Я сижу на руле в маленьком каноэ, что для меня довольно тяжело, и мы идем то туда, то сюда, а мои дочери на веслах уже устали. Думаю, что мои полинезийские предки были бы мною разочарованы, да и вообще всеми нами. Я не умею прокладывать путь в океане по солнцу, звездам и течениям. Я утратил навыки своих предков.

— Может, здесь? — кричит мне Алекс.

Она сидит ближе ко мне, и я вижу, как у нее на спине ходят ходуном мышцы.

— Папа, там пловец! — кричит мне Скотти. — Там пловец!

Над водой подпрыгивает белая шапочка; сначала она движется в нашу сторону, затем пловец сворачивает и плывет к катамаранам.

— Давайте за волнорез, — говорю я. — Подальше от людей.

— Тогда держи курс прямо, — говорит Алекс.

— Я стараюсь.

— Старайся лучше. Нужно чувствовать, когда лодку начинает разворачивать. Ты опаздываешь.

Джоани справилась бы отлично. Я почти уверен, что девочки думают именно так.

Выбрав в качестве цели оранжевый ветровой конус, я держу курс на него. Из-под воды, словно острые зубы, торчат верхушки рифов. Солнце в облачной дымке. Вода темная, темные тени рифов под нами будто бы тоже плывут. Я задеваю один из них, и от него отваливается кусок, похожий на соты: тогда я беру вправо, туда, где глубже. Коробка с прахом лежит в пакете у меня на коленях. Каждый раз, когда мой взгляд падает на пакет, я остро чувствую несправедливость. Неправильно, что она так лежит. Я даже не могу к ней прикоснуться. Я вспоминаю о названии похоронного ритуала: «Пусть тебя увезут в каноэ и развеют над водой!»

Возле конуса ходят большие пологие волны. Одна из них проходит под нами: каноэ взлетает на гребень и соскальзывает вниз. Нос лодки уходит в воду, и тут накатывает вторая волна, которая кажется мне больше первой. Я крепче сжимаю коленями пакет. Скотти перестает грести.

— Греби, не останавливайся! — говорю я, из-за волнения срываясь на крик.

Нужно развернуть лодку так, чтобы ее не подхватило волной, иначе мы перевернемся. Каноэ взлетает вверх, вздымая брызги, из-за которых я ничего не вижу, и летит вниз, шлепнувшись в водяную яму с такой силой, что мы едва не слетаем со своих сидений.

— Быстрее отсюда, — говорю я.

Девочки молчат, и я понимаю, что им страшно. Они изо всех сил налегают на весла. Они делают быстрые взмахи. Мы заплыли гораздо дальше, чем предполагали. Волнорез остался далеко позади. Здесь вода еще темнее, а подводные рифы кажутся спящими существами. Здесь холодно, страшно и одиноко, но я ничего не говорю.

Девочки опускают весла. Я оглядываюсь назад, где виднеется тонкая полоска пляжа Уайкики. Каждый раз он выглядит иначе, хотя на самом деле он всегда одинаков: толпа отдыхающих, вода, любители серфинга на своих досках и белый, словно костяной фарфор, песок. Это я смотрю на него каждый раз иначе. Сегодня он напоминает мне о Джоани. Это был ее пляж.

Я беру пакет. В придачу к праху мне вручили серебряную лопатку, и теперь я разглядываю эту вещицу, похожую на игрушку.

Церемонию погребения я продумал.

— Алекс, — говорю я, — пересядь рядом с сестрой. Лучше на нос.

Алекс встает и, с трудом удерживая равновесие, перебирается к Скотти. Мокрые волосы собраны в пучок на макушке, похожий на осиное гнездо, и я снова вспоминаю о рифах.

— Здесь. — Я открываю пакет и передаю Алекс лопатку.

Секунду помедлив, она берет лопатку, запускает ее в пакет и достает горсть пепла; мы смотрим, как он разлетается, словно дым, и тогда Алекс направляет лопатку вниз, чтобы пепел сыпался в одну точку. Частички пепла медленно погружаются в темную бездну и исчезают. Мы провожаем их глазами.

Алекс передает лопатку Скотти, я подаю ей пакет. К моему удивлению, Скотти решительно погружает лопатку в пепел, словно играет в песочек. А я-то думал, что ей будет страшно. Она достает лопатку и подбрасывает пепел в воздух. Когда весь пепел осел в воду и утонул, девочки поворачиваются ко мне. От холода у Скотти стучат зубы, тело покрылось гусиной кожей. Дочери стоят в узком каноэ, балансируя, когда в днище толкают маленькие волны и лодка начинает качаться вверх-вниз. Я думаю, что пепел плывет в океан, а не к Уайкики, думаю, куда поплывут цветы. Я погружаю лопатку в пакет, взвешиваю ее в руке. Я бросаю пепел в воду и чувствую от этого почти физическую боль. Болит горло, болит живот, руки. Не знаю, что бы я сейчас делал, не будь со мной дочерей. Я не могу на них спокойно смотреть. Я знаю, что сейчас они плачут, и не хочу на них смотреть, потому что боюсь сам заплакать. Я беру пакет, переворачиваю вверх дном. Пепла много, мы даже слышим, как он стукается о воду. Мы провожаем его глазами; он похож на крупный серый песок. Девочки бросают в воду два венка из желтых плюмерий, и они покачиваются на волнах. Похоже, все; церемония завершена. Венки подплывают к каноэ, качаются рядом с бортом. Скотти достает их и забрасывает подальше. Мы смотрим им вслед, затем смотрим друг на друга. В наших глазах вопрос; «Что теперь? Пора возвращаться?»

Может, нужно подождать, пока венки скроются из виду. Тогда и поплывем назад. Алекс сидит на носу лодки, Скотти — на борту, наклонившись к сестре. Мы сидим лицом к берегу и смотрим на венки. Вдалеке виднеется терраса и люди на ней. Похоже, они завтракают, и я думаю о том, почему бы и нам не перекусить, вместо того чтобы ехать домой. Я перевожу взгляд на воду, желтых венков больше нет. Я берусь за руль, но тут сзади раздается свист, и я оглядываюсь. Мимо нас проходит прогулочная яхта. Я вижу компанию полуголых парней; у всех на шее гирлянда розовых цветов, на голове пластиковый козырек от солнца, в руке половинка кокоса с коктейлем. Не слишком ли рано начали? Скотти сидит тихо, Алекс прикрывает глаза рукой и смотрит на яхту. Волны плещут о борт нашей лодки, и она подпрыгивает на воде.

— Э-э-эй! — слышу я. — Эй! — кричат нам с яхты и машут руками.

На корме танцуют девушки. Играет ритмичная музыка.

— Э-эй! — вопят парни и поднимают вверх половинки кокосов, словно хотят выпить за наше здоровье.

Мы молча смотрим на них, а они смотрят на нас, не понимая, почему мы не отвечаем.

Алекс берется за весла. Скотти тоже, и парни на яхте орут:

— Давай, давай! Сильнее греби, сильнее!

Мальчишка с желтой полоской на носу снимает с себя цветочную гирлянду и делает вид, что хочет бросить ее нам.

— Девчонки, покажите сиськи! — кричит он, и все смеются.

Я разворачиваю каноэ, чтобы встать спиной к яхте. Девочки взмахивают веслами. Не знаю, о чем они думают. Надеюсь, веселая компания не окончательно испортила им прощание с матерью. Мы плывем к берегу, а у меня такое чувство, словно мы бросаем Джоани на произвол судьбы.

«Я тебя все еще люблю», — сказала она мне как-то ночью.

Это было незадолго до катастрофы. Мы только что выключили свет, но я слишком устал, поэтому буркнул: «Спокойной ночи» — и тут же уснул. Утром я повернулся к ней, положил голову на ее подушку и только тут вспомнил ее слова. Все еще? Ты все еще меня любишь?

Впрочем, я ей верю. Верю, несмотря ни на что. Она действительно меня любила.

— Простите, девочки, — говорю я. — За тех парней на яхте. Мы успели попрощаться с мамой, и это главное. Надеюсь, с вами все в порядке?

— Маме бы такое прощание понравилось. — говорит Скотти.

— А я думаю, она показала бы тем парням сиськи, — говорит Алекс.

Скотти смеется, и я знаю, что Алекс улыбается.

Девочки гребут медленно, Скотти то и дело останавливается передохнуть. Бросив весла, она сидит сгорбившись и смотрит в одну точку. Наверное, она плачет. Внезапно Скотти выпрямляется и показывает мне свою руку.

— Смотри, у меня мама осталась под ногтями, — говорит она.

Да, под ногтями у нее действительно остались частички пепла.

Скотти показывает свои ногти Алекс. Та качает головой и смотрит на Скотти взглядом, в котором можно прочесть: «Привыкай. Теперь мама будет с тобой до конца твоих дней. Она будет рядом в твой день рождения, на Рождество, когда у тебя начнутся месячные, когда ты окончишь школу, когда будешь заниматься сексом, когда выйдешь замуж, когда будешь рожать детей, когда умрешь. Она всегда будет с тобой, просто ты не будешь ее видеть».

Мне кажется, Алекс хочет сказать именно это; во всяком случае, между сестрами возникает некое молчаливое понимание. Они вновь берутся за весла, и от мерного плеска я впадаю в транс. Весло хлопает по воде, скользит вдоль борта каноэ, выныривает и описывает полукруг, разбрасывая сверкающие брызги. Хлоп! Ш-ш-ш! Хлюп! Хлоп! Ш-ш-ш! Хлюп! Я вспоминаю о том вечере, когда Скотти рассматривала свой альбом, и о том, как она переложила фотографию матери под фотографии моих предков.

— Я помещу ее в конце альбома, — сказала Скотти.

Так Джоани оказалась в самом конце. Не думаю, что Скотти что-то хотела этим сказать. В ее альбоме и в самом деле нет системы, но ведь это не фамильное древо, а просто альбом, где собраны маленькие кусочки нашей жизни, те моменты, которые нам хотелось бы помнить, а потом забыть.

— Конец, — говорит Скотти.

— Конец, — говорит Алекс.

Скотти закрывает альбом.

Я думаю о своей жене, о ее маленькой фотографии в конце альбома. Вот и все, что осталось от ее жизни. Жаль, что она ничего не сказала нам на прощание. Хотел бы я знать — что? Я злюсь на себя за то, что не знаю этого. И вдруг я понимаю, что свое последнее слово она все же сказала, и его услышали я и ее дочери. Я прошу девочек грести сильнее, чтобы взобраться вон на ту волну, что уже совсем близко. Они налегают на весла, каноэ взлетает на гребень, и мы легко проскальзываем над рифом и темными подводными тенями. С берега может показаться, что мы совершаем морскую прогулку и абсолютно счастливы. Что ж, когда-нибудь мы и в самом деле будем счастливы. И пусть я утратил способность прокладывать путь в океане. Я крепко держу в руках руль, чтобы наша лодка плыла к берегу.