Чарли словно с цепи сорвалась — так и норовит вылететь из школы. Я думаю, что в итоге она своего добьется. Сегодня ночью они с Кэрол зачем-то вышвырнули из окна кресло. Оно упало во внутренний дворик. Раздался необычайно громкий чавкающий звук, как будто земля разверзлась и всосала кресло, а потом выплюнула наружу его останки. Окна миссис Холтон также выходят во внутренний дворик, и она тоже услышала этот звук. С криком: «Девочки, девочки, что случилось?» — она помчалась по коридору.

Все наши столпились у двери Кэрол. Миссис Холтон вошла, и мы услышали истошный вопль Чарли:

— Мы не могли, не могли ее остановить, Кики просто бросилась к окну, распахнула его и выпрыгнула! Она еще что-то крикнула про…

До окна миссис Холтон не дошла — рухнула на пол в глубоком обмороке. Мне всегда было интересно увидеть, как это происходит на самом деле, я думала, такое только в книгах бывает. Обеих подружек посадили под домашний арест на две недели. Чарли была в ярости. Странная какая: если за крики из окна записывают замечание, чего она, спрашивается, ожидала за кресло? Теперь все будут следить за каждым ее шагом. Малейшая оплошность — и ее вытурят. А она привыкла регулярно наведываться к Эрнессе за травкой. И почти ежедневно нашу Чарли плющит. Как она вообще функционирует — не представляю!

К тому же она почти не ест — вероятно, подражает все той же Эрнессе. Почему все помешались на Эрнессе? Люси как собачка ходит за ней по пятам. Все девчонки морят себя голодом, следуя ее примеру. Чарли таскается в ее комнату, пьет диетическую колу во время ланча. Правда, Чарли-то хватает дня на два, не больше. Непонятно, зачем ей все это — она совсем не интересуется парнями, и ее не колышет, как она выглядит. С другой стороны, мы с Люси только недавно обсуждали, как жутко наблюдать за тем, что творится с телом Чарли. Она всегда была такой тощей, а теперь раздувается, будто на дрожжах. Никак не могу к этому привыкнуть. Глядя на нее, я всякий раз чувствую: что-то тут не так. У нее не увеличивается грудь, не округляются бедра — она просто вся распухает. Помню, как впервые увидела ее. Она появилась у нас сразу после каникул. Чарли шла по школьному коридору следом за своей матерью. Просто не верилось, что эта краснощекая толстуха в пепельных кудряшках — мать худенькой девочки, бредущей позади нее. Чарли, наверное, габаритами догонит свою мать. Однажды и Чарли вот так же разнесет. Родители заложили в нее бомбу с часовым механизмом, и ничто не может остановить эти часы.

Я хочу навсегда остаться такой, как сейчас, — в мои планы не входит выглядеть старше. Никогда не забуду, как, сидя в холле возле столовой в ожидании своего первого ужина в этом заведении, листала подшивку «Отголосков Брэнгвина». Сотни фотографий: встречи бывших выпускниц, мамаши с детьми, бабушки с внуками. Жирные матроны в туфлях-лодочках (традиционный низкий каблук) и с подобающими сумочками в руках. Неужели они тоже когда-то были такими, как мы? У этих теток толстые ноги, стриженые, испорченные перманентом волосы, ни малейшего намека на талию, безвкусные мешковатые платья. И у каждой — обязательная нитка жемчуга на шее. Это какой-то особый подвид. Они стали такими всего за несколько лет. Моя мама совсем не похожа на этих старух. Она все так же красива и стройна, как в день своего замужества.

Как-то прошлой осенью я обнаружила, что стала заметно округляться. Охваченная паникой, я тут же села на диету. И все мои мысли завертелись вокруг еды. Чем упорнее я заставляла себя забыть о еде, тем неотвязнее становился мой голод. К концу второй недели я сказала Люси:

— Все, с меня хватит, ненавижу диеты!

— Слава богу! — обрадовалась Люси. — Мне уже тошно было тебя слушать: все о еде да о еде. Наконец-то мы снова будем вместе лакомиться сладкими булочками по выходным. Мне приходилось есть их тайком, пока ты сидела на своей диете.

Мы с Люси обожаем пить по субботам чай с медовыми булочками. Купим их замороженными в супермаркете, а вечером разогреем на кухне и наслаждаемся. Всю неделю я только этого и жду: мы будем сидеть рядышком и попивать чаек с медовыми булочками, почти не говоря ни слова. Конечно, Люси не надо беспокоиться за свою фигуру. У нее ни капли жира нигде, за исключением восхитительного круглого животика.

Глядя на этот животик, я вспоминала мамины любимые картины. Одно время все книги в ее мастерской были про фламандцев: Мемлинг, Давид Тенирс-младший, Петрус Кристус, Ван Эйк.

На этих полотнах у каждой девушки под голубоватыми складками платья чуть заметно вырисовывался такой же округлый животик, как и у Люси. У девушек были болезненно-бледные лица, гладкие белокурые волосы, высокие лбы. Солнце никогда не ласкало их кожу. Они видели мир из окон своих комнат. Далекий-далекий мир, наполненный крошечными деревьями и кустами, скалистыми горами и замками, широкими полями, стадами и землепашцами, колосьями пшеницы и водами, небесами и облаками. Ничего подобного не увидишь из окон Резиденции, разве что деревья, кусты да чугунные колья ограды. А за ними — ничего. Лица этих дев и красивыми-то не назовешь. В голову приходит лишь слово «непорочность». Трудно представить, чтобы эти девушки хоть раз обмолвились о еде.

Вот это да! Оказывается, сидя на диете, я Люси все уши прожужжала о еде, а сама и не помню об этом. Вообще-то, несколько дней я на нее дулась. Мне было очень неловко. Как глупо постоянно думать только о том, чего бы пожевать.

«Дочь Рапачини»:

— Отец мой, — произнесла Беатриче еле слышно, все еще прижимая руку к сердцу, — за что обрекли вы дитя свое на столь жалкую участь?

Отец медленно травил свою дочь ядами, так что даже ее дыхание стало смертоносным и букет свежих цветов вял у нее в руках. Но была ли отравлена ее душа?