетливо прошептал:
— Зоя!.. Зоя!.. Приблизься!.. Войди в свет!..
Зоя села, рукой заслоняясь от света:
— Знаешь, даже покойник не имеет права быть таким засранцем.
Выключив лампу, Джейк поставил ее на прикроватную тумбочку:
— Не спалось. Все думаю о нашей ситуации.
Сквозь шторы пробивался лучик. Зоя раздернула гардины, и комнату омыл таинственный лунный свет, усиленный собственным отражением в снегу. Стало светло почти как днем.
— Плесни коньячку. Давай поговорим.
Джейк налил янтарную жидкость в бокалы, один передал Зое. Сделав глоток, понюхал напиток.
— Задам вопрос, — сказала Зоя. — Вчера я уже спрашивала, но, пожалуйста, подумай, прежде чем ответить.
— Валяй. Знаешь, вкус совсем не коньячный.
— Я спросила, в плену мы или на свободе.
— Это как посмотреть.
— Именно. Однозначного ответа нет, верно? Все зависит от нашей точки зрения. Если решим, что мы в плену, то положение наше трагично. И наоборот: если мы отпущены на волю, то ситуация…
— Комична?
— Комическое вовсе не противоположность трагического.
— Угу.
— Я хочу сказать, что, если правильно на все взглянуть, наше пребывание здесь станет волшебным. Мы вместе и наедине. Есть теплое пристанище, еда, изысканные вина, великолепные склоны, принадлежащие только нам. Если вдуматься, мы в раю. Если выбрать такой взгляд.
— Наверное.
— Да?
— Пожалуй, ты права.
В голосе его Зоя расслышала тень сомнения:
— Однако есть какое-то «но», так? Оно всегда возникает.
— Да нет, все верно. Мы на свободе, можем резвиться как дети, никаких забот.
— Но… Говори же!
— Ладно. Примерно так: хоть здесь нет тлена, мясо не тухнет, а свечи не сгорают, однако время по-своему течет. Солнце всходит и заходит. Мы спим, писаем и какаем. Энергия дает свет и гоняет подъемники. Но расход энергии — это событие. А всякое событие конечно.
— Не понимаю, куда ты клонишь.
— Да я вот думаю: в байках о смерти всегда кто-нибудь приходит. Ну там дядька в белом балахоне, что позовет к свету. Либо дьявол, что лопатой закинет в печь. Либо Харон переправит через Стикс. Не могу избавиться от чувства, что кто-то или что-то вот-вот появится.
— Здесь?
— Да. Чтобы нас забрать.
Зоя поежилась:
— Зря ты это сказал.
Джейк отошел к окну, посмотрел на снег, сверкавший под луной:
— Я уж и сам жалею. Но… Вот оно мое «но». Чувствую, что-то на подходе.
— Ты же ни во что такое не веришь! Харон, дьявол, дядька в балахоне! Наверное, такова загробная жизнь безбожника. Ведь мы оба прожженные атеисты.
— Ну да, я не отказываюсь. Просто чувствую чье-то приближение. — Джейк осушил бокал. — Как тебе вкус этого коньяка?
Они вышли покататься на лыжах. Для того мы сюда и приехали, сказала Зоя, так что нечего отлынивать. Потом предложила еще раз опробовать тот спуск, каким пытались уйти из поселка. Хочет найти проход, понял Джейк, но спорить не стал. Казалось, он ей во всем потворствует, ибо знает, что произойдет. Мол, все это зряшно.
На южном склоне кресельный подъемник так и работал. Тихо гудел мотор, покрякивали колеса, отправляя пустые кресла в бессмысленный подъем; сиденья, друг за другом возвращавшиеся с горы, выглядели так, словно прошли сквозь огонь и воды, но, вопреки горестным испытаниям, сохранили невозмутимую стойкость. В кружении пустых железяк чувствовалась некая ужасная тщетность. Словно у них был шанс что-то узнать, но они его упустили.
Вместе плюхнулись в кресло. Джейк обнял Зою. Возносясь над деревьями, она прижалась к нему. Взгляд его рыскал по белой пустыне.
— Что высматриваешь?
— Следы.
— Какие?
— Любые. Заячьи, лисьи. Серны, куницы. Всякие. Хотя бы птичьи. — Перегнувшись через поручень, Джейк вглядывался в девственное снежное покрывало. — После лавины я не видел ни одного живого существа.
— А я видела.
— Да ну?
— Двух ворон.
— Правда?
— Больше они не появлялись.
Зоя смолкла, вспоминая встречу с птицами. Гудели стальные канаты, на каждой опоре кресло тихонько лязгало, и следом слышался шлепок троса, похожий на стук огромных твердых крыльев. Потом вновь все стихало, и только ветер стонал в натянутых тросах.
— Какой в этом знак? — спросила Зоя.
— В чем?
— В воронах.
— Не знаю. По-моему, никакого. Просто вороны. Во всем должен быть знак, что ли?
Ответом было лишь громыханье кресла. На вершине горы соскользнули с сиденья. Джейк пониже натянул шапочку и просунул запястья в петли палок.
— Какая красота, Джейк! Давай…
— Хорошо.
— Что — хорошо? Ты даже не дослушал.
— Давай съедем до середины спуска. Свернем в лесок. Попробуем еще раз. Хорошо.
— В тот день я показала себя паршивой лыжницей. Хочу проверить, могу ли лучше.
Джейк усмехнулся:
— Отличный повод.
— Ведь сейчас нет такого напряга.
— Конечно. Передохнем в том же месте.
Оттолкнувшись, Джейк покатился вниз. Снег стал иным. По-прежнему глубокий, чистый, не потревоженный уборочными машинами, на солнце он слегка размяк, а потому лыжи скользили чуть медленнее и чуть громче шуршали.
Следом покатила Зоя. Изумительной синевы небо, мельканье сосен и лиственниц, дорогим зеленым бархатом окаймлявших восковую белизну склона, создавали ощущение полета.
Проваливаюсь сквозь небесные сферы.
Снег лишался девственности, уступая натиску лыж. Притормозив, Зоя обернулась: Джейк, в черном костюме похожий на симпатичную ворону, несся вниз; заложив вираж, он встал рядом.
— Я даже не заметила, что обогнала тебя.
— Витала в облаках.
— Точно. Как птица. Рядом с тобой.
— Через лесок?
— Ага.
Нынче одоление преград шло успешнее: заминки лишь порождали смех, пронзавший лесное безмолвие сродни церковной тишине, нарушать кою дозволено либо нет, по усмотренью твоего Бога. Зоя и Джейк перебирались через ледяные ручьи, обходили припорошенные камни, похожие на костяшки исполинских кулаков, подныривали под хвойные лапы в белых шапках, провожавшие снежным душем.
Нелегкий путь, в этот раз без падений, завершился на той же заснеженной просеке, что вела в поселок. Пара молча двинулась дальше в лес, однако новый петлистый маршрут вывел ее на край неодолимого крутого оврага. Покорившись неизбежному, просекой они вернулись в Сен-Бернар.
Следы предыдущей попытки распрощаться с поселком уже замело. На спуске Джейк дважды оглянулся. Такое чувство, сказал он, будто следом кто-то идет. Возможно, просто ему хотелось, чтобы кто-нибудь появился.
Никого не было. С чем вроде бы уже смирились.
Запустив все имевшиеся подъемники, они гоняли по всем склонам. Условия были идеальные. Солнышко, пригревавшее с божественно-голубых небес, позволило скинуть куртки.
— Никогда так лихо не ездила, — поделилась Зоя.
— Я тоже. Может, перекусим?
— Не хочется.
— Так и я не голоден, но хочу заглянуть в горный ресторанчик и расслабиться возле очага.
— Ты замерз?
— Вовсе нет. Но так хочу. Мы едим, не чувствуя голода, пьем, не испытывая жажды, и я хочу отдохнуть, ничуть не устав.
— Ладно. Погнали в «Сердцебиение». — Зоя ринулась вниз по склону.
Джейк подъехал, когда она, сняв лыжи, стояла у входа в ресторан.
— Копуша!
— Не понимаю, как ты это делаешь.
У бревенчатой стены покоились припорошенные снегом две пары лыж. Приладив свои лыжи в соседнюю стойку, Зоя и Джейк вошли в ресторан. В кухне горел свет, обеденный зал был темен. Возле большого каменного очага стояла корзина с поленьями. Отыскав спички и растопку, Джейк сноровисто развел огонь. Занимаясь, сосновые поленья сыпали искрами.
Джейк принюхался к дыму:
— Чуешь смолистый запах?
— Ага. Вот сейчас, когда ты сказал.
— С мороза входишь в тепло, пальцы рук и ног аж ломит; садишься к огню, лицо начинает пылать, ты оттаиваешь и погружаешься в истому. Помнишь?
Зоя ткнулась головой в его плечо:
— Помню. А теперь и чувствую.
— Вот то-то и оно, да? Мы вспоминаем и лишь потом чувствуем. Ты описываешь ощущение, и оно во мне возникает. Но не раньше. Не раньше.
Зоя расплакалась:
— Где мы? Что происходит?
— Не плачь, моя хорошая. Ответить не могу, но только знаю, что в одиночку этакое существование стало бы кошмаром. Вместе с тобой еще терпимо.
Зоя к нему прижалась:
— Я не горюю… только растеряна… и шибко напугана…
— Будем обо всем друг другу напоминать. Что бы ни было, так мы воссоздаем нашу жизнь, понимаешь?
— Кажется, да.
В баре Джейк выбрал бутылку красного вина и, откупорив, наполнил два бокала.
— Отведай. — Протянув Зое бокал, он глянул на этикетку: — Альбер Бишо, Жевре-Шамбертен ле Курве, две тысячи четвертый год, Бургундия. Хрен его знает, дорогущее иль дешевка. Сама реши и поделись впечатлением.
Зоя поднесла бокал к носу, точно дегустатор. Пригубила, подержала на языке, ополоснула рот. Прикинула сладость, кислость, вязкость; оценила оттенки привкуса и резкость. Затем проглотила, подмечая, хочется ли сделать еще глоток.
Джейк ждал, моргая все еще красноватыми глазами.
— Если честно, вино безвкусное. Никакое.
— Ага! Как и все прочее. А теперь я напомню тебе вкус хорошего красного вина. В нем чувствуешь пикантный оттенок вишни. Оно чуть отдает дубовой бочкой и, сообщив о своей сладости, кислости, сухости и плотности, оставляет приятное послевкусие.
— Да, теперь все это чувствую!
— Нет ли ассоциаций с кардинальской мантией или адовой печью?
— Ну вот, начал городить… Хотя, знаешь, вот ты сказал и…
— Грех и спасение?
— Мед и пламя?
— Придется еще налить. По-прежнему безвкусно?
— Нет, теперь есть все, о чем ты говорил. Ей-богу! Странно, правда?
— Тут все странно.
— Нет, я в том смысле, что вкус возникает, если о нем поговорить. Не знала, что ты так разбираешься в вине.
— Да нет, я сочинял. По крайней мере, старался. Но в том-то и соль, что можно сочинить свою нынешнюю жизнь. Не надо ждать чужих мнений… Ты слышала?
— Что?
Джейк подошел к окну:
— Готов поклясться, я слышал лай.
— Собачий?
— Да. Отчетливо гавкнула собака, а эхо откликнулось.
Зоя встала рядом:
— Я ничего не слышала.
— Я же не выдумал.
— Никто не говорит, что…
— Да понятно, я сам с собой.
— Никого не видно.
— Была собака. Во всяком случае, кто-то гавкнул. Пойду гляну.
Зоя поежилась, но безропотно села к очагу. Прихлебнула кардинальскую мантию. Оранжевые пальцы пламени нежно скользили по изгибам потрескивавших поленьев. Зоя вновь подошла к окну: увязая в снегу, Джейк возвращался.
— Никого, — упавшим голосом сообщил он.
— Ну и ладно.
— Я точно слышал.
— Выпей вина.
Прикончили бутылку. Теперь вино полнилось чудесным вкусом.
— Было б хорошо, — сказал Джейк.
— В смысле?
— Если б там оказалась собака.
Зоя ладонями накрыла его руку:
— Думаешь, это пройдет? Печаль, сожаление…
Осушив стакан, Джейк стукнул им по столу:
— Пошли развлекаться.
Бугелем забрались на длинный пологий склон, с которого съезжали задом наперед. На крутом спуске для уже опытных лыжников петляли гуськом, стараясь попадать в след друг друга. Обнаружив сноубордную площадку, попрыгали на досках. За все это время их горнолыжная техника невероятно улучшилась. В своем воображении лыжники всегда катаются лучше, чем в реальности, сказала Зоя. Согласен, ответил Джейк, однако не припомню, чтобы я настолько хорошо ездил. Все получалось без всяких усилий, собственная сноровка их удивляла.
Площадка была оборудована радиорубкой, оповещения которой доносили развешанные по склонам динамики. Джейк на полную мощь врубил диск Джими Хендрикса, и до самого вечера они с Зоей гоняли по хавпайпам и квотерпайпам, исполняя всевозможные трюки. Оба начинали как сноубордисты, но потом, в угоду скорости, переключились на горные лыжи.
Через пару часов стало смеркаться. Джейк хотел оставить музыку, но Зоя попросила выключить, дабы ничто не мешало слушать луну и звезды, всходившие над снежной пустыней. Просьба казалась вполне уместной. Лыжи плавно понесли их обратно к отелю.
Внизу спуска раздался отчетливый лай, будто зависший в морозном воздухе.
— Теперь и я слышу, Джейк!
— Туда, к деревьям.
— Вон он!
У подножия спуска, где жиденькая рощица разделяла трассы для начинающих, сидел средних размеров черный пес. Задрав морду и упершись передними лапами в снег, он вновь гавкнул; в студеных сумерках отрикошетило эхо. Пес облизнулся, в угасающем свете ярко сверкнул его красный язык.
— Иди сюда! — свистнул Джейк. — Псина!
Виляя хвостом, пес встал, но не выказал желания подойти. Джейк подъехал ближе, еще раз свистнул и позвал. Пес опять гавкнул.
Джейк расстегнул крепления, шагнул к собаке и вдруг замер.
— Господи! — выдохнул он.
— Что? — подъехала к нему Зоя. Пес радостно вилял хвостом. — Иди сюда, песик.
— Он не песик, — сказал Джейк. — Это сука. Моя собака Сэди.
Они вместе росли. В их доме Сэди появилась щенком и умерла, когда Джейку было восемнадцать — за несколько лет до его встречи с Зоей.
Услышав свое имя, собака пулей рванула к Джейку, повизгивая и виляя хвостом. Обезумевшая от радости, она скакала вокруг хозяина, прописывая в снегу желтые проталинки. Рухнув на колени, Джейк обнял собаку, подставляя лицо ее языку.
— Что происходит? — спросила Зоя.
— Моя собака… моя собака… моя собака… — смеясь и плача, повторял Джейк. — Мы так давно не виделись… я ужасно по ней скучал… и вот она вернулась…
Сэди слизывала его слезы. Улыбаясь, Джейк взглянул на Зою:
— Она вернулась.
Зоя присела на корточки:
— Ты не ошибся? Это и впрямь твоя собака?
— Сэди, познакомься с Зоей. Зоя, это Сэди. Невероятно!.. Обалдеть!..
Лизнув Зоину щеку, собака продолжила омовение Джейка. Зое, взволнованной встречей с живым существом, хотелось разделить мужнину радость, которую она не вполне понимала, ибо никогда не была собачницей.
— Как ты ее узнал, Джейк?
— Слыхала, Сэди? Нет, ты слышишь? Милая, свою собаку вмиг узнаешь. Она твоя.
— Просто… для меня она как сотни других собак.
— Нет, только послушай, Сэди! Ты — как сотни других! Лапуля, ведь после долгой разлуки я тебя узнаю. И здесь та же штука.
— Но вдруг ты себя обманываешь, потому что тебе хочется, чтобы это была Сэди?
— Ладно. Проверь: на внутренней стороне левого уха есть шрам. Однажды Сэди напоролась на колючую проволоку. Сидеть! — Джейк вывернул собачье ухо. Зоя вгляделась: на розовой изнанке виднелся маленький рубец. Или тень. Или шрам, поди знай.
— М-да.
— Как чудесно! — Поднявшись с колен, Джейк крепко обнял Зою. — Пошли домой.
Направились к отелю, собака радостно трусила следом за Джейком.
— Думаешь, с собаками можно? — спросила Зоя.
Не удосуживаясь зайти в раздевалку, лыжи и амуницию бросили в устланном ковром холле. Джейк тотчас отправился на кухню, чтобы покормить Сэди. Мясо, что рядом с овощами лежало на прилавке, он забраковал:
— Старье тебе не годится, Сэди!
Кусок мяса из морозильника Джейк разморозил в микроволновке, обжарил и, остудив, на тарелке подал собаке. Сэди постучала хвостом по полу, облизнулась, но есть не стала.
— Не нравится? Чем же тебя кормили?
Странно, недоумевал Джейк. Любой пес, даже не очень голодный, мясо умнет за милую душу. Присев на корточки, он почесал собаку за вислыми ушами и принюхался, пытаясь угадать, что она ела. Сочтя это приглашением к игре, Сэди его лизнула. Из пасти ее ничем не пахло. Джейк постарался вспомнить, чем пахнет собачье дыхание.
Отдает рыбой, припомнил он, даже если ее не было в рационе, еще мучнистым бисквитом, пожухлой луговой травой, илистым прудом… Стоп! — приказал себе Джейк. Память мгновенно воссоздавала любые образы, но сознание того, что отныне всякий запах и вкус ощутимы лишь мысленно, сильно горчило сладость воспоминаний.
Джейк сграбастал собаку, та его лизнула, и теперь в ее теплом дыхании он уловил все запахи, какие только что вспомнил. Вдвоем они вышли из кухни.
Зоя была в номере.
— Можно Сэди подселится к нам? — спросил Джейк.
— Сейчас я бы приветила даже ее блох. Чудесно видеть еще одно живое существо.
— Вообще-то, она еще одно мертвое существо. В смысле, давным-давно я похоронил ее в заднем саду. Под бесплодной сливой. На другой год и во все последующие дерево буквально гнулось от плодов.
— Удобрение.
— А может, способ передать привет? Знаешь, я не плакал, когда умер отец, но рыдал, хороня Сэди. Скверный я человек?
— Почему?
— Больше переживал из-за собаки. Люди бы этого не одобрили.
— При жизни тебя не очень-то волновало, «что скажут люди». Чего ж теперь-то всполошился?.. Блин, нехорошо так говорить, но ты меня понимаешь… Сам же рассказывал, что отец не баловал тебя любовью.
Джейк подошел к окну: сумерки окутывали безупречно белый покров, венчавший землю марципаном свадебного торта.
— Ледышка. Сын накормлен, одет-обут, ходит в приличную школу, все остальное — телячьи нежности. Ни разу не приласкал.
— Другое поколение.
— Так нельзя. Если б у меня был ребенок…
— Ты бы — что?
Джейк кликнул собаку:
— Ко мне, девочка!
Новость едва не слетела с языка. Зоя сдержалась.
Свернув одеяло, Джейк соорудил подстилку для Сэди, на которой та охотно устроилась, словно всегда спала в отведенном ей углу комнаты. Собака положила морду на передние лапы, не спуская пуговок-глаз с хозяев. Джейк отправился в ванную, Зоя стелила постель, и тут кое-что произошло.
Мигнув, свет потускнел и на пару секунд погас.
С зубной щеткой в руке Джейк выглянул из ванной:
— Что это было?
— Свет гас.
— Я знаю. В смысле, отчего?
Зоя молчала.
— Во всем поселке?
— Понятия не имею.
— Или только в нашем номере? Или в отеле?
Зоя пожала плечами.
— Интересно, что бы это значило? — сказал Джейк.
Глядя на хозяина, Сэди встала и гавкнула.
— С чего ты решил, что это какой-то знак? — спросила Зоя.
Джейк посмотрел в окно:
— Фонари горят.
— Иди ложись.
— Что же это было?
— Ложись, говорю.
