Глава первая
— Я тебя обормота предупреждал, что твое скупердяйство не доведет до добра, — брюзжал Павел Васильевич, тесть Петра. — Ну что ты сейчас имеешь: наручники и разбитую морду?..
— И еще — выбитый зуб, — после секундных раздумий, неприязненно согласился Петр дрыгнув ногой, затекшей от неудобной позы. Пошевелив языком, он потрогал распухшую десну и ямку в ней, уже переставшую кровоточить. Осторожно исследовал остальные зубы, но особых разрушений не обнаружил. Боль можно было терпеть. Щека изнутри немного порвана, но кровь уже перестала солонить слюну.
Хорошо еще что зуб был боковой и выбили его с корнем. Петр уже выплюнул осколки, чтобы случайно не подавиться. Вот когда ему телохранитель областного чиновника вышиб в первый раз пару зубов — было очень больно и обидно. Разозлившись, он ликвидировал вместе с чиновником и того тяжеловеса, что его охранял. А злость до добра не доводит, так все время бурчит тесть.
Второй раз, в прошлом, его саданул в челюсть прикладом двустволки приговоренный начальством оперативник. Это произошло мгновенно, сразу, как только он «просочился» к нему на дачу. Будто того кто предупредил.
Из-за сильнейшего удара Петр забыл про все, и про его имя, которое должен был спросить, что делал впоследствии всегда, перед окончанием акции. У ликвидаторов укоренилась примета, что если объект скажет свое имя, то все пройдет хорошо и не придется выкручиваться, принимать дополнительные меры безопасности, и душа ликвидированного не будет по ночам преследовать. В тот раз акция прошла нормально, хотя объект так и не сказал как его зовут.
Вообще-то Петр был убежден, что жизнь любого человека течет по руслу привычек и суеверий, которые бывают явными и скрытыми, даже от самого себя. Он верил, что каждого ведет его судьба. И его тоже. Поэтому старался не делать резких движений в неожиданную сторону, если его к этому не принуждали.
Но в тот раз он вновь очень разозлился и позже корил себя за вспышку необузданных эмоций. Проломил оперативнику грудь и сломал ему обе руки. Ликвидируемый захрипел и забился в агонии, грохнувшись на дощатый пол уединенного загородного домика. Петр пришел в себя после того, как тело дернулось в последний раз и размякло. А в соседней комнате кто-то перевернулся с боку на бок на кровати: наверное жена или дочь оперативника. Но про них шеф даже не упомянул. Значит они оставались вне поля деятельности Петра.
Быстро успокоился, и уже без злости проверил пульс на шее убитого, затем выскользнул на улицу, в лесок. Шагая по тропинке стал ощупывать, как сейчас, зубы. Порезал язык об острые обломки, и снова разозлился. Однако взвесив все плюсы и минусы, взял себя в руки.
Именно тогда впервые взглянул на свою работу с философской стороны: для мертвого оперативника ниточка судьбы оборвалась, а для ликвидатора жизнь продолжалась, до тех пор, пока он сам не станет объектом.
Вот эту тонкую грань, между реальным миром и тем светом, Петру необходимо было уловить в постоянно прищуренных глазах шефа и успеть правильно отреагировать. А то что он попадет в черный список, как отработавший свое сотрудник, Петр не сомневался.
Ему вставили протезы. Но это было тогда, при историческом материализме. В специальной клинике. И бесплатно. Сейчас даром ничего не делают. Тем паче — пенсионеру МВД.
— Я говорил тебе, что ты дятел? — поинтересовался Павел Васильевич.
— Говорил, говорил, — недовольно буркнул Петр. — Про это я и без тебя знаю.
Павел Васильевич презрительно отвернулся.
Неожиданно Петр осознал, что он вроде бы подружился со своим тестем. Вернее с тем, что у него разговаривало внутри. Он понимал, что это шиза, и, почему-то, радовался этому.
Там, за горизонтом событий, не сложилась жизнь с Ириной. Петр винил во всем слишком активного тестя. Сейчас въедливого старика наверное уже нет в живых, перекочевал в мир иной. Однако вину с него, он снимать не хотел. Поэтому не жалел тестя. Раньше злился, когда Павел Васильевич называл его идиотом и дураком. Хотя, как знать, может быть старик прав. Может быть.
Дальнейшая жизнь Петра проходила в одиночестве. Возможно потому, что он сам не горел желанием обзавестись семьей, слишком много она требовала внимания, которое было необходимо для работы. Совмещать семью и работу в их ведомстве еще ни у кого не получалось. Даже у шефа. Работа требовала от Петра находиться в напряжении круглые сутки.
А когда семья распалась, за Петром неожиданно последовал вредный тесть. Но не наяву. Он занозой засел в голове, или в печенке, и все время злобно клевал по поводу любого поступка и даже без повода. Со временем тесть перегорел, стал терпимее и мягче. Больше осуждал и журил, меньше ругал. Иногда даже советовал кое-что. Бывало, что дельное.
Конечно же он дятел! Нужно было оказать сопротивление. Ударить кого-нибудь из грабителей. И сейчас бы ни о чем не пришлось жалеть. Лежал бы холодный на полу, или в своей кровати. Они со зла могли его замочить. Хотя нет: тело остывает несколько часов. Он закоченел бы лишь под утро.
— Устал жить, — буркнул Петр.
Но Павел Васильевич не отозвался.
— Ну и черт с тобой! — Петр почувствовал, что где-то глубоко внутри у него зашевелилась давно забытая злость, и внутренне сжался. Его оставили лежать на кровати, приковав двумя наручниками за кисти к железной раме. Петр внимательно прислушался к себе. Такое с ним случалось и раньше: вроде бы злость появилась, но начинаешь ею напитываться, а она, зараза, пропадает — закон подлости.
Но эта злость исчезать не собиралась. Почему?
Петр быстро отследил то, что произошло в уме. Получалась не совсем понятная история. И дело не в монетах, которые грабители увели.
Вчера вечером он почему-то сильно затосковал. Его страшно потянуло в прошлое, когда был моложе и едва успевал отдохнуть душой между заданиями. Захотелось волком выть.
Чтобы отвлечься, выложил на стол из старого комода недавно купленные монеты и исследовал их. Но ничего примечательного в них не обнаружил. Российские медяки среднего достоинства пятнадцатого и шестнадцатого веков.
Кеша, продавец на толкучке, был его старым знакомым, и доставал для своих по два-три экземпляра. Петр взял у него все, истратив последние пенсионные деньги. Потом он обменяет у нумизматов лишние монеты на что-нибудь новенькое. Кое что продаст.
Нет. Дело не в монетах. Не в том, что их заграбастали. Тогда в чем?!
Осмотрев прибавку к коллекции, Петр разложил приобретение по ячейкам в заранее приготовленных досках. Все шло как обычно. Но настроение не улучшалось. Просто швах! Почему — непонятно?
Тогда он решил устроить себе внеочередной праздник, потому что повода совершенно не было, а до дня милиции было еще как до Китая пешком. Вытащил из комода запылившуюся бутылку французского коньяка и заглотил все. Упал на кровать, с мыслью, что можно было и сивухи надраться, она дешевле, и провалился в преисподнюю. Во сне попал туда, где по его мнению для него уже было подготовлено местечко. Возможно и там понадобятся приобретенные навыки и умение?
А ночью сквозь сон почуял, что в его дверь скребутся посторонние. Понял — домушники. Но шума решил не поднимать. Плюнул на все. Ожидал, что его убьют. Ему захотелось именно так завершить жизненный путь.
Грабители просочились практически бесшумно. Это Петр оценил и поставил им три с плюсом. Приподнял голову над подушкой и в полумраке комнаты разглядел троих в черных масках. Его тут же попытались вырубить, профессионально ударив слева и справа в челюсть. Петр понял: бьющий был боксером: заметил характерные боковые удары с приподнятыми во время хука локтями.
В голове немного загудело и пришлось прикинуться, что вырубился. Его тут же приковали двумя наручниками к кроватной раме.
Налетчики обыскивали квартиру быстро и умело. Их движения были деловиты. Чувствовался неплохой навык. В темпе они вытряхнули из комода шесть досок с монетами. Немного помешкав, нашли тайник в ванной. Забрали там три доски. И очевидно решили, что больше ничего нет. Но вот один из громил стал рыться в документах и нашел трудовую книжку. Ведь говорил ему Павел Васильевич: не храни улики, выброси! Сожги! Нет. Не послушался. Вот и лопухнулся.
Если книжка попадет в руки знающего, то он сразу определит: Петр — спец. Живой спец. Вернее: почему-то оставшийся в живых, после массовой зачистки. А это плохо. И не для него. Для него — чем хуже, тем лучше. Жить-то надоело. А вот для организации — плохо.
Уже пять лет как он на пенсии. Однако верил, что его работа незакончена. Лишь после своей смерти станет свободным. С детства ему внушали, что для советского человека превыше всего обязанность и долг перед РОДИНОЙ. И это у него в крови. И никуда не деться от самого себя.
После увольнения его хотели завербовать осведомителем. Сулили блага. Отбрыкивался. Грозили, настаивали. В управлении думали, что он был простым оперативником. Никто даже не подозревал, кем он работал на самом деле.
В трудовой книжке слишком исполнительный кадровик проставил перед словом оперативник литеру «М». Петр поздно заметил эту оплошку. Такой буквой помечался ликвидатор. А в специальном личном деле, которое сдавалось, после «зачистки» в вечный архив, ставили крест, подтверждающий уничтожение носителя литеры. И кроме высшего руководства никто не имел возможности листать эти дела. Петр не обратил внимания на ухмылку пожилого майора в отделе кадров. А зря. И это он понял только сейчас.
Каким-то образом, может быть из-за свистопляски в верхах МВД и КГБ во время перестройки, его специальное досье бросили в одну кучу с обычными делами работников МВД. Наверное поэтому и не зачистили, прохлопали или решили, что уже все сделано. Ну а рядовые оперработники и не подозревали, что в недрах МВД и КГБ существовала такая служба. Докладывать же о себе пенсионеры с литерой не собирались — это и коню понятно. И, кто успел, вывернулся: ускользнул на пенсию или за границу.
Когда его вызвали первый раз, он удивился и немного испугался. Но поразмышляв, пошел. Решил, что — чему быть, того не миновать. При вызовах в отдел для склонения его к негласной работе, Петр откручивался как мог. Но про его основную работу те, кто вызывал, даже не подозревали. А Петр все ждал и ждал, когда ему «неожиданно» скажут: «Что ж это ты, мил голубок — живой и на свободе?» Ждал, когда начнут грозить расправой, если откажется сотрудничать. Но никто ничего такого не говорил. Когда вербовали, предлагали деньги за осведомительство. Кретины безмозглые! Совершенно не соображают, что он работал за идею.
Напоследок Петр хмуро объяснил настырному оперативнику, что увольнялся на пенсию не для того, чтобы продолжать, а для того, чтобы завязать. Совсем недавно отстали. А в общем, он бы пошел на службу, но не к этим зубоскалам и чебурашкам, которые только и могут, что дразнить обезьяну.
По настоящему ликвидировать объект не умеют! Петр видел как-то их акцию. Отвратительное зрелище — сами устали как черти и объект замучили до того, что тот умер от переутомления, а не от воздействия. Лопухи! С ними работать он не хотел. Своих не искал. А ведь где-то остались… Не вымерли же как мамонты! Прошло-то всего ничего, несколько лет. Попрятались от самих себя.
После знакомства с новым поколением в МВД, жизнь показалась серой и беспросветной. Не было никакого интереса продолжать существование. Но убивать сам себя он не хотел. На этот счет у Петра была своя философия: не он дал себе жизнь, и даже не папа с мамой. И хотя в Бога Петр не верил, но подозревал, что там, наверху, кто-то есть. Там, в недосягаемой глубине то ли сознания, то ли космоса, есть что-то непонятное, всезнающее. Именно оно дало ему жизнь, как и остальным людям. Именно то что дало, может взять свое. Поэтому терпел. Ну а если кого ликвидировал, то значит так решили там, наверху… На каком верху, Петр не уточнял.
Трудовую книжку загребли неспроста. Может кто из старых кадров вспомнил. Петр всем нутром чуял, что у заказчика этого ограбления к нему был нехороший, корыстный интерес.
Про корыстный интерес он понял в процессе поисков домушниками определенной вещи в квартире. И услышав удовлетворенное хмыканье нашедшего книжку, забеспокоился. И вот тогда зародилось подозрение, а потом возникла злость. А злость — это уже желание действовать, желание жить, хотя тесть долдонит совсем не так. Но кто такой тесть: выживший из ума старик? Если его слушать во всем, то и три дня не проживешь.
Петру захотелось исправить положение. Тем более он понимал, что гнусь, которая раньше втискивалась в МВД между работягами при историческом материализме, сейчас расползлась по частным конторкам и фирмам, используя полученные от государства знания и навыки в криминальных целях. И от этого у него душа начинала кровоточить.
Вся эта мразь растоптала его веру в светлое будущее, его устои, довела до отупелого ожидания смерти. Ведь Петр и служить-то пошел в МВД не для собственной выгоды, а для того, чтобы очистить общество от мерзавцев и преступников. Он верил, что дослужит до того момента, когда в камерах окажутся последние правонарушители и уголовники. Он верил в торжество коммунизма. Да и сейчас верит. Продолжает верить. Но его обманули, потому что среди коммунистов тоже затесалось немало сволочей.
Однако Петр не сомневался, что где-то в недрах власти притаилась настоящая идея и ее носители. Они ждут момента, когда можно будет продолжить начатое в семнадцатом году. Он верил в существование тайной организации, которая ушла в подполье. И это ничего, что его уволили. Конечно же он выбыл по возрасту. Все-таки пятьдесят пять, это не двадцать пять. Хотя по внешнему виду никто не давал ему более сорока пяти, если он прятал глаза. А они его выдавали.
Однажды Петра озадачил шапошный знакомый в пивнушке, сказав, что глаза ему достались от древнего саблезубого тигра: страшные глаза, в них ледяная серость, за которой маячит смерть. Так прямо и сказал. Наверное этот случайный собутыльник был поэтом.
После этого пьяного откровения Петр долго смотрел на себя в зеркале, но ничего примечательного не обнаружил. Глаза как глаза: никто в них не прятался. И морда лица тоже, так себе: народно-хороводная.
Ухмылка на губах громилы, откопавшего трудовую, может повториться у кого-нибудь другого. У того, который поймет по записи, что существовала тайна, к которой Петр был причастен. И это может повредить притаившейся до времени в подполье организации.
Просочится в газеты, на телевидение и тогда Петр сам себя обвинит в крушении. Такой оборот для него был страшнее смерти. Он жертвовал жизнью, работая спецом в МВД, потому что цель деятельности была выше его жизни. Он не мог допустить такого провала по его вине. Вот откуда злость. Зло на самого себя.
— Ну раз так, значит нужно включаться, — бодро сказал Петр сам себе, прислушиваясь не отзовется ли Павел Васильевич. — Нужно исправлять положение, — но тесть молчал.
Петр болезненно усмехнулся, скривив разбитые губы: тесть был несгибаемым коммунистом, каким впоследствии стал он сам, чего от себя не ожидал. Он пошевелился на кровати, проверил, что ноги привязаны полотенцем к спинке крепко, а руки прикованы к раме надежно. Домушники очевидно неплохо разработали его образ жизни, знали об одиночестве и уединенности, поэтому не стали убивать, оставили умирать от голода. Петр сжал пальцы в кулаки и разжал. Наручники обхватывали кисти плотно. Приподнял голову и, в сером свете зарождающегося утра, рассмотрел, что браслеты были сталинские, черные, а не белые, из нержавейки. Ему это понравилось. Петру нравились вещи сработанные в прошлом. Они были надежнее и крепче тех, что делают сегодня.
Напружинив застоявшиеся мышцы, он пододвинулся бедром к правой руке и кое-как улегся ягодицей на большой палец, плотно прижав его к железной раме. Прикрыл глаза и расслабившись внутренне, отпустил все мышцы, ставшие вялыми, как тряпки. Медленно и осторожно Петр стал подтягивать правую кисть вверх, вытаскивая большой палец из сустава. Промучившись минут десять, услышал характерный щелчок — палец выскочил из сустава, сразу же уменьшив ширину кисти.
— Давно не тренировался, — с сожалением пробормотал Петр и начал осторожно с вращением вытаскивать сузившуюся кисть из обхвата наручников.
Обдирая кожу, освободил руку из капкана и довольный собой, усмехнулся. Поднес ее к лицу, осмотрел задиры кожи, капающую на рубашку кровь и точным движением хрустнув пальцем, вставил его в сустав.
— Чебурашки, — ласково буркнул Петр, и уселся на кровати, качнувшись на пружинах. Развязал одной рукой полотенце, освободил ноги и потащил кровать прикованной к ней левой рукой к столу, из ящика которого достал универсальную отмычку, похожую на плоское шило с деревянной ручкой.
— Чебурашки! — сейчас он обругал грабителей: — Ничего-то не соображают в спецприспособлениях. Они должны быть очень простыми, похожими на бытовые предметы, — повторил Петр наставления инструктора-хохла.
Нащупывая отмычкой язычок замка наручников, Петр заученно бормотал любимую присказку учителя:
— Вы нажимаете на спуск, освобождаете курок, который бьет по бойку, а боек по капсюлю. Гремучая ртуть воспламеняется в капсюле и поджигает порох в патроне, который превращается в горячий газ, давящий всей своей силой на днище патрона. И пуля по-пэ-рла по каналу ствола…
Разговаривая сам с собой, он освободил вторую руку, отстегнул наручники от кровати и внимательно их осмотрел. Да, это были старые браслеты, сталинские, вороненые. У замка, с внутренней стороны, нашел цифры: 1936 г. «И откуда достали?..» Они ему понравились. Решил, что скоро придется их использовать.
Прошелся по комнате, помахал руками, разгоняя застоявшуюся кровь. Взялся за покрашенный зеленой краской табурет стоявший в углу между столом и окном. Он был сварганен из железа и весил сорок пять килограммов. Петр поднимал этот снаряд каждый день: утром и вечером. Позанимавшись, бережно поставил на место.
Умылся. Сменил рубашку и брюки: надел спортивные адидасовские штаны и ветровку. Присел около тайника у порога, отодрал приклеенный линолеум, вырвал несколько затертых паркетин из пазов. Сунул руку в ящик под полом, извлек ствол-авторучку, похожий затворным рычагом на дверной шпингалет. Вытащил из коробки газовый патрон, зарядил.
Эту систему «Черемухи» когда-то списали с вооружения в МВД. Он прихватил одну. А к ней несколько пачек длинненьких патронов, похожих на ревнагановские. Но не все они были со слезоточивым газом. Случайно обнаружил в канцелярии инструкцию о маркировке патронов, где говорилось, что индекс «Z» на латуни означает нервно-паралитическую начинку. Так что у него оказались заряды не только с противным запахом горелой целлулоидной пленки, слезоточивые, но и с запахом фисташек, который был у зарина. А это уже не парализатор — смерть. Или психический сдвиг у атакуемого: от зарина в малых дозах едет крыша.
Петр похвалил себя за то, что сохранил рабочий инструмент. У него было пристрастие к оружию, но огнестрельное он не оставил. Считал, что не может поступить аморально, если существует запрет на хранение огнестрельного оружия. А вот насчет спецвооружения никаких запретов не было. Потому что его не могли иметь люди, не причастные к спецслужбам.
Вытащил на свет полиэтиленовый пакет, где лежал обычный перочинный нож. Не совсем обычный, конечно. Он был и ножом и метательным устройством для стрел с ядовитым наконечником. Из другого пакета извлек самодельный электрошокер. Их было два: один у него, другой у Сереги, пока того не ликвидировали. Узнав о гибели друга, Петр выкрал его электрошокер из отдела криминалистики, и уничтожил.
Он вспомнил, как Сергей предложил ему сделать убойные перчатки, для обоих. Сначала Петр не поверил, что такое возможно. Но позже осознал их преимущество, перед другими инструментами, после того, как Сергей ликвидировал ими третьего секретаря обкома, помешавшего кому-то наверху.
Устройство их было простейшим. Шесть круглых батареек, миниатюрные японские электролитические конденсаторы, транзисторный триггер, создающий переменный ток, катушка зажигания, от мопеда. У Сергея вместо катушки был приделан выходной строчный трансформатор от телевизора.
Высоковольтные провода от бобины прикреплялись к сплетенным из золотой проволоки перчаткам. Металлические перчатки были одеты на кожаные, а те в свою очередь они с Серегой наклеили на хирургические из резины, чтобы изолировать себя от тока.
Петр с удовольствием любовался страшными игрушками и рассовывал их по карманам. Внутри у него потеплело от предвкушения работы. И он понял: ему не хватало именно действия. И главное, появился объект, против которого можно направить свое умение. Он предчувствовал, что за ограблением стоит кто-то опасный, знавший его раньше. Только зря этот умник списал его со счетов. Поторопился…
— Дурашка, — почти нежно пропел Петр: — Позарился на никчемные железяки, на монеты, — он вновь прислушался к себе изнутри. Но тесть не отзывался.
— Притаился, старый пень, — усмехнулся Петр. — Не нравиться?.. Гуманизму хочешь… — Ему стало смешно, и он хохотнул: — Вот мы и дадим им немного гуманизму от исторического материализму.
А с самого дна тайника Петр бережно вытащил доску обвернутую черным бархатом. На ней в углублениях лежали монеты, которые представляли огромную ценность и не только для нумизматов. Старые, потертые и не из драгметаллов. Но Петр знал, что таких монет в мире всего несколько штук. А может быть некоторые из них единственные и принадлежат ему.
Каким образом это сокровище попало в его коллекцию, Петр старался не вспоминать. Бывшие их владельцы все равно мертвы и им не нужны никакие материальные вещи, даже если жизнь после смерти возможна.
Он вспомнил, как забрел в библиотеку, посмотреть книги по нумизматике, и попал на лекцию, где какие-то растрепы вещали, что жизнь после смерти не кончается, а переходит из одного состояния в другое. Петр этому заявлению очень удивился и даже задумался. Но ненадолго. Старался не загружаться насчет того, что может быть потом. Если эти чокнутые правы, то ему уже давно приготовили место в аду.
— Чушь, — буркнул Петр, встряхнув головой: — Ни черта потом не будет. Сплошная тьма.
— Испугался… — услышал он въедливый голос тестя: — Вот отбросишь копыта, тогда узнаешь.
— Да пошел ты!.. — ругнулся Петр, закрывая тайник: — Тоже мне, пророк… — продолжил он дискуссию с тестем, выходя из квартиры и спускаясь по ступенькам вниз.
— Заяц ты, а не «Самурай»! — ругнулся тесть: — Слишком почетную «кликуху» дали… Обормот! — и исчез.
Улица пробуждалась. Петру пришлось лавировать между бегущими на работу людьми. На его счастье будка телефона-автомата была свободна. Он выгреб из кармана четыре жетона и прищурился, прикидывая кому бы позвонить. Надумав, снял трубку. У него был телефон в квартире, номер которого Петр сменил уже пять раз. Квартира тоже была третьей: продавал старую, покупал новую — заметал следы. И все равно вышли на него, зверюги!..
Ответил хозяин, а не его противная дочь. С ней Петр несколько раз сталкивался, хотя звонил по этому номеру редко.
— Сергей Иванович? — поинтересовался Петр.
— Да, я… — ответила трубка и через мгновение мужской голос спросил: — Петр, ты, что ли?..
— Угу! — Петр помолчал, прикидывая, как объясниться. Вздохнул и рубанул с плеча: — Купи у меня коллекцию…
— Какую?.. — насторожился Сергей Иванович.
— Нет, не ту, о которой знаешь. У меня есть редкости…
Сергей Иванович замер, дыша в трубку. Но спрашивать, что там за монеты и почему Петр решил от них избавиться, не стал. Поинтересовался он об ином:
— На сколько потянет?
— Думаю… Тысяч на десять, — тяжело сказал Петр.
— Рублей?!
— Нет… Баксов…
В трубке послышалась возня. Через некоторое время Сергей Иванович тихо поинтересовался:
— Ты уверен?..
— В цене? — спросил Петр.
— Угу.
— Они стоят дороже.
— Хм!.. Сколько монет?
— Восемнадцать.
Сергей Иванович опять помолчал. Решившись он грустно признался:
— Я не выдюжу…
— Позвони своим, — предложил Петр.
— А когда мы можем встретиться?
— Прямо сейчас, — не задумываясь сказал Петр.
— Такая срочность? — удивился Сергей Иванович. — Наверное… Наверное очень нужно.
— Да.
— Хорошо. Приезжай, — согласился Сергей Иванович, — я за это время обзвоню двоих. Думаю, что втроем мы наберем необходимую сумму. Ты не забыл еще где я живу?
— Нет. Не забыл.
— Жду.
— А Светлана дома? — напряженно поинтересовался Петр.
— Нет, — хмыкнул Сергей Иванович, — на работе, — и добавил: — Не пойму, за что это она тебя так невзлюбила?
— У нас психологическая несовместимость.
Сергей Иванович кашлянул и сказал:
— Хорошо. Жду.
Ехал долго. На другой конец города. Его уже ждали. Увидев монеты, застыли, как гончие перед рывком, потом восхищенно закачали головами. Им даже не нужно было брать монеты в руки, чтобы определить — это ценность.
— Мы не смогли собрать десять тысяч, — неторопливо сказал Сергей Иванович: — Только пять и восемь тысяч рублями, — помолчав, добавил: — Действительно, они, — кивнул головой в сторону монет, — стоят дороже.
— Мне нужна машина. Легковая, — сообщил нумизматам Петр: — Лучше с номером и регистрацией. Оформим по доверенности.
Сергей Иванович осмотрел лицо Петра: ссадины на губах, синяк на скуле, царапины на руках и коротко спросил:
— Наехали?
Петр утвердительно кивнул головой. Он быстро прокрутил в памяти первую встречу с Сергеем Ивановичем на рынке, у ларька нумизматов.
День был пасмурный, осенний. Тогда старик покосился на Петра, усмехнулся и сказал:
— Я уже давно за тобой наблюдаю. Сначала думал, что ты бывший зек. Но присмотрелся и понял: мы из одной стаи, — и протянул руку для знакомства: — Я раньше работал в розыске.
Петр ответил на рукопожатие, поинтересовавшись:
— На мне написано, что я из ментовки?
— Нет, — отрицательно качнул головой Сергей Иванович: — Но для специалиста ты: или зек, или из наружки… Из службы «топ-топ»?
Петр утвердительно кивнул головой, но уточнять не стал. Так они познакомились два года назад.
— Хвоста нет, — буркнул Петр, рассовывая деньги по карманам ветровки. — Я проверялся.
Двое нумизматов, очевидно не связанные с милицией, удивленно на него посмотрели. Но Сергей Иванович их успокоил, понимающе кивнув головой. Петр старался не засвечиваться перед незнакомцами, однако его дело не терпело отлагательств, и еще: он верил старику. Догадывался, что для Сергея Ивановича эти двое были близкими, возможно друзьями. И немного позавидовал, потому что у него за всю его жизнь был всего один друг, Серега. Да и с тем нужно было держать ухо востро, могли его заказать на ликвидацию именно Сереге, и тот бы исполнил. Также поступил бы и сам Петр — даже с Серегой.
— Если вы действительно хотите продать монеты, — начал один из незнакомцев, — а не брать деньги в залог, то я могу предложить вам машину. У моего сына есть «Жигуль», ноль первый, он называет его «копейка». И в хорошем состоянии…
— На ходу? — поинтересовался Петр.
— Да. Совершили рейд на дачу. Хотели там продать, но…
— Давай, оформляй машину на Петра, — распорядился Сергей Иванович.
Петр сразу заметил, что старый розыскник мертвой хваткой вцепился в монеты и теперь их не отпустит.
— Потом мы разберемся кому что отойдет — согласны?
Помедлив, оба нумизмата утвердительно кивнули.
Переоформить «копейку» они сумели до обеда. В час дня Петр был уже дома. Ему сразу же бросилась в глаза убогость его квартиры, после любовно обставленного жилья Сергея Ивановича.
— Бомж, — недовольно буркнул тесть.
— Глохни, старый хрыч, беззлобно бросил Петр.
— Сам контуженный! — недовольно взвыл Павел Васильевич. Очевидно его задело неуважение бывшего зятя. — Да еще и с пулей в голове.
— Ах ты, сволочной старик!.. — с угрозой прорычал Петр, на скорую руку поджаривая яичницу, из двух, вторую неделю лежавших в холодильнике, яиц. И тесть заткнулся.
Петр быстро прикидывал варианты дальнейших событий. Разумеется те монеты, которые принесут исполнители, заказчику не понравятся. Петру мерещилось, что стоящий за всем этим знает о его тайной коллекции. И хорошо бы, чтобы это был не Сергей Иванович. Петр специально обратился к нему. Но ничего не заметил. Такую подляну он бы почувствовал за версту. И те двое не заказчики. Значит кто-то из старых знакомых.
Где-то на краю сознания мелькало какое-то лицо, причастное к этим монетам и к нему, но никак не желало всплывать.
«Придется идти напролом», — решил Петр, осторожно пережевывая мерзлый хлеб, который для дольшей сохранности держал в морозилке. Он старался не надавливать на больную десну: — «Сегодня они ко мне должны прийти. Или не придут никогда. Но я думаю, что придут».
— Придут и хлопнут, — недовольно буркнул тесть.
— Тебе-то какое дело?
— Может быть я во второй раз живу. Хочется пожить и потом.
— Наслушался лекций в библиотеке? — нахмурился Петр.
— Не я слушал, а ты!
— Брысь! — бесцеремонно скомандовал Петр, сообразив, что делать дальше.
Возникший в голове план ему понравился. Наверное потому, что был похож на прежнюю его работу. Финал не пугал — он давно уже поставил на себе крест. Ему действительно надоело жить. И это желание было сильнее кратковременного всплеска эмоций, которые подарили ему грабители и их заказчик. Он знал, что разберется с ними. Но если они окажутся сильнее его, то до финала он не дотянет.
— Тем лучше, — тихо проговорил Петр, неожиданно вспомнив, что всего десять-пятнадцать лет назад он был совсем другим.
В компаниях его любили и ласково называли Баламутом. Из него как из бездонного мешка вылетали шутки разной толщины, от плоских, до объемных. Он активно играл оптимиста, и ему это нравилось. Лишь позже понял, что страшная работа ликвидатора давила на его душу непосильным гнетом. И он заполнял все свободное время имиджем легкомысленного повесы. Но в конце концов реальность победила, Петр стал не отличаться от подобных ему, предпочитая черный юмор оптимизму. А потом совсем замкнулся, закуклился, как гусеница на зиму.
Он понимал: в социуме нынешней цивилизации ликвидатор вроде подпольного гинеколога делавшего тайные аборты. Или ассенизатора общества. Во времена Наполеона, Тамерлана, Чингизхана его работа была бы совершенно естественной. В прошлом высоко ценились такие как он, специалисты по убийствам. Это была даже не работа или служба, а искусство.
— Дурак и дятел! — зло бросил тесть.
— Пошел ты! — беззлобно отозвался Петр.
