Глава 9
Потемки чужой души
Что он там творит?
Что он там, черт возьми, творит?
Том Уэйтс
На мой шестидесятый день рождения мы с женой пригласили мою маму на ланч в один высококлассный отель в Сан-Франциско. Мы бы ни за что не пошли туда, если бы не удобный автомобильный подъезд и лифт, которые позволяли моей матери использовать ее ходунки. Хотя мы всегда были близки, было бы честно описать мои отношения с мамой как сдержанные. Однако в конце трапезы в нехарактерном для меня жесте теплоты и признательности я наклонился к ней, слегка коснулся ее руки и произнес:
– Если бы не ты, я бы никогда не побывал здесь.
Она ответила немедленно и бесстрастно:
– Мы могли бы поесть где-нибудь еще.
Когда ей было 97, незадолго до ее смерти, в больнице я болтал всякие глупости, чтобы поднять ей настроение.
– Тебе повезло, что твоя палата находится прямо напротив поста медсестры.
Безо всякого намека на шутливость моя мать ответила:
– Да, хорошее место – это всё.
Считается, что одно из самых уникальных качеств человека – способность понимать, что на уме у другого (знать, о чем думают другие люди). В философских кругах это называется теорией психического. Но даже будучи нейробиологом, который интересуется философией и изучает разум, до сегодняшнего дня я не имею ни малейшего представления о том, была ли моя мать шутлива, язвительна, иронична, лукава, бесчувственна, прагматична, переживала какие-то возрастные деформации или была начисто лишена воображения. Ее бесстрастные слова часто лишали родственников и близких друзей возможности разобраться, хотела ли она пошутить, сыронизировать или искренне не заметила двусмысленности высказывания. В результате мы привыкли расценивать ее высказывания в стиле Йоги Берра как следствие особого уникального видения мира. А сама она стала главным источником семейных легенд, мифов и, конечно, постоянного замешательства.
Если мы не можем быть уверены, разыгрывает нас кто-то или нет, как мы можем с точностью предсказать поведение? В 1993 г. сотрудники кафедры психиатрии Медицинской школы Университета Питтсбурга обследовали пациентов, попавших в отделение «Скорой помощи» городской психиатрической больницы. Когда пациенты были готовы к выписке, их оценивали на потенциальную склонность к насилию и, соответственно, определяли в одну из двух групп: опасные и неопасные. Через шесть месяцев выяснилось, что акты насилия совершала половина из тех, кто был отнесен к группе потенциально опасных, а также более чем треть из тех, кого сочли «неопасными». В этой группе результат прогнозирования насилия у женщин не отличался от случайного угадывания (подбрасывания монетки давало такую же точность прогноза, как и психиатрическая оценка). В ходе другого исследования даже такие интуитивно очевидные факторы дифференциации опасных и неопасных больных, как словесные угрозы в сравнении с ранее проявленной физической агрессией, оказались не способны помочь точно предсказать последующее насильственное поведение [163].
Похожим образом психиатры сбиты с толку в прогнозировании суицида. В больницах и клиниках Университета Айовы исследовали 1900 пациентов с глубокой депрессией. Психиатры пытались предсказать, кто из пациентов впоследствии предпримет попытку самоубийства. Они не смогли определить ни одного человека, который впоследствии покончил с жизнью. Заключение по итогам исследования: «Невозможно предсказать суицид даже в группе высокого риска среди стационарных пациентов» [164].
Как насчет лжи? Пол Экман, психолог из Калифорнийского университета в Сан-Франциско и специалист по микровыражениям лица, подготовил видеозапись интервью 10 мужчин, рассказывающих о своих взглядах на высшую меру наказания. Зрителя просили определить, кто из мужчин врет. Большинство людей показало результат, не превышающий вероятности случайного угадывания или лишь немного его превышающий. Результаты тех, кого вы бы сочли подготовленными выше среднего уровня – офицеры полиции, судьи первой инстанции, агенты ЦРУ и ФБР, – справлялись с заданием практически так же, как случайно приглашенный водитель автобуса или водопроводчик. (Обзор 120 аналогичных исследований выявил среди них только два, где упоминалась эффективность распознавания лжи в районе 70 %.)
Отвечая на вопрос о причинах своего решения приговорить Берни Мэдоффа к 150 годам лишения свободы, председательствующий судья Деннис Чин сказал: «Девять жертв м-ра Мэдоффа сказали, что он стал причиной полного разрушения их жизней. М-р Мэдофф встал и принес длинное извинение, сказав, что он “чувствует ужасную вину”. Он повернулся лицом к своим жертвам и снова извинился». Чин продолжил описание Мэдоффа, который выглядел печальным, почти так, будто он глубоко огорчен. Но в конце Чин добавил: «Я ни на минуту не поверил, что он искренне раскаивался» [165]. Большинство из нас согласится с Чином, но нас вряд ли порадует, если мы узнаем, что очень даже можем ошибаться. Что, если существует более точный способ отличить Берни, демонстрирующего хороший спектакль перед судом, от испытывающего некоторое запоздалое раскаяние перед другими, или жалеющего себя, или испытывающего дурные предчувствия, но не понимающего, почему?
Поскольку мы относительно слабо разбираемся в людях, неудивительно, что в этом деле мы ищем помощи у науки. Возможно, нейробиология найдет нейрональные аналоги различных психических состояний, вносящих свой вклад в поведение. Фактически ряд нейробиологов считают, что чтение мыслей хотя пока еще невозможно, но вот-вот станет реальностью. Нейробиолог Университета Карнеги – Меллон Марсель Джаст, работающий над использованием фМРТ для «идентификации мыслей», рассказывал Лесли Шталь в «60 минутах», что его команда уже открыла в нашем мозге «опознавательные знаки» доброты, лицемерия и любви [166]. Джон Дилан-Хайнс из Берлинской Школы Разума и Мозга Центра Нейроинформатики им. Бернштейна пошел еще дальше. Он уверен, что когда-нибудь мы сможем определять человеческие намерения на основе наблюдений активности мозга [167]. Томас Баумгартнер из Цюрихского университета представляет себе будущее, в котором томографы помогают психиатрам решать, отпускать или нет под честное слово преступника, обещающего больше не нарушать закон [168].
Возможно ли воплотить какие-либо из этих заявлений хотя бы теоретически? Давайте обойдем стороной обсуждение «за» и «против» развития таких технологий, как фМРТ, и перенесемся вперед в ту гипотетическую эпоху, когда у нас будет идеальное устройство регистрации активности мозга – назовем его Суперсканер, – способное отследить каждый синапс, каждую клетку мозга, каждый электрический потенциал и нейромедиатор в каждый момент времени. Простым нажатием кнопки мы можем получить полную пространственно-временную карту активности мозга. Позволит ли это нам точно прочесть мысли другого человека? Понять его психическое состояние?
Чтобы ответить на эти вопросы, рассмотрим условия, при которых возможно понимание психического состояния. Исходный принцип, общий для всех научных исследований, – установление базового состояния, по сравнению с которым можно будет определять психологические изменения. Помните старые фильмы, где подозреваемого в уголовном преступлении заставляли пройти тест на детекторе лжи? Чтобы установить базовый уровень физиологических реакций подозреваемого на произнесение правды и лжи, ему сначала задают серию прямых фактуальных вопросов, например, каков его адрес, дата рождения, какую школу он посещал. Показания берутся с различных независимых физиологических проявлений, таких как частота пульса и электропроводимость кожи. Зная, как нервная система испытуемого реагирует на ситуации, в которых вы наверняка уверены, что он говорит правду или лжет, вы получаете эталон, с помощью которого можете оценить его реакцию на более провокационные вопросы типа «Это вы убили миссис Джонс?».
Хотя тестирование на полиграфе было полностью дискредитировано, лежащий в его основе принцип установления эталонной реакции не изменился. Не важно, насколько совершенными будут наши измерительные методы, нам по-прежнему необходимо знать базовое состояние cистемы, к изучению которой мы приступаем. Идеальная внутриклеточная электрическая регистрация все так же будет требовать определения нормального клеточного ответа, чтобы определить характер его изменения при воздействии нового стимула. Даже имея наш Суперсканер, мы по-прежнему нуждаемся в картине «разума в покое», чтобы затем предъявить испытуемому умственную или физическую задачу и посмотреть, какая активация, выходящая за пределы базовых показателей, будет присутствовать. Базовые показатели могут восприниматься как эквивалент контрольной группы в исследовании с межгрупповым сравнением. Разница лишь в том, что для одного испытуемого его собственные базовые показатели становятся его контрольной группой.
Но базовое состояние мозговой активности – не какой-то конкретный уровень мозговой активации. Наш мозг производит неосознаваемые нами когнитивные вычисления, даже когда предполагается, что мы находимся в состоянии покоя. Как распознать и категоризировать когнитивную деятельность, не отражающуюся в осознанном психическом состоянии, которое мы можем точно описать? Таким образом, прежде чем заниматься сложными психологическими состояниями, следует начать с вычленения наиболее элементарных аспектов «чтения мыслей», для которых у нас есть объективные стандарты – предсказаний отдельного двигательного акта.
Если вы постучите пальцем, результаты фМРТ выявят определенные двигательные зоны, специализирующиеся на определенных движениях пальцем. Назовем это двигательным паттерном А. Вы знаете об информации на входе – это ваше намерение постучать пальцем – и можете точно записать результат на выходе, измерив скорость, частоту и силу сокращений соответствующих мышечных волокон. Установив соответствие между информационным входом и моторным выходом для отдельного человека, вы можете сравнить свои открытия с результатами на других людях, проведя это исследование на тысяче испытуемых. Используя такой метод, вы можете быть уверены, что постукивание пальцем будет проявляться на томограмме в качестве паттерна А. Но это не значит, что обратное обязательно верно: присутствие паттерна А на томограмме не гарантирует, что вы в этот момент стучали пальцем. Наглядный пример: зеркальные нейроны будут демонстрировать одинаковый характер активации при пассивном наблюдении действия и при намеренном выполнении того же действия. Выявление этой схемы активации изолированно не сможет сказать нам, наблюдает обезьяна хватательное движение или выполняет его сама. Чтобы определить это, мы должны наблюдать за обезьяной. Те самые клетки, которые должны были стать основой для чтения мыслей, предоставляют для этого не больше информации, чем бросок монеты, и не позволяют отличить действие от наблюдения.
Теперь повысим ставки. Вместо легко оцениваемого в количественных показателях двигательного акта попробуем понять устройство подсознательной когнитивной деятельности. Представьте себе будущее, когда вы, нейробиолог, используете Суперсканер для изучения психического состояния пациента под наркозом. Вы обнаруживаете вполне определенный и воспроизводимый характер активности мозга – паттерн Б – у некоторых анестезированных (но не парализованных) пациентов. Вы наблюдаете за их поведением во время операции, но не видите разницы в двигательной активности у пациентов, демонстрирующих и не демонстрирующих паттерн мозговой активации Б. Вы приходите к выводу, что этот паттерн не сопутствует какому-либо конкретному двигательному акту, а потому может быть соотнесен с некоторым ментальным состоянием. Подробные опросы участников исследования сразу после выхода из наркоза оказываются бесполезны: они не могут вспомнить свои переживания во время операции. Личностные опросники тоже ничего не дают. Вы убеждены, что открыли нейрональный коррелят некоторого психического состояния, только не знаете, какого.
Не важно, насколько прекрасным может быть новый инструмент нейровизуализации, нейробиология не может объяснить природу паттерна Б, не зная, что в точности испытывает каждый субъект исследования в момент, когда этот паттерн возникает. Мы можем только делать выводы о корреляции состояния мозга и психического состояния, полагаясь на самоотчеты участников исследования. Все мы знаем, как трудно получить полное представление о чьем-либо психическом состоянии, не говоря уж о том, чтобы адекватно описать, что мы сами думаем и чувствуем. Большинство из нас признает, что психологические исследования ментальных состояний всегда будут далеки от научного идеала, поскольку они никогда не смогут полностью преодолеть эту вечную проблему субъективности описаний. Но оценка неосознаваемых психических состояний сталкивается с дополнительными проблемами. Если испытуемый не осведомлен о своем психологическом состоянии из-за того, что его внимание сосредоточено на чем-то другом, или из-за того, что он забыл свои ощущения, или из-за того, что он был без сознания во время проявления этого состояния, у нейробиолога не будет наблюдаемой реакции, с которой можно соотнести паттерн активации мозга.
Чтобы увидеть эту проблему в ее отношении к неосознаваемой психической активности, рассмотрим задачу определения намерения – главную цель проектов «чтения мыслей». Одной из функций сознающего разума является сообщение информации о намерении бессознательным механизмам мозга. Например, ложась спать, вы не можете вспомнить название популярной песни. Утром название само всплывает в сознании. Ваше сознательное намерение вспомнить название было транспортировано в подсознание и доведено до разрешения там. Как бы ни было устроено неосознанное познание, нам следует согласиться, что оно управляется намерениями, даже если мы сознательно не имеем никаких намерений. Намерение часто исполняется даже без нашей осведомленности о нем.
Наш мозг производит неосознаваемые нами когнитивные вычисления, даже когда предполагается, что мы находимся в состоянии покоя
В любое мгновение ваш мозг переполняют сотни неосознанных намерений. Некоторые из них не задержатся там надолго, другие, возможно, обоснуются навсегда. Прямо сейчас вы можете невольно пытаться вспомнить, куда вы дели свой паспорт, продумывать сюжетный поворот, из-за которого бросили работу над романом несколько лет назад, или планировать разобраться со своими налогами на выходных. Хотя мы не имеем ни малейшего представления, как такие неосознанные намерения работают на физиологическом уровне, весьма вероятно, что долговременные намерения тесно связаны или встроены в карту мозга, кодирующую проблему, которую необходимо решить, или действие, которое мы должны предпринять. Если вы пытаетесь решить, где провести отпуск, репрезентативная карта мозга может включать все возможные варианты курортов и кемпингов, ваши личные предпочтения и антипатии, наряду со встроенными инструкциями для вашего мозга в отношении того, как прийти к оптимальному решению. Наш Суперсканер может регистрировать присутствие неосознанного намерения одним из двух способов – как элемент базового состояния мозга или как отдельные нейрональные проявления, выпадающие из базовой активности. В первом случае мы не сможем опознать присутствие намерения. Во втором случае нам не удастся распознать, что отражает данный паттерн активации (у нас нет ни объективного, ни субъективного доступа к неосознанным намерениям). В любом случае неосознанные намерения лежат за пределами возможностей нейробиологических исследований.
Не могу устоять перед соблазном использовать аналогию между исследованием фундаментальных механизмов работы мозга и космологией. Мы видим приблизительно 4 % того, что есть во Вселенной. Масса того, что мы не наблюдаем – темное вещество и темная энергия, – определяется через их воздействие на видимую Вселенную, а не путем непосредственных наблюдений традиционной физики. Возможно, мы должны воспринимать неосознаваемые познавательные процессы в таком же свете (или отсутствии света). Мы можем узнать о неосознаваемых процессах, только изучая их воздействие на сознаваемые состояния.
В науке целый ряд проблем не поддается эмпирическому исследованию. Мы можем получить информацию, которая была рождена невероятно близко ко времени Большого Взрыва, но мы не можем пройти весь путь назад к началу времени. Все понимание мгновения Большого Взрыва основано на выводах из последовавших за ним эффектов. Теория струн не может быть подтверждена опытным путем, поскольку необходимые измерения потребуют ускорителя, превышающего по размерам Землю. Аналогично неосознаваемые познавательные процессы могут изучаться только с помощью дедуктивных умозаключений.
Чтобы посмотреть на проблему неосознанного намерения с практической точки зрения, представьте себе следующую ситуацию: Пит проводит отпуск на шикарном карибском курорте. Чудесный день, он только что закончил плавать в океане, после чего был ланч у богатого шведского стола возле бассейна, и теперь он неспешно посасывает тропический напиток. Его разум находится в нейтральном состоянии, избегая любой конкретной мысли и даже проявлений осведомленности о самом себе. Максимум, о чем он немного осведомлен, – это о бессмысленном верчении бумажного зонтика от стакана с напитком. Если бы у Пита спросили, о чем он думает, он бы ответил, что у него «нет ничего на уме». Теперь представим, что к нему кто-то подошел. Это Майк, сосед по общежитию с первого курса колледжа. Он гораздо больше, чем о нем помнит Пит. Его пузо не умещается даже в просторные «бермуды». Быстро просканировав свою память, Пит смутно припоминает, что Майк – нормальный парень. Он дает себе установку не смотреть на среднюю часть туловища собеседника. В это время Майк подтягивает стул, и парни обмениваются новостями. Затем, ни с того ни с его, Пит неожиданно бросает: «Я вижу, ты по-прежнему в отличной форме». Не успели слова сорваться с его языка, как его лицо вспыхнуло, и он съежился от смущения. Майк показывает ему средний палец и быстро уходит.
Пит совершенно озадачен. Зачем, ради всего святого, он это сказал? Хотел он задеть Майка или это была просто неудачная шутка? Могла ли это быть оговорка «по Фрейду», отражение глубоко укоренившегося в бессознательного чувства в отношении Майка? Он восстанавливает в памяти свое настроение, чтобы понять, что он может вспомнить о Майке и похожих ситуациях, когда тот делал неприятные или даже несколько презрительные замечания. Ничего не приходит на ум. Дальнейшие размышления не помогают: у Пита нет и малейшей идеи, зачем он это сказал.
Дополнительная часть истории, которую Пит не помнит: в последние выходные их первого курса Майк и Пит пошли потанцевать. Майк отпустил язвительный комментарий о Пите в разговоре с девушкой, на которую Пит положил глаз. Пит почувствовал себя униженным, хотя ничего не сказал. Майк ушел с девушкой, а Пит остался зализывать свои раны. Пит не желал выглядеть трусом и поклялся поквитаться с Майком. На протяжении всего лета он фантазировал, придумывая множество сценариев отмщения, но, возвратившись в колледж осенью, он обнаружил, что Майк перевелся в другой колледж, за тысячу миль от прежнего. Со временем оскорбление все меньше занимало мысли Пита, так что ему казалось, что он окончательно выбросил Майка из головы.
Но не его мозг. Пит неоднократно информировал мозг о своем желании поквитаться и даже предложил ему некоторые потенциальные сценарии – воображенные им акты возмездия. Его мозг просто ждал возможности поквитаться. Но откуда мы можем знать, что именно эти неосознанные намерения вызвали то замечание, если Пит не может сказать нам об этом? Существует ли метод, который позволит рассекретить такие неосознанные намерения, связанные с забытыми воспоминаниями?
До недавнего времени развитое самосознание означало, что человек склонен к размышлениям о собственном психологическом складе и склонностях. Хотя многие защитники принципа «непроанализированная жизнь не стоит того, чтобы жить» из самых лучших побуждений проводили годы на кушетках психоаналитиков или в местных книжных магазинах, рыская по полкам с книгами о самосовершенствовании, результаты обычно не впечатляли. Чем больше наука открывала богатство функционирующих за пределами сознания механизмов мозга, тем меньше мы верили в ценность психологического подхода к самопознанию. Длительный психоанализ и разговорная психотерапия были по большей части заменены поведенческой терапией, психотропными препаратами и даже прямой стимуляцией мозга. Вдохновленные все возрастающим числом нейробиологов, открыто или подспудно предполагающих, что точное описание закономерностей работы мозга может разрешить все человеческие проблемы, мы все чаще обращаемся к науке в стремлении к самопознанию.
Давайте предложим Питу лакмусовую бумажку. Мы оснастим его нашим Суперсканером (который теперь доступен в портативной модификации!), чтобы он мог воспользоваться им возле бассейна. У вас идеальные условия – его изначальное полузабытье, очевидно, может быть принято в качестве нейтрального базового состояния. Появление Майка, подходящего к Питу, легко локализовать во времени, и оно может служить отличным стимулом для того, чтобы отметить начало любых изменений в мозге. Когда Майк появляется на сцене, засигналят всевозможные области мозга Пита – от зрительной коры, восстанавливающей прежний физический облик Майка и сравнивающей его с получаемым изображением, до фронтальной коры, решающей, перевернет ли Майк шезлонг, если сядет на него. Назовем это паттерном активации В. Затем наступает время зажечься дополнительным зонам – наслоение нового паттерна Г на уже существующий паттерн В.
В любое мгновение ваш мозг переполняют сотни неосознанных намерений. Некоторые из них не задержатся в нем надолго, другие, возможно, обоснуются навсегда
По словам Джона Дилана-Хьюза, эксперта в быстрорастущем поле когнитивного чтения мыслей: «Новая методика основывается на том, что каждая мысль ассоциируется с некоторым паттерном активации мозга, и вы можете натренировать компьютер на распознавание паттернов, связанных с конкретными мыслями» [169].
Если это правда, у нас есть паттерн Г в качестве потенциальной отправной точки. Все, что нам нужно, – связать этот паттерн с осознанным психическим состоянием. К несчастью, Пит не обладает осознанной осведомленностью о каком-либо намерении обидеть Майка, и у него не сохранилось воспоминаний об обиде, определившей давнее появление жажды возмездия. Суперсканер получит схему, но не получит объяснения. У вас останется две возможности: признать, что вы не знаете смысла паттерна Г, или попытаться провести дальнейшие сопоставления. Сомневаешься – собери больше информации.
Вы продолжаете исследовать тысячи человек. Используя стандартизованные методы опроса и личностные тесты, вы обнаруживаете идеальное соответствие между паттерном мозговой активации Г и пассивно-агрессивным расстройством личности. Ваше эпохальное исследование мгновенно приносит вам статус знаменитости.
Вот вы стали признанным экспертом по ехидным комментариям, и вас пригласили обследовать молодого человека, который без видимых причин внезапно выдал пулеметную очередь ругательств в адрес своего босса. Он может потерять свою работу. Начальник отдела кадров уволит его, если это оскорбление было преднамеренным, но даст ему второй шанс, если будет установлено, что он «на самом деле этого не хотел», как сам молодой человек об этом заявляет. Используя свое мощное программное обеспечение, ваш сканер обнаруживает паттерн активации Г. Начальник отдела кадров давит на вас, спрашивая, означает ли это, что действия были намеренными. Вы отвечаете, что одним из отличительных качеств пассивно-агрессивного поведения являются преднамеренные вербальные оскорбления и следующие за ними уверения в отсутствие малейшего желания обидеть (именно из-за этого несоответствия между отрицанием намерения и нашим восприятием намерения пассивно-агрессивные личности так сильно сбивают нас с толку). На основании вашего предположения, что паттерн Г соответствует пассивно-агрессивному поведению и что оскорбления, наносимые этими людьми, вероятнее всего, намеренные, независимо от того, признают они свое намерение или нет, молодой человек был уволен.
От корреляций с паттерном активации мозга к прогнозам, основанным на убеждениях из области психологии, мы переходим незаметно. Вы приняли психологическое объяснение поведения – что пассивно-агрессивные личности намеренно отпускают оскорбительные комментарии – для того чтобы сделать вывод, что паттерн Г предполагает намеренность действий. Такие зацикливающиеся рассуждения неизбежны при изучении любого психического состояния, в котором намерение оказывается ключевой частью психического состояния. Самые крупные достижения нейробиологии в изучении психических состояний относятся к тем областям, где намерение не является основной их характеристикой. Страх – отличный пример. Мы можем устроить обширное исследование различных анатомических и физиологических компонентов страха, потому что нам не надо читать мысли и приписывать намерения. Реакции страха являются спонтанными и рефлекторными, они – часть эволюционно встроенной нейронной сети, обеспечивающей избегание опасностей. Аналогично можно изучать слуховое и зрительное восприятие – как у животных, так и у людей – без необходимости приписывать намерения восприятию. С другой стороны, невозможно представить себе надежные данные об альтруизме, щедрости, сострадании, правдолюбии, моральных суждениях и других сложных психических состояниях без определения стоящих за ними намерений.
Позвольте отметить, что я не критикую использование исследований поведения человека и животных как источника бытовых предположений о нашей природе. В действительности большая часть этой книги основана на опыте моего применения подобной информации для развития моих собственных взглядов на разум. Но я не предлагаю свое мнение как часть научного знания. Меня беспокоит, когда данные, полученные в результате наблюдений за поведением, преподносятся в качестве объективных доказательств наличия определенных психических состояний, вместо того чтобы честно описывать эти данные как детальные наблюдения, которые были сделаны с внешней (субъективной) точки зрения. Сколько бы мы ни знали, у нас нет оснований считать паттерн активации Г чем-то бóльшим, чем маркером генетической предрасположенности к повышенной раздражительности, наблюдаемой у людей с пассивно-агрессивным расстройством. Он может быть отражением базовой генетической предрасположенности к синдрому Туррета, которая не является достаточной для создания отчетливо выраженной клинической картины. В последнем случае будете ли вы по-прежнему считать ругательства молодого человека «преднамеренными»?
Понимание намерений – конечная цель любого серьезного подхода к разработке методов чтения мыслей. Чтобы знать, почему Х сделал Y, нам необходимо понять намерения Х. Если мы хотим знать, говорит ли Х правду, мы одновременно задаем вопрос, намерен ли Х говорить правду. Если Х говорит, что он не помнит, где был в ночь, когда застрелили миссис Джонс, мы, конечно, не можем знать напрямую, пытается ли он вообще вспомнить ночь, о которой идет речь. Вместо этого мы пытаемся определить, соответствует ли его поведение попыткам вспомнить. Наше субъективное чутье в отношении намерений задействуется, когда мы судим обвиняемых, решаем, намерен ли наш президент выполнить свои предвыборные обещания, или определяем, говорит ли правду сын-подросток, утверждая, что изо всех сил старается учиться. Несмотря на все устремления нейробиологов, объективное измерение намерений невозможно. Если вы член жюри присяжных, ваше окончательное решение в отношении преднамеренности деяний, а значит, и степени ответственности обвиняемого будет зависеть от истории поведения обвиняемого, которую вы сами себе расскажете.
Отсутствие подходящей животной модели – еще одно неотъемлемое ограничение научных попыток чтения мыслей. Поскольку животные не могут рассказать нам, что они думают и чувствуют, мы в конечном итоге основываем свои интерпретации их поведения на том, что их активность могла бы означать, если бы ее проявил человек. Если животное отдает часть своей еды своему голодному товарищу, мы можем рассмотреть это как стремление поделиться и свидетельство его способности к эмпатии, щедрости и состраданию. Мы читали об альтруизме китов и термитов. С моей точки зрения, совершенно правдоподобно, что киты учитывают нравственные последствия своих действий. Менее вероятным кажется, что термиты обладают такой же способностью к состраданию и долгосрочному планированию. Но моя интерпретация сама по себе является примером использования научных данных (количества нейронов у китов против количества нейронов у термитов, плюс различное отношение объема мозга к объему тела) для того, чтобы обосновать то, что является чистой воды домыслом. Не важно, насколько точно подсчитано количество нейронов, – без опроса каждого вида мы не можем знать того магического числа, которое переводит животное через грань самосознания, к обладанию сознанием и руководству намерениями. Любая попытка обосновать мои заключения, указывая на объем мозга, его архитектуру и/или анатомию, будет эквивалентом аргумента о веретенообразных нейронах, который мы уже развенчали как пример ошибочного способа размышлений о разуме.
Намерение не является точным термином. Как не является таковым целенаправленность. Подумайте о слизистой плесени. Если мы поместим ее на топографическую карту Великобритании, мы можем предсказать, что она будет последовательно воспроизводить очертание системы британских шоссейных дорог. В крайнем случае, я думаю, мы все согласимся, что поиск пищи является целенаправленным поведением. Мы также согласимся, что у слизистой плесени нет конкретного намерения разработать систему шоссейных дорог. Но стоит двинуться вверх по лестнице эволюционной сложности, такие решения будут даваться все труднее. Можем ли мы сказать, что у термитов нет намерения построить термитник, поскольку их мозг слишком мал, чтобы выполнять инструкции, и предположительно они не имеют сознательных желаний и намерений? Если отдельно взятый термит никогда не строил даже самой маленькой версии термитника, но всегда строил термитники в сотрудничестве с друзьями-термитами, включено ли намерение как-то в эту картину? И вновь мы возвращаемся к проблеме того, как объективно определить намерение на нейрональном уровне – будь то индивидуальный уровень или уровень группы термитов.
Другой способ размышления о проблеме различных уровней и проявлений намерений можно рассмотреть на примере сравнения двух медицинских диагнозов – нарушения развития и наркотической зависимости.
Понимание намерений – конечная цель любого серьезного подхода к разработке методов чтения мыслей
Синдром Лёша – Нихена – редкий генетический дефект Х-сцепленного гена, характеризующийся пониженным уровнем или полным отсутствием определенного фермента, задержкой двигательного развития, умеренной умственной отсталостью и нанесением больным повреждений самому себе. Если соответствующим образом не ограничивать страдающих этим синдромом детей, они будут проводить большую часть своего бодрствования, кусая и жуя собственные губы и кончики пальцев [170]. Как вы будете классифицировать такое поведение с учетом очевидной генетической предрасположенности к нему? Откусывание пальцев невозможно рассматривать как серию случайных двигательных актов, если это общее характерное поведение при определенном типе генетического нарушения. Если это поведение не случайное, то как его называть? Намеренным? Целенаправленным? Непроизвольным? Целенаправленным, но непроизвольным? Что бы мы ни решили, это зависит от того, какое определение мы дадим намерению, целенаправленности и волевому акту, и от меры, в которой мы ограничиваем эти понятия сознательными состояниями разума. Что, если ребенок знает, что будет наказан (ограничен в движении для большей безопасности), но «не может справиться с собой»? (Некоторые утверждают, что взрывы сквернословия, наблюдающиеся иногда при синдроме Туррета, попадают в эту общую категорию: намеренные, но выполняемые для удовлетворения неконтролируемой силы желания.) Я подозреваю, что большинство выберет некоторую промежуточную интерпретацию: что поведение является и непроизвольным, и намеренным – в том смысле, что мозг посылает нам конкретные двигательные импульсы с закодированным намерением кусать пальцы.
Сравните эту ситуацию с наркотической зависимостью. Хотя наука продемонстрировала, что наша система вознаграждения буквально жаждет недостающего наркотика, мы считаем зависимого, по крайней мере отчасти, ответственным за свое поведение. Подразумевается, что это намерение продолжать принимать наркотики до определенной степени находится под его контролем. В этом случае мы приписываем степень намеренности, основанную на нашем широком взгляде/желании/понимании/надежде на то, как мы можем/должны вести себя. Довольно трудно представить приписывание намерения без инкорпорирования в него личных нравственных ориентиров. Аналогично то, как мы воспринимаем намерение, всегда будет отчасти находиться под влиянием нашего собственного ощущения и понимания чувства агентивности. Если бы существовал единый разработчик человеческой судьбы, это можно было бы счесть изысканным озорством – создать непроизвольные ментальные ощущения, влияющие на наше решение о том, насколько осознанное намерение участвует в мыслях или действиях, а затем использовать эту интерпретацию для попытки создания справедливой системы социального порядка.
Существуют также другие аргументы на этот счет, однако мысль кажется весьма прозрачной. Если намерение может существовать вне осознанной осведомленности и не может быть непосредственно исследовано, понимание любого психологического состояния, требующего оценки намеренности, будет оставаться неполным.
