СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Во времена императоров и библейских царей
У костра наши жены рожали своих детей
И дождь срывался с еловых ветвей…
Анна Стоби
О море
Земля и море.
Мы можем думать о них как о противоположностях. Но надо еще принимать в расчет, где мы находимся в момент наших раздумий, на море или на земле.
Мы ходим на прогулку в лес, на луг, идем по городским улицам, и мы видим наше окружение, которое состоит из дискретных единиц. Вокруг нас много разных деревьев, разных трав и кустов, разных домов, окон, вывесок, лиц встречных прохожих. Наш взгляд вязнет в деталях. Осенью в лесу мы пытаемся понять все многоцветное разнообразие обступившей нас природы. Это — земля.
Но море. Море совсем другое. Море — едино.
Мы можем наблюдать, как меняется настроение моря. Как море выглядит, когда дует ветер, как оно играет с бликами света, как поднимается и опускается волна. Но мы все равно говорим: море. Мы дали разным частям моря названия, у нас есть навигационные карты, но, когда мы говорим о море, мы используем только одно слово. Море.
Когда мы уплываем в маленькой лодочке так далеко, что уже не видим земли, вокруг нас остается море. Это неприятно. Море — как слепой и глухой бог, который окружает нас и властвует над нами, даже не зная того, что мы существуем.
Мы для него значим меньше, чем песчинка на спине слона. Если море хочет, оно дает нам все, что мы у него просим, и оно может у нас все отобрать. Просто взять и отобрать, ни о чем не предупреждая заранее.
И молясь другим богам, мы просим: спасите нас от морской бездны.
Шепот на ухо
Через два дня после бури Андерс внимательно изучил свою лодку. Он оглядел ее со всех сторон. Да уж, не зря он получил ее пятью годами раньше совершенно бесплатно.
Никто не знает, куда девать износившиеся и прохудившиеся пластиковые лодки, и их стараются пристроить куда — нибудь, солгав о том, какая это хорошая лодка. Хотя на самом деле самое милосердное по отношению к отслужившей лодке — это, как думал Андерс, взять ее, прицепить на буксир, вывезти в море, просверлить в ней пару дырок и затопить. Лодка Андерса была как раз в таком состоянии, что ее оставалось только затопить.
Весь корпус был в трещинах, двигатель разломан. Уключины изношены настолько, что вставить в них весла представлялось совершенно невозможным. Можно было бы попробовать поменять двигатель, взяв из сарая тот, в котором было десять лошадиных сил, но в любом случае эта лодка вызывала сильные сомнения.
На самом деле сейчас лодка Андерсу была не так уж и нужна. При необходимости он всегда мог одолжить лодку Симона. По большому счету он вышел на пристань для того, чтобы посмотреть, что происходит на море.
С юго — востока подул легкий ветерок. Андерс закурил сигарету. Затем он достал бутылку с разбавленным вином и отпил несколько глотков, прислушиваясь к шуму камыша в заливе.
Труп Сигрид обнаружился в камышах несколько дней назад. Симон сказал, что в воде она пробыла самое большее один день. Где она была до этого, никто не знал.
Два полицейских в резиновых сапогах обошли всю округу. У них тоже не было никаких версий или догадок. Андерс был в спальне и смотрел на них через окно, но они ничего не нашли. Походив еще немного и поспрашивав жителей острова, они вернулись на материк.
Андерс сел за кухонный стол и налил себе кофе. Число бусинок увеличилось до ста. Это произошло ночью, после того как он ушел спать.
Что это, какие сообщения несут в себе эти бусинки? Рядом с белыми находились синие.
Андерс чувствовал, что Майя в доме, но она не давала ему никакого четкого сигнала. Он больше не боялся, наоборот, в нем росла уверенность, что это он удерживает в этом мире свою дочь.
В дверь постучали. На крыльце послышался голос Симона:
— Есть кто — нибудь?
— Я на кухне. Заходи.
Андерс быстро огляделся, удостоверившись, что бутылок на виду нет. Только на мойке стоял пакет виноградного сока.
Симон вошел и спросил с порога:
— У тебя есть кофе?
Андерс встал, налил кофе и поставил чашку перед Симоном. Тот внимательно рассматривал бусины.
— Это твое хобби?
Андерс от неожиданности споткнулся и едва не опрокинул свою чашку. Симон этого даже не заметил. Он машинально водил пальцем по столу, как будто рисуя что — то. Его взгляд был направлен куда — то внутрь.
— Как ты думаешь, ты можешь чувствовать себя другим человеком? — спросил он негромко.
Андерс улыбнулся:
— Не знаю.
— Я думаю, что это невозможно.
— В смысле?
— Человек никогда не становится другим. Иногда можно себе такое представить. Когда ты думаешь о близком тебе человеке. Тебе кажется, что ты понимаешь его чувства, мысли. Что он — это ты, и наоборот. Но на самом деле это не так. Другим ты никогда не станешь, ты навсегда останешься собой. И ты никогда до конца не поймешь другого.
Андерс прежде не слышал, чтобы Симон рассуждал на подобные темы. Он всегда был таким простым и незатейливым.
— А бабушка? — спросил Андерс.
— Ну да. Можно прожить жизнь с мужчиной и все про него знать, но она же не мужчина.
— Это я знаю.
Симон указательным пальцем постучал по столу:
— Не так уж много мы знаем. Мы ведь исходим из своих мыслей, мнений, понятий. И только потому, что понимаем смысл того, о чем говорят другие, мы и считаем, будто хорошо знаем, кто они такие. Но на самом деле мы не имеем о них никакого представления. Поскольку мы — то другие.
Когда Симон ушел, Андерс долго лежал в постели Майи и смотрел в потолок. Протянул руку за новой бутылкой и сделал большой глоток. Он думал о словах Симона.
Не так много мы знаем.
Что именно вынудило его позвонить Сесилии? Ведь он думал о том, что она сможет понять, что она хотя бы мысленно увидит то же самое, что видит он, потому что они были вместе в течение стольких лет. Они ведь стали почти одним человеком!
Но что произошло дальше? Они расстались, потому что им было больше нечего делать друг с другом. Оказывается, сломать отношения так легко. Все, что казалось раньше важным и незыблемым, так легко проходит. Как будто ничего и не было.
Андерс поднял бутылку и описал ею в воздухе круг. Он огляделся и громко сказал:
— Но ведь тебя — то я знаю!
Или?
Он вспомнил те времена, когда Майя была еще младенцем. Он стоял и смотрел, как она лежала в своей кроватке. Как ему хотелось тогда понять, о чем она думает, что происходит в ее маленькой головке.
Нет. Мы не знаем.
После того как Майя исчезла, Андерс постоянно думал о ней. Он разговаривал с ней вслух. Поскольку ее больше не было, она не менялась, и он представлял ее себе как куколку, как некий образ, как застывшую картинку.
— Мне очень страшно, — говорил он ей сейчас, — я так хочу знать, где ты? Как ты выглядишь, где ты находишься, что с тобой происходит? Я так хочу видеть тебя снова. Это самое мое большое желание, — у Андерса на глазах выступили слезы и потекли на подушку, — вот что я хочу. Вот что я хочу. Больше всего на свете хочу, да на самом деле только этого я и хочу!
Утерев лицо, он сел на кровати. Под кроватью лежала целая стопка журналов про Бамсе. Он достал их и начал читать. Он в свое время купил эти журналы, чтобы Майе было чем себя занять на Думаре.
На обложке первого журнала были изображены Бамсе и его приятели. Они плыли на лодке, направляясь к острову, наполовину скрытому в тумане. Выглядели они довольно испуганно. Андерс лег на спину в кровати Майи и начал читать историю.
В ней рассказывалось о капитане Бастере и каком — то несуществующем кладе. Андерс читал вслух, улыбаясь в тех местах, в которых смеялась Майя, когда он в десятый раз читал ей этот рассказ.
Он лежал в кровати, в одной руке — журнал, в другой — бутылка. Он засмеялся. Даже когда Майе уже исполнилось шесть, она любила лежать с бутылочкой, в которую был налит сок. Посасывая из бутылки, она листала выпуски Бамсе или слушала кассеты о нем.
Надо же, ее нет уже так долго, а он по — прежнему делает то, что она любила. Все, что она любила, — живо.
Он начинал понимать, что происходит. Кроватка Майи стояла пустой, ее журналы валялись непрочитанными. После нее осталась пустота. И эта пустота должна быть чем — то заполнена, и Андерс решил, что лучше всего заполнить ее собой. Жить ее памятью и делать то, что она делала, — и она не исчезнет. Она останется тут.
— И кроме того, ведь где — то ты есть?
Ноги затекли, и Андерс неуклюже поднялся с кровати. В коридоре он натянул на себя мохнатый свитер, который Майя называла медвежьей шкурой, и пошел к дровяному сараю.
Если он останется тут на зиму, то необходимы дрова, много дров. Топить дом электричеством он не может: выйдет слишком дорого.
В сарае еще оставалась куча чурбаков. Андерс взял в сарае бензиновую пилу и попробовал завести ее. Пила не работала.
Выкурив сигарету и сделав глоток вина, Андерс попытался завести ее снова. Наверное, что — то не так с карбюратором.
Андерс вспотел и устал. Ему хотелось пить, но вместо того, чтобы выпить вина, он отправился в дом и выпил воды. Теперь ему стало лучше. Он взял топор и стал колоть дрова. Чурбаки, валявшиеся в сарае, были довольно большими, и рубить их было трудно. Особенно трудно поддавались береза и ольха.
Он махал топором уже около часу, руки начали болеть, спина тяжело ныла. И тут он почувствовал, что кто — то на него смотрит. Опять. Но на этот раз Андерс не испугался. Он покрепче перехватил топор и развернулся.
— Ну, и кто ты? — закричал он. — Ну, давай же! Я же знаю, что ты тут!
Красно — желтые листья зашуршали, и Андерс зажмурился. Никого не было. Послышались какие — то звуки, и что — то пронеслось у него над головой в сарай. Андерс инстинктивно поднял топор.
Птица. Это оказалась птица.
Нет, все — таки не птица. Что же это такое?
Открыв дверь, он увидел ее. Нет, птица. То ли синица, то ли снегирь. Она крутила головой, черные глазки блестели. Андерс нагнулся и прошептал:
— Майя? Это ты, Майя?
Птица никак не отреагировала. Андерс протянул руку. Птица шарахнулась в сторону и вылетела наружу. Андерс проводил ее взглядом и вдруг заметил бутылку с какой — то мутной жидкостью. От пробки шел странный запах, а на приклеенной этикетке от руки было написано «Полынь».
Андерс узнал почерк — он принадлежал его отцу. Наверное, при помощи настойки полыни боролись с какими — нибудь насекомыми.
Андерс покачал головой. Полынь ядовитая, а ведь Майя столько раз бегала тут.
Как же он раньше не замечал бутылки?
В приступе запоздалого раскаяния Андерс заткнул бутылку поплотнее и поставил на полку над скамейкой, куда Майя не могла дотянуться. Затем он вышел на улицу и начал складывать наколотые дрова в тачку.
Работа помогала ему забыться. Неплохой выдался день.
После работы Андерс проголодался и устал. Дома он приготовил себе обед, сварив макароны. После еды он выкурил сигарету, сел и стал смотреть в окно. Все тело болело, но он чувствовал себя настоящим мужчиной. Теперь у него есть запас дров.
Он решил пойти прогуляться и зайти к Элин. Может быть, она захочет выпить с ним вина. Но если ее нет дома — все — таки о ней ничего не слышно уже два дня, вполне может быть, что она уехала, — то ему сейчас вовсе не обязательно напиваться, чтобы заснуть. Он заснет и на трезвую голову, в первый раз за целую вечность.
Открытое заседание
Симон решил, что с него хватит. Больше терпеть и ждать он не может.
Найдено тело Сигрид, и вообще произошло уже слишком много разных событий. Он не может игнорировать то, что происходит в его жизни вот уже почти полвека. Довольно. Достаточно.
История любви, бережно хранимая им и Анной — Гретой столько лет, была рассказана Андерсу четыре дня назад. Действительно, это была настоящая любовь. Но почему же тогда Анна — Грета отказалась отвечать? Что в этом было такого особенного? Это не давало ему покоя.
Симон отлично помнил, как, оказавшись в тот день, когда он давал первое свое представление на пристани, в воде, он сразу сосчитал, что ему потребуется максимум полминуты, чтобы найти конец цепи. А потом надо было просто продержаться под водой еще минуту или две — для эффекта.
Мешок ударился о волны и стремительно пошел ко дну. Барабанные перепонки напряглись, и голова заболела. Симон закрыл глаза, чтобы лучше сконцентрироваться. Холодная вода просочилась через мешок, и конечности начали неметь.
Самая большая опасность под водой — это нехватка кислорода. Симон умел задерживать дыхание на три минуты. Но вода была очень холодной, и уже через минуту пальцы не могли выполнять точные движения. Поэтому он старался освободиться от наручников как можно быстрее.
Достигнув дна, он начал распутывать цепи. Вода давила на него, и ему показалось, что она давит сильнее, чем обычно. Как будто на него сверху свалилось что — то еще. Первой мыслью Симона было то, что с причала в воду сбросили что — то еще — что — то большое и тяжелое.
Он открыл глаза, но увидел только темноту. Он испытал настоящий ужас. Что это может быть? Казалось, просто вода внезапно стала тяжелее и темнее. Его охватила настоящая паника.
Я не хочу умирать. Не здесь. Не в этом месте.
С огромным трудом он наконец сумел повернуться так, чтобы конец цепи освободился. Голова ужасно болела, в висках стучало, и ему казалось, что он сейчас потеряет сознание.
Вода по — прежнему давила на него — и даже сильнее, чем прежде.
Симон наконец сумел выглянуть из мешка. Где — то высоко над ним, сквозь воду, он мог увидеть контуры фигур на причале и голубое небо над ними. Нет, никто ничего не бросал. Над ним на самом деле была вода.
Чувство холода постепенно стало проходить, наступило странное спокойствие, теперь ему было почти тепло. У него в запасе оставалась еще почти минута. Зачем суетиться? Он выбрался из цепей и наручников, он победил. Из воды выныривать не обязательно.
Все хорошо.
Симон не знал, сколько времени он провел так на дне. Сквозь толщу воды он продолжал рассматривать неясное небо и фигуры на причале. Сначала было совсем темно, потом все вокруг стало светлеть. И внезапно вода перестала быть тяжелой.
Вот как вышло, подумал Симон, пребывая в странном спокойствии. Выбравшись из мешка, он поплыл к дальнему причалу. Никакой тяжести не ощущалось, вынырнув, он ухватился за причал и отдышался.
На том причале кричали: уже три минуты! Симон никак не мог поверить, что он действительно был под водой только три минуты. Он был уверен, что на самом деле он пробыл там куда дольше.
Послышался новый выкрик — уже четыре минуты!
Я жив.
Он поплыл к берегу и притаился там за лодками. А остальная часть истории полностью совпадает с тем, как она была рассказана ранее.
Это было его первое настоящее магическое переживание. Потом начали при загадочных обстоятельствах исчезать люди, потом он нашел Спиритуса, а потом пропала Майя. Симон старался уверить себя, что в здешних местах ничего особенного не происходит, а разговоры о каком — то таинственном договоре жителей Думаре с морем — просто чья — то глупая и даже не особо остроумная шутка. Но теперь он начал понимать, что все это не совсем так.
Надев старую кожаную куртку, Симон вышел на улицу. Ему хотелось подышать воздухом. Было около четырех часов, и над заливом разносились звуки топора. Симон удовлетворенно кивнул. Андерс работает, и это хорошо. За тяжелой физической работой меньше думаешь.
В деревне было тихо. Дети уже были дома, наверное обедали. Симон спустился вниз, к мосткам, и стал вспоминать, как он выбрался тогда на берег. Мало что изменилось на причале, все осталось как прежде.
Он сам не заметил, как добрался до дома собраний. Там горел свет. Это было достаточно редким явлением, чаще всего дом был закрыт. Разве что иногда, по субботам, немногочисленные жители деревни собирались там выпить кофе и попеть гимны.
Занавески были опущены. Симон подошел к окну и стал слушать. Потом он решительно открыл дверь.
В комнате сидело несколько человек. Симон узнал каждого из них. Элоф Лундберг и его брат Йохан. Маргарета Бергвалль. Карл — Эрик. Хольгер. Анна — Грета. И другие жители острова.
Симон открыл дверь, и все повернулись к нему. По выражению лиц было совершенно ясно, что его присутствие тут крайне нежелательно. Он посмотрел на Анну — Гре — ту. Она ответила ему умоляющим взглядом.
Уйди. Пожалуйста.
Симон сделал вид, что не замечает. Он вошел в комнату и весело спросил:
— И о чем это вы тут шушукаетесь?
Присутствующие переглянулись и посмотрели на Анну — Грету, как будто ожидая, что она что — то скажет, но она молчала. Пауза затянулась, и тогда Йохан Лундберг сказал:
— Да слух прошел, что один стокгольмец хочет купить наш дом собраний.
Симон задумчиво кивнул:
— Какой? Как его зовут? Я его знаю?
Ответа не последовало. Симон взял стул и сел:
— Мне ведь тоже интересно послушать.
В комнате наступило тяжелое молчание. Анна — Грета мрачно посмотрела на Симона. Наконец она решительно произнесла:
— Симон, тебе нельзя тут находиться.
— Почему? Почему это мне нельзя тут находиться?
— Потому что… Ты можешь просто сделать так, как я прошу?
Карл — Эрик поднялся на ноги. Он был одним из самых сильных мужчин на острове. Он с угрожающим видом засучил рукава.
— А если ты не уйдешь добровольно, — сказал он, — то мы просто выставим тебя отсюда.
Симон тоже поднялся:
— Попробуйте.
Карл — Эрик сдвинул свои кустистые брови и шагнул вперед. Без какого — то конкретного намерения Симон сунул руку в карман и сжал спичечный коробок.
Анна — Грета выкрикнула:
— Карл — Эрик!
Но того уже было не остановить. Его взгляд загорелся мрачным светом, и он обеими руками схватил Симона за куртку. У Симона ушла почва из — под ног, и он ударил Карла — Эрика головой в грудь, не отпуская в кармане спичечный коробок.
Уткнувшись лбом в бок противника, Симон все сжимал коробок. И вот Карл — Эрик пошатнулся и опрокинулся назад.
Симон вынул руку из кармана и сложил на груди:
— Кто — нибудь еще?
Карл — Эрик судорожно откашливался. Он бросил на Симона взгляд, полный ненависти:
— Что, черт возьми…
Симон уселся на стул:
— Я лишь хочу знать, о чем вы тут говорите, — он переводил взгляд с одного на другого, — вы говорите о море, не так ли? О том, что что — то происходит с морем?
— Что ты вообще знаешь? — спросил Элоф Лундберг.
Другие сердито посмотрели на Элофа. Они явно не собирались ничего рассказывать, и Симон покачал головой:
— Не так много. Но я знаю, что с ним что — то не так.
Карл — Эрик поднялся и сел на свое место. Проходя мимо Симона, он плюнул на пол и спросил:
— Как ты это сделал?
Симон расстегнул молнию на куртке, показывая, что он собирается остаться. Анна — Грета в его сторону не смотрела, и от этого ему было особенно больно.
Чего они так боятся?
Он не мог поступить иначе. Они чего — то боялись, и Симон никак не понимал, как Анна — Грета может сидеть тут. Если он и встречал в своей жизни человека, который ничего не боялся, то это была именно она. Но она сидела тут и смотрела куда угодно, только не на него.
— Я не собираюсь ничего делать, — сказал Симон, — да и что я могу? Но я хочу знать. — Он повысил голос: — Хольгер!
Хольгер, всецело поглощенный своими мыслями, вздрогнул и поднял глаза. Симон спросил:
— Что случилось с Сигрид на самом деле? Я не уйду.
Наконец — то Анна — Грета посмотрела на него. Ее взгляд невозможно было понять. В нем не было ни любви, ни страха. Она смотрела на него, как будто оценивая. Наконец она сказала:
— Ты не мог бы выйти на несколько минут? Нам надо решить один вопрос.
— Какой вопрос?
— Как с тобой поступить.
Симон подумал, что это разумно. Он застегнул молнию и вышел. Отойдя на несколько метров от дома собраний, он остановился. На обочине дороги ярко цвел шиповник.
Это самое прекрасное место на земле. Настоящий рай на земле.
Он думал так далеко не в первый раз. Особенно осенью Симон начинал особо восхищаться красотой Думаре. Как так получилось, что в таком райском месте так мало жителей?
Он немного отошел по дороге, наслаждаясь видом осени: чистыми блестящими лужами, мокрыми стволами деревьев и ярким мхом. Что он услышит через несколько минут? Ни о чем думать не хотелось, хотелось только смотреть на красоту природы и наслаждаться. Может, зря он все это затеял? Ведь он жил тут уже столько лет и ничего не знал. Почему бы не оставить все как есть?
Через пять минут дверь дома собраний открылась. Анна — Грета выглянула и позвала его.
Пока Симон отсутствовал, они пересели. Теперь его место оказалось между Йоханом Лундбергом и Мартой Карлсон, напротив Анны — Греты.
Он снял куртку, повесил ее на спинку стула и сел, опершись локтями на колени. Анна — Грета оглядела присутствующих и облизала губы.
— В первую очередь, — начала она, — я хочу рассказать о том, что ты и так знаешь.
— Рассказывай.
Анна — Грета посмотрела на него нерешительно. И тут он понял: ей стыдно. Он оставлен под ее ответственность. Под ее ответственностью как он будет себя вести, что скажет и что будет делать?
Элоф Лундберг хлопнул себя по колену и сказал:
— Мы не можем сидеть тут вечно. Рассказывай. Начни с Ховастена.
Анна — Грета так и сделала.
Ховастен
В древние времена рыбачить было опасно. Не было никаких метеосводок, никто не мог с уверенностью сказать, как поведет себя море, когда налетит шквальный ветер, который поднимет волны и уничтожит людей и лодки.
А если на море случалась беда, то разве мог экипаж сообщить о крушении? Вовсе нет. Их отчаянные крики слышал только Бог, но Он не всегда был готов оказать им необходимую помощь.
Люди делали все, что могли. Когда все надежды, казалось, были потеряны, они выстраивались вдоль борта, чтобы скрыться от накатывающих волн, и давали торжественные безумные обещания, которые клялись выполнить, если снова окажутся на берегу. Иногда Бог был милосерден, и эти обещания оглашались чудом уцелевшими рыбаками в церкви, на воскресной службе.
Но этот способ спасения был не особо надежен. Многие обещания так и остались невыполненными, поскольку далеко не все рыбаки, попавшие в шторм, невредимыми возвращались на сушу.
Да, трудное это было дело — промысел салаки в старину, но в то же время весьма выгодное. Целые семьи переезжали на побережье на лето, чтобы подработать рыбным промыслом.
Швеция держится на рыбе. Иначе чем было кормить чиновников, солдат и рабочих? Чем бы иначе держаться долгими темными зимами шведским семьям?
Конечно салакой.
Лишиться этой рыбы было бы трагедией. Салаку называли «серебром моря».
Серебро моря. Конечно, при добыче этого серебра существовал определенный риск. Но все же был выход. Риск можно было уменьшить.
И Анна — Грета рассказала о том, что произошло в старину.
Та территория, на которой теперь расположен Нотен, была вся в воде, а чуть дальше стояла скала, которую называли Ховастен — место для жертвоприношений после удачного плавания до Аландских островов.
И было замечено, что рыбак — если он давал обет на Ховастене, а после этого погибал, оказывался смытым в воду с палубы или пропадал без вести вместе с лодкой — своей судьбой влиял на общее положение дел. Всякий раз после несчастного случая улов становился лучше.
И тут родилась идея.
Один молодой паренек сказал, что не верит в эти сказки. Он взял с собой запас еды и воды на целую неделю и отправился на Ховастен, — мол, с ним ничего не случится.
На следующий день улов рыбы был рекордным. И так продолжалось всю неделю, а того молодого человека так и не нашли. Ховастен забрал его, прислав в ответ косяки салаки.
И вопрос был решен. Отныне жертву стали выбирать путем голосования. Женщины и дети в счет не шли. Голосование проходило без всякой логики или жалости, — например, кто — то ссорился и выкликал имя своего недруга. Люди вспоминали старые обиды, ссоры, склоки, свары, отвергнутую любовь.
Договор с морем сделал людей по — настоящему богатыми. Но тем не менее счастливых на острове больше не было.
Прошло не так много лет, и запрет приносить в жертву женщин и детей был нарушен. А поскольку голосовали только мужчины, то женщины и дети, разумеется, подвергались наибольшему риску.
Никто больше не радовался весне, потому что после весны наступало лето. Незадолго до дня летнего солнцестояния весь Думаре дрожал от страха, потому что оставалось совсем немного времени до дня голосования.
На острове процветали ложь, заговоры, доносы. Место любви заняла ненависть. Вместо дружбы появилась подозрительность, но такое положение дел сулило выгоду.
Конечно, были и героические, благородные поступки. Мать или отец занимали место ребенка, брат спасал сестру. Но через несколько лет стало ясно, что самопожертвование из самых добрых побуждений никого не спасает от уготованной ему судьбы. Тот, кого пощадили в этом году, мог стать жертвой в следующем.
Думаре в то время был практически изолирован от материка. Единственные контакты с внешним миром происходили осенью, когда наступало время торговать наловленной салакой. Исчезновение людей стало заметно.
В 1675 году было произведено расследование. Невозможно было разобраться в этом жутком деле — люди валили все друг на друга. И тогда арестовали тех, чья вина была слишком очевидна.
Сначала люди молчали, не желая сознаваться в содеянном. Они лгали, пытались оправдать самих себя, делая вид, что они были ни при чем.
Однако под пытками большинство изменили свои показания. Люди были теперь готовы сознаться в чем угодно, стараясь попутно очернить и других.
В конце концов палачи и писцы составили список прегрешений жителей острова. Думаре в документе выглядел адским котлом, в котором варились все людские пороки. Читать это было по — настоящему страшно.
На остров прислали военных, чтобы забрать и допросить остальных жителей. Каково же было их удивление, когда они обнаружили, что никто из жителей не сбежал. Такой поступок был расценен как упорство в зле, и был сделан вывод, что никакой пощады эти люди не заслуживают. Все жители Думаре были арестованы и началось длительное расследование.
Примерно через год был оглашен приговор. Были представлены лучшие доказательства, самые лучшие за всю историю судебного дела. Здесь были собраны свидетельства не только о пустых клятвах, обетах и ворожбе, но и о человеческих жертвоприношениях, жертвах, которые приносились жителями острова вполне осознанно.
Всех мужчин Думаре и некоторых женщин приговорили к смертной казни. Одних обезглавили, других сожгли заживо. Оставшихся женщин отправили на каторгу, детей распределили по разным приютам, чтобы в будущем они не встретились. Остров считался проклятым, его хотели стереть с лица земли.
Нет, остров никуда не исчез. Фундаменты зданий и сараев по — прежнему украшали его. В воде плавали прогнившие баркасы и лежали цепи якорей.
Все считали, что самому Богу противно существование Думаре. Этот остров был как бельмо на глазу. Мало того, но и море вытворяло всякие мерзости, — например, бревна от домов волной относило на другие острова и материк, и понятное дело, что им не радовались так же как не радовались бы одежде чумного. Единственным спасением от проклятого острова был огонь, и время от времени то тут, то там на скалах вспыхивали костры, уничтожавшие все, что еще оставалось на Думаре.
Так начиналась история этого острова.
Происшествие
Симон почувствовал тревогу. Анна — Грета рассказывала об острове так, как будто это был некий священный текст. Ее глаза имели отсутствующее выражение, хрипловатый голос звучал серьезно. Симон не узнавал ее. Странные мысли блуждали в его голове. Его беспокоили воспоминания. Анна — Грета, казалось, рассказывала о том, что произошло с ним самим на причале тогда, пятьдесят лет назад.
В зале стояла тишина. Симон закрыл глаза. История длилась долго, за окнами уже стемнело. Вдали он мог слышать шум моря.
Море шумит.
Когда он открыл глаза, то обнаружил, что все они смотрят на него. Это были не ищущие, вопросительные взгляды вроде «ты нам веришь?», а просто спокойное ожидание: что он скажет? Симон решил ответить той же монетой и спокойно поведал им о том, с чем он сюда и явился. Когда он закончил, Маргарета Бергвалль сказала:
— Да, Анна — Грета рассказывала нам об этом.
Йохан Лундберг фыркнул.
Так, значит, Анна — Грета уже всем все рассказала. А он ничего и не знал. Сколько, оказывается, у нее от него секретов.
— Так то, что ты говорила, — это исторический факт? — спросил Симон Анну — Грету.
— Да. Есть протоколы допросов. Хотя потом… поползли слухи про козни дьявола.
— А вы, конечно, не думаете, что это были именно его козни?
Люди захихикали. Их рты уродливо растягивались, они качали головами и подталкивали друг друга. Что ж, их реакцию вполне можно принять за ответ. Нет, они так не думали.
Справа от Симона сидела Тора Остерберг, женщина — миссионерка, жившая почти в полном одиночестве на южной стороне острова. Она погладила его по ноге и сказала:
— Дьявол существует, в этом вы можете быть уверены. Но с этим он не имеет ничего общего.
Густав Янсон до сих пор сидел молча, что было для него необычно. Мужчина в расцвете лет, он был самым лучшим аккордеонистом деревни, весельчаком и шутником. Теперь он не удержался:
— Может, он и к тебе заходил, Тора?
Глаза Торы сузились.
— Да, Густав, и выглядел он примерно так, как ты. Только нос не такой красный.
Густав засмеялся и огляделся, как будто ему было лестно сравнение с дьяволом. Симон знал, что это просто попытка покрасоваться. Раньше тут все были знакомы, а теперь появились новые люди, отчего бы не расправить плечи на публику? Или они просто сговорились и пытаются таким образом уйти от темы?
— Но почему хранить это в тайне? — спросил Симон. — Почему об этой истории знают не все?
Атмосфера накалялась. Анна — Грета сказала:
— Я думаю, вы все понимаете, что у нас на острове что — то происходит.
— Да, но…
— Мы уже не приносим морю в жертву людей, но оно само забирает и летом, и зимой.
Симон воскликнул:
— Но может быть, нам просто уехать отсюда? Могли же первые поселенцы это сделать, и мы сможем. Если это правда — что море само устраивает человеческие жертвоприношения, и мы боимся, как бы не стать следующей жертвой, — то почему бы нам просто не покинуть остров?
— Это не так просто, к сожалению.
— Почему нет?
Анна — Грета глубоко вздохнула и хотела было ответить, когда Карл — Эрик выпрямился и сказал:
— Если я ошибусь, вы меня поправите, но я подумал, что мы собрались тут сегодня, чтобы обсудить то, что случилось с Сигрид, а не другие вопросы, не имеющие отношения к делу, — он посмотрел на часы, — не знаю, как вы, но мне уже давно пора быть дома, чтобы не опоздать к вечерним новостям.
Остальные тоже начали поглядывать на часы и неспешно собираться.
Симон был удивлен. Они говорят о страхе перед неведомой силой, они решают проблему собственного выживания, и в то же время они боятся пропустить новости по телевизору. Они, наверное, живут так, как живут люди в зоне военных действий: город в осаде, а они все равно ищут маленькие радости.
Симон прижал руки к груди, показывая, что он больше не претендует на их время.
Анна — Грета кивнула Элофу. Он смутился:
— Ну, как я уже сказал… я думаю, что есть что — то положительное в том, что произошло. Никогда не было такого, чтобы кто — то вернулся оттуда на берег. Я хочу сказать… может, это значит, что опасность становится слабее. Каким — то образом.
Он пожевал губами и замолчал, не зная, что говорить дальше. Анна — Грета пришла ему на помощь:
— Как ты думаешь, как мы должны относиться к тому, что произошло?
— Ну…
И тут послышался странный звук. Сначала Симон подумал, что это чей — то пронзительный крик, но потом вспомнил, что именно так звучит пожарный сигнал.
Все вскочили.
— Пожар!
Люди расхватали куртки и пальто, и через минуту в комнате было пусто, остались только Симон и Анна — Грета. Они смотрели друг на друга, ничего не говоря. Потом Анна — Грета опустила голову. Симон повернулся на каблуках и вышел.
После освещенной комнаты на улице казалось совсем темно. Будто вся деревня вымерла. С юго — востока наползал едкий дым.
В поселке, разумеется, существовала противопожарная служба. Мощный насос подсоединялся к шлангу, и при необходимости воду можно было качать прямо из моря, протянув шланг по всей деревне.
Пожар начался в районе причала. Глаза Симона привыкли к темноте, и он двинулся вперед. Анна — Грета оказалась рядом с ним. Она нащупала его руку. Симон отстранился.
Скоро они догнали Тору Остерберг. Она стояла рядом с придорожной канавой. Анна — Грета схватила ее за руку.
— Иди домой, Тора, — сказала она, — ты здесь не нужна.
— Я останусь, — прошипела Тора, — я хочу посмотреть, что тут происходит.
Симон воспользовался возможностью, чтобы оторваться от Анны — Греты. Он почти побежал вперед, и только тогда, когда возмущенный голос Торы остался далеко позади, он замедлил шаг. Он разочаровался в Анне — Грете, он не знал, что делать.
Может, купить себе дом, не снимать больше жилье у Анны — Греты?
Симон горько усмехнулся. Нет. Во — первых, он не сможет заплатить столько, сколько стоит дом на побережье, да и не смог бы он теперь жить рядом с ней.
Черт бы ее побрал!
Внезапно он споткнулся и упал в канаву. На глаза навернулись слезы гнева и боли, и он закричал:
— Вот черт!
Ему вовсе не хотелось, чтобы Анна — Грета видела его в таком состоянии. Он выбрался из канавы и встал на ноги.
Вдали послышался звук двигателя, похоже, это был мопед. Звук шел с северной части острова. Симон начал вглядываться в лес, с нетерпением ожидая увидеть фары мопеда.
Кто там едет?
В той стороне был только дом Хольгера, но у Хольгера не было мопеда. Кроме того, даже если бы и был, то Хольгер никогда не рискнул бы ехать по такой тропинке — это было просто — напросто опасно.
Мопед выскочил на дорогу буквально в паре метров впереди, и Симон оказался ослеплен ярким светом. Мопед летел прямо на него. Симон хотел было отступить в сторону, но он уже и так стоял на самой обочине.
Мопед пролетел мимо, обдав его горячей волной из выхлопной трубы, и на прежней скорости понесся к деревне.
Анна — Грета, Тора!
Он обернулся и увидел темный силуэт водителя. Кто это, он рассмотреть не сумел. Заметил только, что тот сидел, низко наклонившись над рулем.
Вскоре он увидел приближающихся Анну — Грету и Тору. Они отскочили в сторону, когда мимо них пролетел мопед. Симон глубоко вздохнул. Хоть он и разочаровался в Анне — Грете, но вовсе не хотел видеть, как ее сбивает какой — то безумный гонщик.
Кто это был?
Симон вспомнил всех молодых людей острова, но не нашел ни одного кандидата. Все они были добродушными увальнями, чрезмерно увлеченными компьютерными играми и мечтавшими поскорее покинуть Думаре.
Строить какие — либо догадки сейчас было бессмысленно. Поселяне тушили пожар, а Симон стоял без дела. У него кружилась голова, и вообще он чувствовал себя слабым и разбитым.
Он принимал участие в тушении пожара в прошлый раз. Тогда тоже удалось подключить еще несколько садовых шлангов, и, кроме того, люди стояли с ведрами и передавали их из рук в руки.
Когда он наконец добрался до места пожара, то увидел, что горит один из самых красивых домов на острове. Дом был построен для туристов совсем недавно. Люди натянули пару садовых шлангов, но в основном они выстроились цепью и подавали ведра от человека к человеку.
Но было уже ничего не сделать. Наружные стены были почти доверху охвачены огнем, балки и рамы громко трещали, и хотя Симон находился более чем в ста метрах, он чувствовал жар огня.
Дом, конечно, было жаль, но, с другой стороны, очень повезло, что загорелся именно он. Этот дом стоял на отшибе, и не было опасности, что огонь распространится на другие дома, если только не принимать во внимание разлетающиеся повсюду искры.
Делать больше было нечего, все стояли вокруг пожарища, чтобы убедиться, что ветер не отнесет искры на соседние постройки. Симон хотел уйти домой, но понимал, что такое поведение не будет выглядеть слишком красивым. Он увидел Йорана, говорящего по телефону, и пошел к нему. Йоран закончил разговор, несколько раз кивнул и убрал трубку. Он увидел Симона и сделал шаг навстречу ему.
— Привет, — сказал он, — пожарная команда в пути, но приедет она, конечно, уже на пепелище.
Они стояли рядом друг с другом и смотрели на горящий дом, ничего не говоря. Пламя разгоралось все сильнее.
— Отчего он загорелся? — спросил Симон.
— Не знаю. Но пламя поднялось очень быстро, никто и опомниться не успел, как все уже было в огне.
— Там был кто — нибудь? В доме?
— Не знаю.
— Это дом Гренваллей, но они ведь живут тут только летом?
— Вроде да. Хотя дочка иногда приезжает и не в сезон.
Они пошли в сторону огня, и Симон зажмурился, как будто ожидая что — то увидеть в огне. Мечущегося человека или обугленный скелет. Балка с треском сорвалась и упала на землю. Если там и было что — то живое, то оно давно погибло в огне.
Трава вокруг дома была сухая и уже начала дымиться от жара. Симон рванулся вперед в порыве что — то сделать — достать воду из колодца, помочь пожарным. С помощью Спиритуса он мог бы многое сделать, и, если бы речь шла о спасении человеческой жизни, он бы бросился в пламя не раздумывая. Но теперь, когда пожар пошел на убыль, это было бессмысленно, и к тому же он не хотел беспокоить Спиритуса. Он не знал, почему он так решил, но чувствовал, что Спиритуса надо оставить в покое.
Кто стучит в твою дверь?
Андерс не понимал, плывет он к поверхности или идет ко дну. Он находился в каком — то жутком, бесконечном кошмаре, которого раньше никогда не испытывал. Некая часть его сознания говорила, что это всего лишь сон, и без этой мысли он просто сошел бы с ума от страха.
Андерс был под водой, в полной темноте, без малейшего намека на свет, и непонятно, где верх, где низ. Единственное, что он знал, — это то, что он под водой, что там темно и он тонет.
Его руки бились в отчаянии, а глаза ничего не видели. Он ждал, что вот — вот захлебнется, наглотавшись воды, но ничего не происходило. Он чувствовал панику и понимал то, что жить ему осталось какую — то пару секунд.
Но секунды шли, и Андерс продолжал тонуть. Если этот ужас мог быть материальным, то он как раз находился внутри материи. И она становилась все плотнее. Сердце колотилось, голова была готова взорваться. Он хотел закричать, но не мог открыть рта. Такого отчаяния он никогда прежде не испытывал.
Какая — то фигура, лишенная четких очертаний, направлялась к нему. Голова Андерса раскачивалась из стороны в сторону, но он ничего толком не видел. Только чувствовал, как что — то огромное, что — то большее, чем можно себе представить, приближается к нему.
В ушах у него колотился пульс, и он слышал какой — то звук. Значит, там было что — то на самом деле, и оно двигалось.
Он открыл глаза и услышал удар в дверь. Удар прозвучал раскатисто, как эхо. Пару секунд у него заняло понять, что он находится в своем доме, живой и невредимый. Он вскочил и бросился к дверям. Около дверей он поскользнулся на кухонном полу и едва не упал, но удержался за плиту и поспешил в холл.
На этот раз ты не утонешь.
Андерс потянул наружную дверь и закричал, отпрянув назад, отстраняясь от того, что стояло на крыльце. Ухмыляющееся лицо нагнулось к нему, когда он опрокинулся на пол. Все еще пораженный страхом, он отполз и натянул на себя коврик. Затем внутри его зазвучал успокаивающий голос.
Это же всего — навсего клоун. Он не может причинить тебе вред.
Андерс лежал на полу и смотрел на него. Разум вернулся к нему, и он мог услышать сигнал пожарного колокола из деревни и рычание газующего мопеда.
Клоун — пластмассовая фигурка, рекламирующая мороженое, — смотрел на него, и Андерс никак не мог успокоиться. Если он пошевелится, казалось, клоун бросится на него. Чтобы освободиться от гипнотического взгляда дурацкой фигуры, он откинулся на пол и стал смотреть в полоток.
Бояться нечего. Перестань. Это… просто пластмассовая кукла. Перестань. Немедленно успокойся!
Не помогло. В нем как будто было два человека: один здраво понимал, что бояться нечего, а второй просто боялся, до дрожи и ужаса, почти не контролируя себя.
Я не верю в эти сказки!
Ты всего лишь клоун в маске!
Что это? Считалка из книги про Альфонса Оберга? Когда он боялся спускаться в подвал, потому что там жили привидения, папа научил его считалке. Это была одна из любимых кассет Майи. Андерс поднял голову. Клоун так и стоял, не шевелясь.
Я не верю в эти сказки!
Ты всего лишь клоун в маске!
Звук пожарного колокола в деревне затих. Тарахтение мопеда больше не слышалось. Андерс встал на ноги. Он собрался с духом и пошел прямо на клоуна, хотя в темноте ничего не было видно.
Кто его тут поставил?
Тот, кто проехал мимо на мопеде, — это ясно. Но кто это был? Кто мог так пошутить?
Несмотря на то что руки просто не хотели двигаться, Андерс усилием воли заставил себя коснуться клоуна, схватил его и столкнул со ступенек крыльца. Фигура оказалась неожиданно тяжелой. Клоун перевернулся несколько раз и оказался на земле, по — прежнему глядя на Андерса.
Лучше всего его разрубить. Взять топор и разрубить дурацкую фигуру на мелкие кусочки.
Андерс решил было пойти за топором, но было темно, точно так же, как в его сне. Он попробовал перевернуть фигуру, но ничего не получилось. Клоун все равно смотрел на него.
Кто? Кто мог знать о его страхах?
Тот, кто поставил фигуру в его сенях, сделал это для того, чтобы напугать его, но кто мог знать, что он боится клоуна? Нет. Не так. Кто мог знать, что он испугается клоуна? Кто?
Тот же самый, кто смотрел на меня из темноты.
Клоун смотрел на него. Андерс достал черный пластиковый мешок для мусора и завернул в него фигуру.
— Я не боюсь.
Он сказал это громко в темноту. Он сказал это еще раз, и ему показалось, что клоун прошептал в ответ: ты не осмелился пойти и взять топор. Хотя, конечно, ты храбрый и мужественный. Ты же храбрый, да?
Андерс рассердился. Он вернулся в дом. Натянул на себя куртку, проверил, что в бутылке есть вино, взял карманный фонарик и вышел снова. Он встал прямо над клоуном и отпил из бутылки. Затем зажег фонарик.
Лучик света метался перед ним по тропинке, и Андерс играл с ним, направляя его то на деревья, то на траву, на кусты, на тропинку, — играл так, как будто это был веселый зверек. Зверек из лучика света, которого никто не мог поймать. Чтобы испытать себя, он потушил фонарь.
Октябрьская тьма обступила его. Андерс ждал, когда кошмар из сна охватит его вновь, но ничего не произошло. Он слышал только свое собственное дыхание. Он не был под водой. Около него — никого и ничего. Он повернулся назад и увидел, что небо ясное, видны звезды.
— Это хорошо, — сказал он, — никакой опасности нет.
Андерс снова зажег фонарь и двинулся дальше. Чтобы отпраздновать победу над страхом, он достал бутылку и сделал глоток. Тело было все еще измучено после тяжелой работы днем, мускулы побаливали, и он сделал еще глоток. Бутылка почти опустела.
Около гостиницы начиналось дорожное освещение. Слабый туман стелился по земле. Андерс потушил фонарь и пошел по дороге.
В отеле не было света. Он вспомнил, что в детстве жалел тех, кто вынужден жить тут. У них ведь нет настоящего дома. Даже несмотря на то, что отель был довольно уютным, его постояльцы были вынуждены все время переезжать. Они приезжали на лодке на день или два, потом снова уезжали, наверное в другие места, снимать номер в следующей гостинице.
Но там же кто — то сидит.
Андерс зажег фонарь и направил луч света на лестницу гостевого домика. Там действительно кто — то сидел, склонившись головой к коленям. Андерс посветил в обе стороны, чтобы удостовериться, что мопед тоже стоит где — то поблизости. Нет, мопеда не было. Он осторожно приблизился:
— Эй? С вами все в порядке?
Женщина подняла голову, и Андерс сначала не узнал Элин. Ее лицо изменилось с тех пор, как он видел ее в последний раз. Она стала… старше. И страшнее. Она зажмурилась и отпрянула от фонарика, как будто испугалась. Андерс отвернул фонарик:
— Элин, это я, Андерс. Что случилось? Что с тобой? Почему ты тут сидишь?
Он направил фонарь немного вправо, чтобы не слепить Элин, подошел и сел ступенькой ниже, затем потушил фонарь.
Элин сидела, обхватив колени руками. Андерс положил руку на ее коленку и почувствовал, что она дрожит.
— Что случилось? Скажи мне.
Рука Элин скользнула к его руке и схватила ее так крепко, что Андерсу стало больно.
— Андерс. Хенрик и Бьерн приходили. Они сожгли мой дом.
— Нет, — сказал Андерс оторопело, — нет, Элин. Такого просто не может быть. Они же мертвы! Они утонули, ты же помнишь?
Элин медленно покачала головой:
— Я видела их. Они приехали на том самом мопеде и сожгли мой дом.
Андерс закрыл рот, забыв то, о чем хотел спросить.
Но ведь на Думаре так много мопедов. Почти у каждого они есть. Так что это никакое не доказательство. Но с другой стороны — клоун. У Хенрика и Бьерна было такое развлечение — перетаскивать вещи с места на место. Взять, например, бочку для воды и поставить ее с другой стороны острова или забраться в какую — нибудь мастерскую, украсть электропилу и оттащить ее в мастерскую соседа.
Вроде бы все совпадало. Но была одна проблема.
— Но они ведь утонули. Пятнадцать лет назад. Или как?
Элин покачала головой:
— Они не утонули. Они исчезли.
Хубба и Бубба
Эти персонажи встречаются во всех компаниях. Они сами понимают, что никак не подходят своим друзьям и частенько мешают. Сначала они пытаются быть как все, но потом начинают подчеркивать свою исключительность, и делают это чаще всего глупо и неловко.
Они, между прочим, могли считать себя счастливчиками, хотя бы из — за того, что их было двое. Странных парней никто не любит, над ними смеются, зачастую издеваются. И они одиноки. Они всегда одиноки.
Да, их обижают, но иногда, правда, оказывают какое — то внимание, хотя чаще всего для того, чтобы придумать какую — то новую насмешку. Это повторяется снова и снова, и этому нет конца.
Такова незавидная доля дурака. Он никогда не может выйти из своей роли, потому что, если и попытается это сделать, чаще всего это будет выглядеть смешно.
А их все — таки было двое.
В отличие от других компаний, здесь собирались дети местных, тех, что жили на острове круглый год. Отец Бьерна был плотником, мать работала сиделкой в доме для престарелых. Хенрик жил с матерью, которая непонятно чем занималась.
Обычно бывало так, что дети отдыхающих и дети местных играли отдельно, в разных компаниях, и только в этом случае нашлось связующее звено — Андерс. Его мама приезжала сюда в качестве туристки, встретила отца и переехала на Думаре, как только родился Андерс. Так они прожили около года, а затем мать забрала сына и уехала обратно в город.
Андерс приезжал сюда к отцу на каникулы и иногда на выходные, и таким образом он был участником в обоих лагерях. На Каттюддене у него были свои летние приятели, но зимой он иногда играл с Хенриком и Бьерном, единственными своими сверстниками в деревне.
Они катались на санках со склона, играли в заброшенных сараях и дразнились всякими обидными прозвищами.
— Займемся чем — нибудь, дебил?
— Давай, идиот. А где второй дебил?
Через несколько лет Хенрик и Бьерн при помощи Андерса сблизились с летней компанией. Теперь они избегали называть друг друга идиотами, ведь их мог услышать кто — то посторонний.
Было только одно лето, когда Хенрик и Бьерн считались полноправными членами компании, — в 1983 году. Хенрику было тринадцать, а Бьерну двенадцать, и причина их популярности была только одна — у Хенрика имелся собственный мопед.
Так как на Думаре не было никаких машин, детям дозволялось кататься на велосипедах столько, сколько они хотели, и так быстро, как они только могли. Они носились как стрелы между домами, по лесным тропинкам, между пристанью и Каттюдденом. Летом 1983–го велосипеды стали казаться им детскими игрушками, появились куда более интересные штучки.
Хенрик еще не дорос до того, чтобы иметь настоящий мотоцикл, поэтому его отец разрешил завести ему мопед — точно так же, как шестилеткам позволяют кататься на велике куда угодно: налететь на кого — то ты сам, конечно, сможешь, но тебя не собьют. Мопед ездит не быстро. Максимум тридцать пять километров в час.
Самому старшему в компании было тринадцать, и естественно, что в таком обществе ржавый мопед выглядел по меньшей мере как «ламборджини». В нем были и скорость, и крутизна, и статус, а поскольку Хенрик и Бьерн были неразлучны, Бьерну тоже немало перепало от популярности Хенрика.
В то лето, и только в то лето, Хенрику удавалось маневрировать между желаниями, разочарованиями и интрижками компании. Мопед придавал ему дополнительный вес, гормоны у всех гуляли, а у Элин начала появляться грудь. Когда Хенрик поворачивал перед магазином с Элин на багажнике и ее грудь подпрыгивала на ухабах, он чувствовал себя королем. Но только в то лето.
Его и Бьерна можно было часто увидеть на узких тропинках, внизу на берегу, в лесу. Так как в компании кроме Хенрика и Бьерна Андерс был единственным, кто тоже жил в старой части деревни, то бывало так, что и он ездил на багажнике мопеда домой после вечеринки у Мартина или Элин.
— Запрыгивай, идиот.
В середине августа компания распалась. Хенрик и Бьерн остались, прочие уехали в Стокгольм и Упсалу. Когда Андерс приехал на недельку на рождественские каникулы, залив около дома его отца замерз. Хенрик и Бьерн веселились, катая друг друга на коньках за мопедом или просто болтались туда — сюда.
На следующее лето все переменилось. Когда Хенрик пытался выпендриваться, катаясь на одном колесе по лесной тропинке, никто не выразил особого интереса. Некоторые накатались на мопедах в городе, у других появились мопеды собственные, и покруче, так что прошлогодние развлечения показались скучными и детскими.
Хенрик и Бьерн слетели со своего пьедестала. Может быть, помня о том, каким значимыми они были тем летом, в компании начали активно подмечать их недостатки: они были не так одеты и не так пострижены, они говорили как — то смешно и ничего не знали о музыке. Именно в то лето кто — то придумал им кличку — Хубба и Бубба, по первым буквам их имен.
И Мартин, и Жоэль отпустили волосы за зиму. Андерс, как обычно, был где — то посерединке. Хубба и Бубба были коротко пострижены.
Малин и Элин укладывали волосы как Мадонна, используя для укладки много спрея, и даже Сесилия и Фрида, которые были младше, начали заботиться о своей внешности.
Отец Жоэля часто ездил по делам в Лондон и привозил оттуда сыну разные классные штуки — кассеты или футболки со слоганами популярных песен. Хенрик и Бьерн чаще всего не имели ни малейшего представления, о чем шла речь, но изо всех сил старались показать, что и они в курсе дела. Они старательно повторяли фразы и цитаты, но, поскольку они не знали контекста, их слова чаще всего звучали смешно и не к месту. Над ними хихикали — кто — то исподтишка, кто — то открыто. Некоторые их реплики становились настолько популярными, что их использовали в качестве ответов на глупые или непристойные вопросы. Хенрик и Бьерн хихикали вместе со всеми, но было видно, насколько им обидно и неловко от собственной глупости. Их поведение не добавляло к ним симпатии, они все больше и больше становились изгоями и объектом жестоких насмешек. Компания относилась к ним как к глупым крестьянам, с которыми совершенно незачем считаться. Что бы они ни сделали, это выглядело по — дурацки.
Когда Мартин взобрался на башню к часам, это было расценено как подвиг. Когда Хенрик неделю спустя сделал то же самое, никто даже не заметил, хотя он влез куда выше Мартина.
Не то чтобы Андерс отстранился от Хенрика и Бьерна, но тем летом он и Сесилия начали ходить к камню по вечерам и у него было о чем подумать и помимо старых товарищей. Он смотрел «Мьюзик — бокс» и читал рок — журналы («Сможет ли Джордж Майкл что — нибудь без Эндрю Риджли?»), а слушал в основном «Депеш мод».
Однажды вечером, перед тем как расстаться на лето, он и Сесилия были одни в доме Андерса, и он поставил для нее свою любимую вещь с альбома «Some Great Reward» — «Somebody». К его безграничному облегчению, она сказала, что ей очень понравилось и она хотела бы услышать это еще раз.
Когда Андерс приехал на рождественские каникулы, Хенрик и Бьерн изменились. Между ними была разница в полгода, но в физическом и умственном развитии они походили друг на друга, как близнецы. Они оба выросли, прошли период подростковых прыщей и стали намного тише и спокойнее.
Они катались по льду на мопеде до Каттхольмена и играли в догонялки в лесу. Понятное дело, они никому об этом не говорили. По молчаливому соглашению они решили прекратить называть друг друга идиотами. Те времена навсегда миновали.
У Андерса появилось новое увлечение: «Смите». Хенрик получил в качестве рождественского подарка гостевой домик в полное распоряжение, и там они обычно сидели и без конца крутили «Heaven Knows I'm Miserable Now» и «Still 111». Когда Андерс собрался домой, Хенрик спросил, нельзя ли позаимствовать у него кассету. Андерс отдал ему все, что у него было, потому что вполне мог переписать себе еще, когда вернется в Стокгольм.
Когда пришло лето, было ясно, что Хенрик и Бьерн нашли себе новое развлечение. Альбом «Смите» «Meat is Murder» вышел несколькими неделями раньше, и Андерс считал, что сборник «Hatful of Hollow» был у них куда круче, однако Хенрик и Бьерн придерживались другого мнения. Они выучили каждое слово и стали вегетарианцами, — наверное, первыми вегетарианцами в истории Думаре. Но, по сути дела, для компании они так и остались никем — обычными, презираемыми крестьянами, и с большими странностями.
Они пытались затянуть Андерса в мир своих увлечений, но он не поддавался. Частично потому, что ему это на самом деле было неинтересно, частично потому, что общаться с Хуббой и Буббой становилось опасно. Если провести с ними много времени, то остальные могли подумать, что и он такой же чокнутый, как они. Когда они собирались одной большой компанией, все было вполне пристойно, но никто не хотел считаться их близким другом.
Если компания собиралась на пляже, чтобы пожарить колбасу и выпить пива, Хенрик и Бьерн колбасу не ели, потому что мясо — это убитое животное.
И так далее. Они лелеяли свои пристрастия, не замечая того, что уже и так достаточно отличаются от других сверстников.
Зимой Андерс приезжал на Думаре на короткие промежутки времени, и в свои визиты и он старательно избегал Хенрика и Бьерна. Они позвонили ему весной, когда собирались приехать в Стокгольм и хотели у него переночевать, но он сказал, что он будет в гостях у Сесилии. В принципе, он не обманывал, только в гости его пригласили не на этой, а на следующей неделе.
Хенрик и Бьерн начали заниматься английским и вскоре стали знать язык лучше всех на Думаре.
Они могли бы жить счастливо. И наверное, были счастливы. Они жили так, как считали нужным, они не пытались приспособиться к окружающим, потому что твердо знали, что это невозможно. И продолжали вести себя как идиоты.
В компании в это лето начали пробовать алкоголь. Сперва домашние запасы, оставшиеся с прошлого лета, но летом 1986–го компания стала предпринимать поездки на Аландские острова.
Мартин был высокий и худой. У него даже начала пробиваться борода, которую он не сбривал, а, наоборот, старательно отращивал за несколько дней до поездки на лодке Жоэля до Капелыпера, откуда шел паром на Аландские острова. В такс — фри накупили алкоголя, а потом бродили по Мариенхамну и пили столько, сколько влезет.
Так получалось, что Хенрика и Бьерна все время забывали, и в третью поездку они взяли инициативу в свои руки. Они вели себя тише, чем обычно, а по пути домой пошли в такс — фри и купили немного конфет.
Причина такой таинственности выяснилась, когда все высадились в Капелынере и были уже в безопасности. Оказалось, что у них в карманах курток и брюк напихано двенадцать пол — литровых бутылок «Бакарди». Вся компания решила, что они просто «супер», и они получили право первыми плыть на Думаре на лодке Жоэля.
После поездки в Мариенхамн оставалась обычно пара литров. Теперь у них имелся запас. Было решено, что пустые бутылки они будут прятать под старым сараем на Каттхольмене. Все это продумали именно Хенрик и Бьерн, и они стали героями дня. Уже через день были забыты и их неуместная болтовня, и странная манера поведения. Ведь именно они придумали, как добыть алкоголь.
Когда настал день последнего летнего праздника, пригласили всех. Раньше бывало так, что Хенрик и Бьерн приходили на эти праздники просто так, без приглашения. Они сидели в стороне, отпускали какие — то замечания, над которыми смеялись только они одни, в то время как остальные ухмылялись и кивали в их сторону.
Но все — таки они выполняли свою особую функцию. Они объединяли компанию и ее язык, разговаривая на своем. Хорошая вечеринка просто требовала, чтобы Хенрик и Бьерн присутствовали и поднимали остальным настроение.
И тот вечер настал. Колбаса, чипсы и грог были доставлены на Каттхольмен. Собрались все: Жоэль и Мартин, Элин и Малин, Андерс и Сесилия. Фриду не хотела отпускать мать, но она все — таки пришла. Самуэль, который жил в Нотене и играл в той же самой футбольной команде, что Жоэль, приехал на своей собственной лодке. Пришла даже Каролина, которая обычно проводила на Думаре от силы пару недель в год. Хенрик и Бьерн тоже явились.
«Бакарди» лилось рекой, его смешивали с колой в пластиковых стаканчиках. Хенрик и Бьерн принесли с собой какие — то вегетарианские колбаски, безобразного светло — серого вида, похожие на пенисы.
Андерсу по каким — то необъяснимым причинам разрешили поставить «Депеш мод». Когда пара бутылок уже была выпита, настроение поменялось, уже не хотелось таких мрачных мелодий и по девчоночьей просьбе завели дуэт Джорджа Майкла и Эндрю Риджли.
Вечеринка набирала обороты. В маленькой комнате стоял один стол, два стула и двухъярусная кровать, несколько старых плетеных стульев и лежал коврик на полу. Было довольно тесно, и потому Андерс и Сесилия решили достать матрас и улечься наверху.
Они встречались совершенно официально, об этом уже не говорили, хотя и было странно, что они вместе так долго. Первый раз они переспали еще зимой и продолжили это по весне, и теперь, когда они лежали на матрасе, никакой неловкости они не чувствовали. Сейчас они все принимали спокойно и только ласково касались друг друга кончиками пальцев и губами.
Внизу бушевало веселье. Там играли в карты на раздевание. Каролина немедленно разделась. Она была кругленькая и не особо хорошенькая. Куда веселее было с Элин и Малин, довольно симпатичными девчонками. Фрида могла бы считаться миленькой, но у нее не было заслуживающих внимания форм.
Андерс отхлебнул из бутылки смесь рома и колы и ткнулся носом в затылок Сесилии. Он был счастлив, что они тут вдвоем и остальные в пылу игры про них забыли.
Игра продолжалась. Снятая одежда громоздилась кучей на полу. Андерс, должно быть, заснул. Когда он проснулся, в компании сменилось настроение.
От стола послышался смех, Жоэль взмахнул руками и двинулся вперед танцующим шагом. Он регулярно занимался спортом и мог показать всем, что к чему.
В лачуге было так жарко, что по волосам Андерса катился пот. Алкоголь бродил в крови. Две пол — литровые бутылки были выпиты и теперь лежали пустыми под кучей одежды. Было выпито по меньше мере на литр больше, чем когда — либо, и Самуэль уже открывал новую бутылку.
Фрида, которая чувствовала себя вполне хорошо, сидела в брюках и лифчике. Она показала на Жоэля и начала протестовать:
— Да ты мухлюешь!
Жоэль двинулся к ней с угрожающим видом. Фрида оттолкнула его от себя, и Жоэль едва не упал на Каролину, но схватился за кровать и устоял. Он был сильно пьяный, полоски пота бежали по его затылку и спине. Он вытер пот рукой и сказал:
— Последний шанс. О'кей. Последний шанс, ну. Затем я…
Несмотря на то что Андерс выпил не так много, голова у него жутко кружилась и казалась тяжелее, чем обычно.
Они должны открыть дверь.
Он хотел сказать это, но не осмелился. Он посмотрел на стол, где сидели другие. Жоэль проиграл больше остальных, но и Хенрик, и Бьерн, и Элин были близки к проигрышу. Хенрик и Бьерн сидели в трусах.
По дыханию Сесилии Андерс понял, что она спит. Он положил руку на ее бедро. Ему было никак не проснуться и не сосредоточить взгляд. Сначала он попытался сфокусировать зрение, рассматривая два прыща на спине Хенрика, но затем его взгляд стала притягивать Элин. Член напрягся, и Андерс перевернулся обратно на спину и стал смотреть в потолок. Потолок был всего лишь в полуметре от его носа.
Я должен выйти на воздух.
Внизу все еще играли. Андерс хотел, чтобы Жоэль проиграл, тогда игра закончится, все пойдут на улицу и станут нормальными людьми.
Проиграл Хенрик, но его нагота никого не интересовала. Карты снова раздали. Каролина вздыхала. Она планировала провести вечер совсем не так.
Пот затекал Андерсу в глаза и бежал под одеждой. Он хотел, чтобы тут остались только он и Сесилия. Тогда он разбудит ее и спросит, не хочет ли она пойти искупаться при лунном свете. Но вместо этого ему приходилось лежать и глазеть в потолок. Было ужасно жарко, и ему казалось, будто он в печке.
— Что за чертовщина! — услышал он крик Элин. — У меня тоже пара.
— Да, — сказал Мартин медленно, он вообще немного «тормозил», — посмотри, тут у Фриды… ее карта выше, чем твоя.
Элин забормотала что — то протестующее, затем снова стало тихо. На кучу одежды упало что — то еще. Послышался звук отодвигаемого стула, и Жоэль сказал:
— Куда ты? Теперь ты будешь сидеть тут…
— Пошел ты, — огрызнулась Элин, — я буду делать, что хочу.
Послышались шаги босых ног, несколько парней засвистели. Андерс продолжил смотреть на потолок. Кто — то включил музыку, все у стола подпевали. Сесилия проснулась и повернулась сонно к Андерсу. Он погладил ее по щеке и прижался к ней. Сесилия поморгала:
— Как жарко.
Андерс обнял ее:
— Пойдем выйдем?
Сесилия прижалась к нему:
— Сейчас.
Через ее плечо Андерс увидел, что Хенрик поднялся из — за стола и пошел к дверям. Затем Сесилия крепко поцеловала Андерса в губы, и он утонул в мягком тепле.
Они целовались до тех пор, пока песня не закончилась, и тут со двора послышался крик. Было ясно, что кричит Элин.
Жоэль и Мартин первыми бросились к дверям, остальные остались сидеть вокруг стола. Сесилия вскочила с матраса, Андерс кинулся за ней.
Песню Кайли Миноуг перебил истерический крик Элин:
— Пошел ты! Да пошел ты!
Андерс выскочил и увидел, что Элин колотит руками Хенрика, который пытается защитить лицо. Полная луна освещала их тела.
— Что такое, что случилось? — спрашивал Жоэль.
Элин продолжала колотить Хенрика, который упал на спину, и кричала:
— Эта сволочь пыталась изнасиловать меня, он достал свой противный член и хотел изнасиловать меня!
Хенрик держал руки перед собой и кричал:
— Я ничего не делал! Вы слышите, я ничего не делал!
Его глаза были полны страха. Жоэль приблизился к Хенрику и ударил его в живот. Весь воздух вышел из Хенрика, и он согнулся вдвое. Жоэль схватил его и отшвырнул, потом снова схватил и ударил, крича:
— Так не делают! Ты понял? Так вот, пойми лучше!
Было невозможно представить себе более трудное испытание для дружбы Хенрика и Бьерна, но Бьерн выдержал. И только когда Жоэль в очередной раз схватил кашляющего и обессиленного Хенрика, Бьерн метнулся вперед:
— Отпусти его, идиот, отпусти!
Свободной рукой Жоэль ударил Бьерна, который пытался удержать его за плечи. Когда ему не удалось откинуть того, он закричал Мартину:
— Да помоги же ты, урод!
Мартин поспешил вперед, благодаря своему внушительному весу он смог оттолкнуть Бьерна так, что тот упал на землю. Хенрик все еще кашлял и старался вдохнуть воздух. Жоэль ударил его в живот и прошипел:
— Хочешь трахнуть кого — нибудь? Так запомни: трахать можно только того, кто сам хочет трахаться, ты понял? Ты понял меня, урод?
Он отшвырнул Хенрика. Мартин сжал руки Бьерна так, что он не мог двигаться.
— Ну вот, иди трахайся! — закричал Жоэль и снова пнул его.
Хенрик попытался отползти, но Жоэль настиг его снова, схватил камень и ударил им Хенрика в затылок:
— Не нравится, да? Не нравится?
Хенрик лежал без движения. Бьерн плакал:
— Перестань, Жоэль, перестань, черт тебя возьми!
Андерс отпустил Сесилию и побежал к обнаженным телам, которые крутились друг вокруг друга.
— Перестань, Жоэль! Хватит!
Когда он был на расстоянии шага, Жоэль повернул к нему лицо, искаженное бешенством. Выражение его лица ясно говорило: только сунься, и я убью тебя. Жоэль поднял руку с камнем, и Андерс попятился и отвернулся.
Другие стояли словно парализованные и смотрели на представление широко открытыми глазам. Только лицо Элин выражало что — то другое. Она улыбалась. Улыбка кривила ее губы, в глазах застыло отсутствующее выражение.
Бьерн плакал, вернее, выл, как побитое животное. Жоэль отвернулся от лежащего тела и сплюнул. Когда он прошел мимо, то босой ногой пнул несколько раз в спину Хенрика.
Хенрик откатился. Жоэль скрылся в избушке. Через несколько секунд он появился с бутылкой «Бакарди». Он подошел прямо к Элин, схватил ее за руку и сказал:
— А теперь поговорим.
Элин двинулась за ним. Она накинула на себя рыбную сеть, и та покрывала ее как фата невесты; они исчезли в лесу.
Стало тихо. Мартин отпустил руки Бьерна. Он выглядел виноватым. Все избегали смотреть друг на друга.
Сесилия пошла в лачугу поискать одежду Хенрика и Бьерна. Из леса слышались звуки, из которых следовало, что Жоэль получил свое вознаграждение. Самуэль включил музыку погромче.
Пленка начала крутиться уже по второму разу, и, когда Хенрик и Бьерн медленно натянули на себя свою одежду, звучал альбом «The Queen Is Dead». С тех пор Андерс никогда не мог слушать его без чувства вины.
Он видел лицо Бьерна в слезах, его узкие дрожащие руки, которые натягивали измятые штаны. Он помнил шоколад, которым угощала его мама Бьерна, детские программы, которые они смотрели вместе по телевизору, и те шутки, над которыми они смеялись. Он ужасно хотел найти большой камень и треснуть им Жоэля по голове.
Но он этого не сделал. Бьерн заметил, что его очки треснули, и начал плакать еще сильнее.
Андерс пошел к нему, сел и спросил:
— Как ты?
Рука Бьерна ударила его по лбу. Не сильно, но достаточно чувствительно. Он не хотел, чтобы кто — то смотрел на него или разговаривал с ним. Через пару минут Хенрик и Бьерн были одеты и ушли вдоль берега, мимо лодок.
Позже Андерс узнал, что они куда — то плавали той ночью.
В последнюю неделю все притихли, смеялись куда реже и вообще ходили довольно грустными. За исключением Жоэля и Элин.
Они наконец — то нашли друг друга и демонстрировали это всем и каждому. Без всякого смущения они тискались и собирали вокруг себя друзей большей частью для того, чтобы обниматься на публике. Возможно, это был их способ справиться с чувством вины, но никто не понимал этого. Смотреть на их любовь было тяжело. Пару раз Жоэль довольно крепко хлопал Элин по заднице — вроде как в шутку, но, может быть, его склонность к извращениям началась именно в то лето.
Про Хенрика и Бьерна не было ничего слышно, их никто не искал. Их отсутствие воспринималось компанией как нечто само собой разумеющееся, как то, что рано или поздно должно было случиться и вот наконец произошло.
За день до отъезда Андерс пошел к дому Хенрика. Когда он приблизился к дверям, он услышал звуки магнитофона. «There Is a Light that Never Goes Out». Он нерешительно постучал.
And if a doubledecker bus crashes into us, to die by your side…
Музыка прекратилась, и Хенрик открыл дверь. Он выглядел как обычно, несмотря на то что у него было больше прыщей, чем раньше. Андерс обнаружил множество упаковок от шоколадок на полу. Хенрик не двигался.
— Привет, — сказал Андерс, — я просто… завтра уезжаю, так что я зашел попрощаться.
Горькая улыбка на секунду покривила рот Хенрика.
— Я ничего не делал, — сказал он, — понял? Я ничего не делал. Я только подошел к ней. И тут она начала кричать, — Хенрик беспомощно посмотрел на него, — ты мне веришь?
Андерс кивнул:
— Да.
— Хорошо. — Хенрик снова замкнулся на мгновение в себе, потом он сказал: — Я так и думал, что ты лучше других.
Андерс ничего не смог придумать в ответ и потому только промычал что — то невразумительное.
— Пока, — сказал Хенрик и закрыл дверь.
На следующее лето компания начала распадаться. Кто — то путешествовал на поезде, кто — то нашел летнюю работу. Хенрик и Бьерн опять ездили на своем мопеде, и Андерс единственный кивал им, но они никогда не останавливались поговорить. Говорить было просто не о чем.
В деревне начали твориться странные вещи: привычные предметы исчезали, а потом появлялись в новых местах. Доска объявлений около магазина исчезла, и как — то утром ее обнаружил около пляжа изумленный дачник, собравшийся пойти поплавать. На нижней ветке сосны висел лебедь.
Другой дачник, у которого было три кролика в большой клетке, пришел утром и обнаружил всех трех кроликов мертвыми. Единственным живым существом в клетке был соседский бульдог. Никто не мог понять, как собака могла там оказаться. Кто — то ее отвязал и посадил в клетку.
Стали подозревать Хенрика и Бьерна. Их попытались вывести на чистую воду, но, поскольку никто не мог доказать их вины, ничего поделать с ними не смогли. Тем не менее народ начал запирать своих животных и внимательнее наблюдать за своими вещами.
Пришла зима. «Смите» развалились. Андерс был на Думаре на рождественской неделе, он видел Хенрика и Бьерна, но не разговаривал с ними.
На следующее лето он и Сесилия поехали в путешествие на поезде, а остаток каникул Андерс работал в магазине «ИСА». В зимние каникулы в этот год он вовсе не видел Хенрика и Бьерна. От своего отца он узнал, что они сделались совсем невменяемыми. Они ни с кем не разговаривали, и мелкие происшествия продолжали регулярно происходить в поселке, но никто так и не смог доказать их вины.
Когда Андерс позвонил своему отцу в феврале, он узнал, что Хенрик и Бьерн утонули. Они выехали на мопеде на лед и, возможно, провалились.
Деревня наконец — то смогла спокойно вздохнуть.
Их родители скоро покинули остров, с тех пор о них никто не слышал. Конечно, это так грустно, когда молодые внезапно умирают, но…
Наконец — то все закончилось.
