ГЛАВА 8
За всю свою жизнь Роза никогда не видела столько цветов сразу.
Даже в родильном отделении городской больницы никогда не бывало столько букетов. Причем те цветы, которые она видела сейчас, были куплены явно не в цветочном магазине Супериора, единственном на весь город. Это были дорогие, эффектные композиции, составленные из незнакомых Розе экзотических цветов, доставленных, скорее всего, из каких-то дальних стран или выращенных в оранжереях. Развозчики всех фирм Омахи и Линкольна, в которых можно было заказать цветы с доставкой, наверняка уже выучили наизусть расположение фермы Чабба.
Роза поправила очередной букет и, не удержавшись, ткнулась носом в охапку роз. Пахли они просто великолепно, даже в запущенной и, по правде говоря, вонючей гостиной Уолли. Роза подняла банку повыше и проверила, достаточно ли в ней воды.
Прежде чем уйти на работу, она заглянула к Уолли. Она частенько заезжала к нему перед очередным дежурством в больнице. На этот раз Роза привезла с собой домашний пирог. Эти пироги получались у нее так хорошо, что в 1986 году ее как начинающую хозяйку даже удостоили специальной премии на кулинарном конкурсе, который проводился в Линкольне, в рамках сельскохозяйственной ярмарки штата Небраска. Уолли возился на кухне, собираясь обедать. Под столом дремал Арф.
— Слышал новость про Малька? — спросила Роза.
— Что на этот раз с ним случилось? — отозвался Уолли.
— Его, беднягу, опять с дороги сдуло. Патрульная служба штата выслала ему уведомление о том, что у него отберут удостоверение и значок, если он наконец не наберет хотя бы минимально положенный для полицейского вес.
— А, понятно, — задумчиво произнес Уолли. — То-то я удивился, когда увидел, как этот заморыш уминает третий двойной гамбургер кряду.
— Да уж, нелегко Мальку приходится. Так ведь можно и переусердствовать: не успеешь вес набрать, как копыта откинешь.
Друзья весело рассмеялись. Роза тем временем развернула открытку, которая прилагалась к последнему из букетов, принесенных посыльным. В качестве отправителя была указана известная телеведущая из Нью-Йорка. В нескольких коротких строках она сообщила, что восхищается Уолли, считает его крутым парнем и хочет «познать его внутренний мир». Далее ведущая переходила к более практическим вопросам: ее интересовало, не желает ли он съездить в Нью-Йорк (все расходы, включая перелет, естественно, за счет принимающей стороны) для того, чтобы дать ей эксклюзивное интервью.
В этот момент зазвонил телефон.
— Пожалуйста, минуточку, соединяю вас с… — прозвучало на другом конце провода так быстро, что Роза даже не запомнила названное имя. Впрочем, секунду спустя она услышала женский голос, показавшийся ей странно знакомым.
— Алло, здравствуйте, — чувственно зашептали в трубку. — С кем я говорю?
— С Розой Лофгрин.
— Я звоню из Нью-Йорка. Хочу уточнить, получил ли мистер Чабб корзину с экзотическими фруктами, которую мы ему выслали.
— Получил, получил. Вот ваша корзина, рядом со мной стоит.
— Надеюсь, эти райские плоды скрасят ему вкус самолета, — со смехом и все с тем же чувственным придыханием произнесла собеседница. — Роза, вы уж поделитесь со мной секретом: как бы мне убедить Уолли приехать к нам на передачу?
Роза сделала шаг в сторону и заглянула в проем кухонной двери. Уолли увлеченно намазывал большой сэндвич смесью арахисового масла и очередного торсиона из приводов закрылков.
— Если честно, лично мне кажется, что, по крайней мере сейчас, он ни с кем не желает разговаривать, — сообщила Роза. — Не желает он никуда ехать и ничего менять в своей жизни.
— А вы его подруга… ну, девушка? Позвольте вам позавидовать…
— Нет-нет, мне завидовать нечего, — перебила Роза и добавила: — У Уолли вообще нет девушки.
«Да, к несчастью, — пронеслось у нее в голове. — У этого горе-героя действительно никого нет. А ведь нужна, нужна ему женщина — и в доме, и вообще в жизни. Причем не просто какая-нибудь женщина, а я». По правде говоря, Роза не всегда испытывала к Уолли столь теплые чувства. В школе она, как и большинство одноклассников, считала его просто тупоголовым верзилой. Но однажды так вышло, что она села рядом с ним в церкви во время воскресной службы и услышала, как этот верзила, закрыв глаза, поет «О, благодать». Слуха у Уолли никогда не было, зато был громкий, весьма немелодичный голос. Тем не менее было в его пении что-то такое, от чего на глазах у Розы выступили слезы. В следующий раз она с умилением смотрела на него, когда во время очередного пикника, устроенного по случаю сбора одноклассников, он, сидя от всех в сторонке, в одиночку умял чуть ли не целое ведро приготовленного ею картофельного салата. Ну а потом, когда в семье у Розы начались сложности и стало понятно, что брак с Дурным Бобом не складывается, именно Уолли усадил ее за столик в «Дубине стоеросовой» и вполне убедительно обосновал свое видение ситуации, заверив Розу, что ей будет легче и спокойнее жить одной, чем мучиться, оставаясь замужем за неотесанным грубияном.
Развод научил Розу многому. В основном тому, что любовь, конечно, может начаться со случайной искры, с танца на дискотеке, но вырасти во что-либо стоящее она может только на основе полного взаимопонимания и приятия странностей и особенностей характера другого человека. Чтобы полюбить кого-то по-настоящему, нужно узнать его и понять так же, как самого себя. Так, сама того не сознавая, Роза влюбилась в Уолли: она готова была понимать и принимать его таким, какой он есть, с его безответной любовью к Вилле. Давалось ей это смирение нелегко, особенно сейчас, когда весь его дом был заставлен цветами, когда каждый присланный бутон и лепесток все больше убеждали Уолли в том, что он находится на правильном пути, а вовсе не совершает величайшую ошибку в своей жизни.
— То есть как это — у него нет подруги? Но насколько я знаю… — Телеведущая на другом конце провода даже сбилась с привычной скороговорки, явно озадаченная этим противоречием.
— Я добавлю ваше имя в список заявок, — воспользовавшись паузой, сказала Роза.
При этом она действительно занесла звонившую в длинный список тех, кто жаждал встречи с Уолли. Телеведущая заняла свое место вслед за Тедом Коппелем и Джеральдо Риверой.
— А что, сегодня кто-то уже звонил? — поинтересовалась нью-йоркская дама.
— У него телефон вообще не смолкает.
— Может быть, мне просто сесть в самолет да и прилететь к вам? Я могла бы пригласить его куда-нибудь на ужин, посидели бы в тихой спокойной обстановке… — Голос женщины зазвучал еще более чувственно и игриво.
— Не думаю, что в этом есть смысл, — отрезала Роза. — Да и еду, которую подают в наших ресторанах, вы вряд ли оцените.
— Ладно, тогда передайте ему самое главное: я готова на все, лишь бы он согласился участвовать в моей передаче.
— Хорошо, я ему передам. — С этими словами Роза повесила трубку.
— Кто звонил? — поинтересовался Уолли, войдя в гостиную.
— Да так, журналистка очередная.
— А Вилла не звонила?
— Нет, — ответила Роза. — Вилла не звонила.
— Ты ее видела?
— Нет. — Роза прекрасно понимала, что отвечать на вопросы в таком «телеграфном» стиле невежливо, но ничего не могла с собой поделать.
— Эй, что-то случилось? — До Уолли стало наконец доходить, что с Розой что-то не так.
— Все в порядке. Просто устала немного. Я ведь целый день здесь у тебя проторчала, ни на секунду не присела. Каждые десять минут — звонок в дверь. То тебе цветы шлют, то шоколад, и все не просто кто попало, а самые настоящие знаменитости. А между звонками в дверь — телефон. Откуда тебе сегодня только не звонили! Подожди, дай вспомню. Бразилия, Япония, Германия… В общем, притомилась я что-то. А мне ведь еще на работу: ночное дежурство.
— Спасибо за помощь, — сказал Уолли, положив тяжелую руку на плечо Розы. — Часть цветов не хочешь забрать?
— Нет, — ответила та. — Твои цветы мне не нужны.
Роза надела форменную куртку с эмблемой скорой помощи и машинально застегнула ее под самое горло. «Бесполезно, — размышляла она. — Что бы я ни делала, как бы о нем ни заботилась, какие бы пироги ни пекла, он меня все равно не замечает. А если и замечает, то как женщину явно не воспринимает. Я для него — невидимка. И ничего тут не поделаешь».
— Ладно, пойду я. — Привстав на цыпочки, Роза привычно чмокнула Уолли в щеку. От него пахло влажной землей, а на небритом подбородке была, как всегда, колючая щетина.
С таким же успехом можно было бы поцеловать Арфа.
Приоткрыв окно в машине, Вилла медленно проехала по Третьей Восточной улице мимо здания, где находилась редакция ее газеты. У входа в офис «Экспресса» собралась целая толпа. Молодежь, которая обычно проводила время в кафетерии у заправочной станции или в забегаловке у проходной элеватора Веббера, перебазировалась на тротуары под окнами редакции, чтобы не пропустить редкое зрелище: многочисленные газетные и телевизионные репортеры пытались подкараулить у входа избранницу претендента на мировой рекорд. Все шло именно так, как предполагала Вилла: жители Супериора, наивные и простодушные, принимали проявляемое к ним внимание за чистую монету и не замечали, что приезжие журналисты просто нагло пользуются ими.
Вилла всегда гордилась своей профессией. Журналистика казалась ей благородным делом. Но сегодня ее собратья по ремеслу слетелись в маленький городок, как коршуны на добычу. Вилла прекрасно понимала, что они не остановятся ни перед чем и не уедут отсюда, пока не оставят от своей жертвы рожки да ножки. Этим людям плевать на то, что будет после их отъезда с городком и его жителями. Они просто делают свою работу. Как могут, выживают в этом жестоком мире. «Что ж, у каждого свое дело, — подумала Вилла. — Вот только помогать вам я не собираюсь».
Не доехав до квартала, в котором располагалась редакция, Вилла обогнула здание с тыльной стороны, припарковала машину и по узкому переулку подошла к тому месту между домами, откуда, оставаясь незамеченной, она могла видеть и слышать все, что происходит перед входом в ее офис. Цирковое представление было в самом разгаре. Очередной номер исполняла какая-то плохо крашенная блондинка с микрофоном в руке. Глядя в камеру, она показывала рукой в сторону таблички с логотипом «Экспресса» и говорила:
— Мы находимся в том самом месте, где работает эта загадочная женщина. О Вилле Вайетт нам известно лишь то, что она является главным редактором и владельцем этой маленькой провинциальной газеты. Она родилась в этом городе и училась на факультете журналистики в Университете Небраски.
Журналистка прервала свой монолог на полуслове и заявила:
— Этот ветер мне всю прическу испортил. Ребята, давайте я заново причешусь и попробуем снять еще дубль.
«Надо же, таинственная женщина». Что ж, теперь действительно ей не стоило попадаться людям на глаза. От этой мысли Вилле становилось смешно и больно одновременно. Но ничего не поделаешь. Журналисты всегда ищут что-то жареное. Такая у них работа. Вилла тихонько выскользнула из своего укрытия, вновь обошла здание и проникла внутрь редакции через дверь над пандусом, с которого обычно грузились в кузов пикапа пачки свежих газет.
— Вы где были? — взволнованно спросила ее Айола, вскакивая из-за письменного стола. — Вам звонили… сейчас скажу… вот, тридцать пять раз. Сразу хочу обратить ваше внимание: был звонок из «Нью-Йорк таймс». Они вроде бы поговорить с вами хотят.
— Что с завтрашним выпуском? — как ни в чем не бывало спросила у секретарши Вилла, заходя в комнату, где обычно готовился макет газеты. Вот они, все страницы завтрашнего выпуска, выложены на больших столах в ожидании ее одобрения. А вот и главный заголовок, набранный шестидесятым кеглем: «ЖИТЕЛЬ СУПЕРИОРА ИДЕТ НА МИРОВОЙ РЕКОРД: ОН ЕСТ „БОИНГ-747“». Эту новость, черт бы ее побрал, пришлось поместить на первой полосе. Поделать с этим ничего нельзя. Местная пресса в лице Виллы Вайетт и так уделила сенсации слишком мало внимания.
— Вилла, может быть, вы не поняли? — повторила секретарша. — «Нью-Йорк таймс»! Они хотят взять у вас интервью.
— Скажи Барни, пусть готовит набор, но придержит на часок вторую полосу. Что касается «Таймс», то пусть узнают мое мнение о происходящем из колонки редактора в завтрашнем выпуске.
С этими словами Вилла энергично закрыла за собой дверь в кабинет. Обычно, когда нужно было срочно что-то написать в газету и когда у нее не было ни секунды времени в запасе, она, естественно, пользовалась стареньким компьютером, стоящим у нее на столе. Когда же требовалось изложить что-то наболевшее, сказать какие-то искренние слова, она подходила к отдельному маленькому столику, на котором гордо возвышался отцовский «ундервуд» пятой модели. Вилле с детства нравилось печатать на этой машинке, которая издавала живые, по-домашнему уютные звуки: клацала при нажатии каждой клавиши и мелодично позванивала при возвращении каретки в исходное положение. Печатать на машинке было тяжелее, чем набирать текст на компьютерной клавиатуре. Нажатие тугих клавиш требовало куда больших усилий. И все же Вилле было легче излагать свои мысли при помощи старой доброй печатной машинки.
Она заправила лист бумаги в каретку, задумалась и посмотрела на висевшую на стене фотографию. На снимке была запечатлена молния, рассекающая черное грозовое небо. Собравшись с мыслями, Вилла Вайетт начала печатать редакционную статью.
Сначала — заглавными буквами — заголовок: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СУПЕРИОР».
Затем отступ и текст статьи.
Почему Супериор — великий город? Вовсе не оттого, что здесь народился гигантский початок кукурузы; не оттого, что у кого-нибудь на ферме живет козел, приученный пить пиво; и даже не оттого, что здесь живет человек, который вознамерился съесть «боинг». Величие нашего городка в другом: вот уже больше ста лет — и в трудные, и в хорошие времена — мы живем на этой земле, обрабатываем ее, верим в Бога и стараемся, как можем, помогать друг другу. Вот почему Супериор — поистине великий город.
Каретка «ундервуда» звякнула, обозначая переход к следующему абзацу.
Давайте же постараемся не забывать о том, что действительно важно для нас — жителей нашего города. Когда весь этот балаган закончится — а рано или поздно это непременно случится, — мы должны будем вернуться к тому, что у нас есть, к тому, что делает нас такими, какие мы есть. В «Экспрессе» ни разу еще не было напечатано ни строчки о том, что Уолли Чабб ест свой «боинг». И это неспроста. В нашем городе принято уважать частную жизнь каждого из его обитателей. Поэтому к затее Уолли мы относились если не с пониманием, то с уважением. Так уж у нас заведено.
Теперь все изменилось: эта новость попала в ленты всех крупнейших мировых информационных агентств, и в результате весь огромный мир буквально обрушился на наш город. С этим ничего не поделать. В дальнейшем наша газета будет освещать эту тему и все, что с ней связано: попытку установления рекорда, приезды журналистов, успехи, ошибки и глупости. Если это интересно нашим читателям, газета, естественно, не будет молчать. Но ни при каких условиях мы не будем влезать в частную жизнь нашего соседа. Никакого психоанализа. Никаких подробностей личной жизни. Никакого копания в чужом белье. Мы будем публиковать факты и только факты.
Что ж, статья почти готова. Еще несколько строк — и можно будет запускать типографский пресс.
Итак, дорогие гости нашего города, добро пожаловать в Супериор. У нас к вам только одна просьба: узнайте и полюбите нас за то, что мы такие, какие есть, а не за то, что один из наших сограждан ест на обед.
Неопрятный мужчина в засаленном пиджаке ввалился в дверь зала для боулинга. Его жидкие черные волосы были старательно размазаны по лысеющему черепу, словно приклеены. Заезжий гость окинул цепким взглядом зал и недовольно поморщился, услышав грубоватые радостные возгласы, последовавшие за ударом тяжелого шара, сбивающего кегли.
В тот вечер в Супериоре проходил очередной этап городского чемпионата. Длинный узкий зал был битком набит горожанами и фермерами со всего округа. Крики, смех, гул катящихся по доскам шаров — все это эхом разносилось под сводами. Приезжий не без труда разглядел Уолли, который вел свою игру, как обычно, на шестой — самой плохой и неудобной — дорожке, которую едва освещала единственная неоновая трубка. Впрочем, в тот вечер менеджер зала впервые лично встретил заглянувшего поиграть Уолли и предложил ему занять дорожку получше. Уолли, естественно, остался верен себе: всю жизнь проведя на отшибе и на задворках, он и сейчас не собирался никуда переселяться, пусть даже на время игры в боулинг. На соседней, куда более ярко освещенной дорожке команда ребят из магазина автомобильных запчастей катала шары под веселые крики и взрывы хохота. Уолли, как всегда, играл в полумраке и в одиночестве.
Перешагнув через множество вытянутых в проход ног и через груды сумок с инвентарем для игры, незнакомец пробрался наконец к Уолли и протянул ему свою визитную карточку.
— Мистер Чабб?
— Можно просто Уолли, — ответил тот.
Играл он своим набором шаров фирмы «Брансвик Зоун Про» — только в этой компании пошли ему навстречу и за небольшое вознаграждение рассверлили стандартные отверстия, чтобы в них помещались толстенные пальцы заказчика. Аккуратно взяв этими пальцами, словно клещами, протянутую ему визитную карточку, Уолли прочитал имя гостя.
— Орсон Суинделл, — произнес его новый знакомый, судя по всему не уверенный в том, что Уолли владеет грамотой и сумеет прочитать короткий текст, напечатанный к тому же такими мелкими буквами. — Я представляю компанию «Проктер энд Гэмбл». Помимо всего прочего, мы выпускаем и «Пепто-Бисмол» — средство от расстройства и несварения желудка. Знаете, наверное, такие таблеточки и сироп розового цвета.
От торгового агента пахло крепкой выпивкой и безошибочно узнаваемым бальзамом после бритья «Аква Вельва».
— Уолли, для меня большая честь познакомиться с вами, — церемонно произнес Орсон Суинделл и сразу же перешел к интересовавшему его делу. — Я постараюсь не занять у вас много времени. Помните историю с семью близнецами Маккой из Айовы? В обмен на участие в рекламе компания «Памперс энд Гербер» полностью снабдила их не только подгузниками, но и пеленками, детским питанием и много чем еще. У вас же есть возможность получить не пеленки и подгузники, а нечто большее — гораздо большее. — Агент восторженно присвистнул, затем продолжил свою речь: — Я уполномочен предложить вам сто тысяч долларов за право нашей компании стать эксклюзивным спонсором вашей, скажем так, самолетопоедательной деятельности. Деньги, разумеется, вперед и наличными. — Суинделл широко расставил руки, изображая рекламный плакат. — Только представьте себе: «Немного переели „боинга“? „Пепто-Бисмол“ — и в вашем желудке приятная легкость!» — Представитель «Проктер энд Гэмбл» захихикал, явно в восторге от собственной изобретательности.
— Можно один вопрос? Так просто, из любопытства, — обратился к Суинделлу Уолли. — Почему этот «Пепто-Бисмол» — розовый?
— Хороший вопрос, — с готовностью отозвался Суинделл.
Воспользовавшись тем, что агент пустился в долгие разглагольствования о смеси красителей под номерами двадцать два и двадцать восемь, Уолли произвел в уме нехитрые арифметические вычисления. Сто тысяч долларов сейчас и наличными. Сто штук за то, что он все равно делает, причем совершенно бесплатно. Столько ему не заработать и за десять лет, даже если цены на кукурузу пойдут в гору. Черт, да столько наличных не получить, даже если перепахать всю Небраску. Четверти этой суммы хватит на то, чтобы выплатить весь повторный залог за ферму. Еще четверть уйдет на хороший комбайн и сеялку. Ну а оставшуюся половину можно будет положить в банк, и проценты с нее станут неплохой прибавкой к пенсии — когда он будет в праздности доживать свои дни. Разумеется, вместе с Виллой.
— Впрочем, лично я считаю, что было бы лучше с самого начала сделать «Пепто» бирюзовым, — со вздохом признался Суинделл. — Бирюзовый цвет как-то больше ассоциируется с мягкостью и легкостью.
Уолли обернулся к маленькому сморщенному старичку, сидевшему за ярко освещенным судейским столом. Старикашка утопал в клубах сизого табачного дыма.
— Отто, что скажешь о предложении мистера Суинделла?
Отто Хорнбасселу было девяносто шесть лет. Чем больше этот бывший клоун цирка «Карсон энд Барнс» старел, тем больше становился похож на взаправдашнего эльфа. Неспешно отхлебнув красного пива, он деликатно рыгнул и вытер губы синей банданой.
— Ничего особенного, — с важным видом изрек Отто.
Выпустив струю густого дыма от своего любимого «Кэмела» без фильтра, он бросил выразительный взгляд на выданный ему перед началом чемпионата бланк для подсчета очков. Этот листок как нельзя лучше подходил для фиксации сумм и условий всех предложений спонсорской поддержки, которые поступали в адрес Уолли.
— Ребята из «Таймс» предложили за рекламу своего нейтрализатора кислотности семьдесят пять штук, — объявил Отто. — «Маалокс» посулил сто пятьдесят, но с условием: только если рекорд будет засчитан. «Газ-Икс» еще не определился с окончательной суммой.
Дрожащий стариковский палец скользил сверху вниз по едва ли не исчерпывающему списку производителей препаратов от поноса, запоров и изжоги: «Ролейдс», «Миланта», «Экс-Лакс», «Гевискон», «Пепсид АС», «Тагамет Б», «Зантак»…
Перевернув страницу, отставной клоун ткнул ручкой в подчеркнутые красным строчки — судя по всему, наиболее выгодные предложения.
— Кое-кто, между прочим, изрядно поднял средний уровень своими нестандартными предложениями, — заметил он. — Вот, например, «Блэк энд Деккер» предлагают двести тысяч и к тому же гарантируют многократный показ роликов с участием рекордсмена по всем телевизионным каналам. — Прокашлявшись, Отто как бы невзначай добавил: — Да, вот еще «Куизинарт»… эти и вовсе двести пятьдесят обещают, но по их контракту придется слетать во Францию.
Уолли тем временем вернулся к дорожке и взялся за очередной шар. Шестнадцатифунтовая сфера казалась в его огромной ручище маленькой, как теннисный мячик. Он поднял шар и с неожиданной для такого великана легкостью и грациозностью отправил его к цели. Развернувшись спиной к дорожке, Уолли ждал результата, готовясь оценить количество сбитых кеглей на слух.
Страйк.
— Ура! — завопил Орсон Суинделл. — Страйк — отличный результат! Очки удваиваются. Я готов заплатить вам вдвое больше. Предлагаю двести тысяч. Вот это — настоящий страйк!
Уолли задумчиво улыбался. Мысленно он попробовал засеять всю свою землю наличными и спонсорскими предложениями, как кукурузой. «Впрочем, — решил он для себя, — нет смысла пачкать этой денежной грязью то, что всегда было простым, понятным и чистым». В итоге он счел благоразумным попрощаться с двумястами тысячами долларов сразу, пока не выпала возможность познакомиться с ними поближе и привыкнуть к их соседству.
— Спасибо за предложение, — сказал он, — но ваши деньги мне не нужны, как, впрочем, и ваш «Пепто-Бисмол». Мне только одного надо — любви.
Отто скомкал листок с предложениями корпоративного спонсорства и швырнул его в мусорную корзину.
— В этом он весь — наш Уолли, — гордо сказал старик и, поставив жирный крестик в последнем окошечке протокола соревнований, поспешил сообщить Чаббу: — Все, сынок, ты сегодня всех обыграл. Настоящий чемпион и рекордсмен.
В проявочной было темно. От ванночки с фиксажем исходил знакомый запах: Вилла с детства выучила название этого реактива — серноватистокислый натрий. Где-то в углу капала из крана вода. Вилла работала на ощупь. Ей всегда нравилось проявлять пленку и делать фотографии для «Экспресса». Эта комнатушка в подвале была ее личным убежищем, местом, где можно было скрыться летом от жары, а в неудачные дни в любое время года — от всего мира.
Никаких тебе телефонов, никаких сводок с полей, никто здесь тебя не достанет, не отвлечет от сокровенных мыслей. Можно спокойно заниматься делом, проявлять и печатать фотографии и, главное, думать, думать, думать… Это вам не какая-нибудь новомодная медитация, а просто сосредоточенная работа, которая всегда поможет разобраться в очередной навалившейся проблеме.
Поужинав и вымыв посуду вдвоем со своей лучшей подругой Розой, Вилла немного посидела с нею перед телевизором, поболела за участников «Своей игры», а затем вновь забралась в старенький «форд» и поехала к себе домой, но не отдыхать, а работать.
С утра, на церемонии официальной регистрации заявки Уолли на попытку установить мировой рекорд, Вилла отсняла целую пленку. После обеда она успела проявить ее, и теперь тридцать шесть негативов — тридцать шесть мгновений жизненной правды — висели на специальной сушилке, ожидая своей дальнейшей судьбы. Журналистка с удовольствием спустилась в подвал: ей не терпелось включить увеличитель и вставить в него рамку с отснятыми кадрами. Хотелось еще раз посмотреть на то, что она уже видела своими глазами, и попытаться понять, кому и зачем это может быть нужно.
Вилла привычным движением нащупала выключатель, и густой красно-оранжевый свет залил небольшую комнату. Один за другим листы фотобумаги ложились в кюветы с проявителем, водой и фиксажем.
Вдруг за дверью раздался скрип деревянных ступенек. Затем послышались шаги. Кто бы это мог быть в такое время?
— Барни? Это ты? — крикнула Вилла, предполагая, что с каким-то вопросом приехал рабочий, обслуживающий типографские прессы.
Ответа не последовало. Спустившись по лестнице, незнакомец сразу же подошел к двери кладовки, переоборудованной под проявочную, и постучал. Эти пять ударов, следующих один за другим в совершенно особом ритме, Вилла узнала бы даже во сне. На протяжении вот уже двадцати пяти лет этот стук был условным сигналом для входа в их с отцом закрытый клуб.
— Папа! — воскликнула она. — Ну ты меня напугал!
— Дверь открыть можно? Ничего не засветим?
— Нет, все уже проявлено, заходи.
— Добрый вечер, — поздоровался с дочерью Эрли Вайетт. — Так и знал, что искать тебя нужно здесь.
— Что-то случилось? — спросила Вилла.
Судя по всему, отец уже лег в кровать и, может быть, даже уснул, когда Мэй разбудила его и отправила на поиски дочери. Его волосы были слегка взъерошены, глаза казались заспанными, но пижамная куртка была старательно спрятана под ветровкой «Роялз». Впрочем, домашние тапочки выдавали его с головой.
— Мама пыталась найти тебя, а ты трубку не берешь, — сказал Эрли.
Заглянув дочери через плечо, он попытался рассмотреть фотографии, лежавшие в кювете:
— У тебя все в порядке? Что-то ты сегодня припозднилась на работе. Чует мое сердце: если уж ты взялась за проявку в такое время, значит случилось что-то важное и фотографии должны быть готовы срочно.
— Нет… Просто хотела подготовить материалы к завтрашнему дню…
— Дай-ка я посмотрю, что у тебя там получилось…
— Папа, не надо, — взмолилась Вилла и даже попыталась встать между отцом и столиком с проявителями и кюветами. Впрочем, несмотря на возраст, двигался Эрли Вайетт весьма проворно и уверенно. Прежде чем Вилла успела что-то предпринять, он уже запустил щипцы в раствор и стал вытаскивать мокрые снимки один за другим.
Привычным движением он прихватил их специальными прищепками и повесил на натянутую над столиком леску. Больше дюжины черно-белых фотографий. Эрли отступил на шаг и задумчиво посмотрел на снимки: в каждом кадре так или иначе присутствовал человек из Книги рекордов. Портреты в разных ракурсах, крупный план, снимок издалека. Джей-Джей Смит улыбается, Джей-Джей Смит серьезен, Джей-Джей хлопает Уолли по плечу, Джей-Джей одергивает блейзер…
— Хорошее у него лицо, — задумчиво сказал Эрли. — Глаза добрые. А нос-то, нос какой — прямой и тонкий.
— Я думаю поместить эту фотографию на первую полосу, — сказала Вилла, прекрасно понимая, что ее голос звучит не настолько бесстрастно, как ей бы хотелось. — Сделать ее шириной в три колонки, чтобы доходило до середины, до места сгиба. Что скажешь?
Эрли некоторое время молчал, и Вилла чувствовала, что думает отец сейчас только о ней. Этими мыслями он просвечивал ее насквозь.
— Знаешь, сколько рулонов пленки я извел, когда ухаживал за твоей мамой? — наконец произнес он. — Только и делал, что фотографировал ее. А потом у нас ты нарисовалась. Так я стал еще больше времени здесь проводить, проявляя и печатая фотографии вас обеих. Эх вы, девчонки мои…
— Папа, что за чушь! Ну при чем здесь это? — Вилла фыркнула и включила свет. — Я просто подбирала хорошую фотографию для первой страницы.
— Ну да, ну да, — поспешил согласиться Эрли.
— Я завтра печатный станок во вторую смену запущу. С рабочими уже договорилась. Придется им доплатить, но оно того стоит. Напечатаем, думаю, тысячи три экземпляров сверх обычной нормы. И наши, и приезжие все разберут.
— Хорошо, если так, — кивнув, сказал отец. — Только не перестарайся. Напечатаешь слишком много — сама знаешь, где в конце концов окажутся лишние экземпляры.
— Знаю, знаю, — рассмеялась Вилла, — будут лежать в качестве подстилки где-нибудь в птичьей клетке. — Отец и дочь весело рассмеялись, радуясь старой, хорошо известной обоим шутке.
— Ладно, пора спать, — сказал Эрли. — Спокойной ночи, дочка. — Он поцеловал ее в щеку, крепко обнял и прошептал ей на ухо: — Между прочим, можешь не прятать от меня то, что с тобой происходит. Работает она, видите ли, по ночам…
