ГЛАВА 3
Девять дней спустя, воскресенье. С моря доносится скорбный крик корабельной сирены.
Церковные шпили пронзают нависшее над Чарльстоном низкое, серое небо. Звонит одинокий колокол, к нему присоединяются другие, переговариваясь на своем секретном языке, звучащем одинаково по всему миру. С колоколами приходит первый утренний свет, и Скарпетта начинает ходить по хозяйским апартаментам, как она с грустной иронией называет жилое помещение на втором этаже бывшего каретного сарая постройки начала девятнадцатого века. В сравнении с прежними, роскошными домами ее не столь уж далекого прошлого теперешнее жилье выглядит весьма и весьма странным отклонением.
Спальня совмещена с кабинетом, свободного места осталось мало, и она то и дело натыкается то на старинный комод, то на книжный стеллаж, то на длинный стол, накрытый черной скатертью. На столе микроскоп со слайдами, латексные перчатки, противопылевые респираторы, фотографическое оборудование и разнообразные инструменты для работы на месте преступления. Встроенных шкафов в комнате нет, только отделанные кедром платяные, и Скарпетта снимает с вешалки темно-серую юбку, серую, в белую полоску шелковую блузку и берет с полки черные туфли-лодочки на низком каблуке.
Одевшись для нелегкого по всем ожиданиям дня, она садится за стол и смотрит в сад, меняющийся в светотенях наступающего утра. Включает компьютер, открывает почту, проверяет, не прислал ли следователь Пит Марино что-то такое, что может нарушить ее планы на день. Сообщений нет, но на всякий случай Скарпетта звонит ему.
— Да, — отвечает Марино сонно. На заднем фоне незнакомый женский голос недовольно бормочет: «Черт! Что там еще?»
— Ты точно приедешь? — спрашивает она. — Вчера вечером позвонили, сказали, что доставят тело из Бофорта, и я рассчитываю на тебя. Плюс у нас та самая встреча во второй половине дня. Я оставила сообщение, но ты так и не перезвонил.
— Да.
Женщина на заднем плане снова раздраженно ворчит: «Чего ей теперь-то надо?»
— Тебе нужно быть здесь через час, — твердо говорит Скарпетта. — Выезжай немедленно, иначе его некому будет принять. Похоронное бюро Меддикса. Я даже не знаю, где это.
— Да.
— Я буду около двенадцати. Закончу с мальчиком.
Как будто случая с Дрю Мартин было мало, первый же день по возвращении из Рима принес еще одно страшное дело — убийство маленького мальчика, имени которого Кей еще не знает. Он вспоминается ей снова и снова, наверное, потому что больше вспоминать о нем некому, в самое неподходящее время, и она видит тонкое личико, худенькое тельце и каштановые кудряшки. А потом все остальное. Как он выглядел, когда она закончила. Даже после стольких лет и тысяч вскрытий Скарпетта временами ненавидит то, что ей приходится делать с мертвецами из-за того, что сделал с ними раньше кто-то другой.
— Да. — Больше Марино сказать нечего.
— Наглец и грубиян, — бормочет она, спускаясь по лестнице. — Как же мне это все осточертело!
В кухне каблучки звонко стучат по керамическим плитам, которые Скарпетта после переезда собственноручно укладывала «в елочку», проведя на четвереньках несколько дней. Она перекрасила в чисто-белый стены — ловить идущий из сада свет — и восстановила кипарисовые потолочные балки, бывшие в доме с самого начала. В кухне, самом важном помещении, приборы и оборудование из нержавеющей стали, медные кастрюли и сковородки, неизменно начищенные до блеска, разделочные доски и германское столовое серебро ручной работы, от которого не отказался бы и солидный шеф-повар. В любую минуту может появиться племянница, Люси, чему Скарпетта очень рада, но в то же время се одолевает любопытство. Люси редко звонит и еще реже приходит к ней на завтрак.
Скарпетта достает все, что нужно для омлета с сыром рикотта и белыми грибами, обжаренными в хересе и оливковом масле. Хлеба не будет, даже лепешек, которые она печет на керамической плите, testo, которую привезла из Болоньи в те дни, когда охрана в аэропортах еще не считала кухонную утварь оружием. Люси сидит на строгой диете. Как она выражается, держит себя в готовности. «Для чего?» — всегда спрашивает Скарпетта. Для жизни, неизменно отвечает Люси. Взбивая яичные белки мутовкой и размышляя о том, что нужно сделать за день, она вздрагивает от глухого стука в окно наверху.
— О нет! — восклицает Скарпетта и, отложив венчик, бежит к двери.
Отключив сигнализацию, выскакивает во двор, где под окном бьется на камнях зяблик. Она бережно поднимает пташку, глаза у которой закрываются, а головка свешивается набок, тихонько приговаривая, поглаживает шелковистые перышки. Птичка пытается подняться и взлететь, но головка у нее качается и она снова падает и трепыхается. Может, и не умрет, утешает себя Скарпетта, понимая, что всего лишь обманывает саму себя. Она несет зяблика в дом. В запертом на ключ нижнем ящике кухонного стола стоит металлическая коробка, а в коробке лежит бутылочка с хлороформом.
Она сидит на каменных ступеньках и не встает, услышав отчетливый рев «феррари».
Машина сворачивает с Кинг-стрит и заезжает на общественную парковку перед домом. Вскоре во дворе появляется Люси с конвертом в руке.
— Завтрак не готов, нет даже кофе, а ты сидишь здесь, и глаза у тебя красные.
— Аллергия, — говорит Скарпетта.
— В последний раз ты жаловалась на аллергию — которой у тебя, кстати, нет, — когда о твое окно разбилась птичка. Сейчас на столе у тебя как раз грязная садовая лопатка.
Люси указывает на старый мраморный стол в саду. Рядом, под смолосемянником, свежевскопанная земля, прикрытая черепками от битой посуды.
— Зяблик.
Люси садится рядом с ней.
— Похоже, Бентон на уик-энд не приедет. Когда приезжает, в кухне у тебя всего полным-полно.
— Не смог вырваться из госпиталя.
Посреди сада — крохотный, мелкий пруд. Лепестки китайского жасмина и камелии на водной глади похожи на конфетти.
Люси подбирает сброшенный недавним дождем лист мушмулы и вертит его между пальцами.
— Надеюсь, это единственная причина. Ты прилетела из Рима с сенсационной новостью, и что изменилось? Ничего, насколько я могу судить. Он там, ты здесь. И никаких планов что-то менять, верно?
— С каких это пор ты стала таким экспертом по межличностным отношениям?
— Экспертом по отношениям, которые не складываются.
— Я уже начинаю жалеть, что вообще кому-то об этом рассказала.
— Сама попадала в подобное положение. С Джанет. Мы стали было поговаривать о том, как поженимся, когда извращенцам наконец дозволят иметь больше прав, чем собакам. И вдруг она заявляет, что не желает быть лесбиянкой. Все закончилось, еще не начавшись. И не слишком приятно.
— Не слишком приятно? А если так, что не можешь забыть и простить?
— Неумолимой должно быть мне, а не тебе. Тебя там не было. Ты понятия не имеешь, каково это — быть там. Не хочу даже говорить.
Над прудом, словно присматривая за ним, небольшая статуя ангела. Что именно она оберегает, этого Скарпетта еще не знает. Но уж точно не птиц. Может быть, вообще ничего. Она поднимается, оправляет юбку.
— Ты поэтому хотела со мной поговорить, или тебе случайно пришло в голову, что я сижу тут и горюю из-за того, что пришлось умертвить еще одну птичку?
— Я не для того позвонила тебе вчера вечером и сказала, что надо повидаться, — отвечает Люси, все еще вертя в пальцах листок.
Убранные за уши вишнево-красные, с золотисто-розовым блеском волосы сияют чистотой. На ней черная футболка, обтягивающая стройное, красивое тело — результат изматывающих тренировок и хорошей наследственности. Племянница, подозревает Скарпетта, куда-то собралась, но расспрашивать она не собирается.
Люси садится.
— Доктор Селф.
Она смотрит в сад, как смотрят обычно люди, не видящие ничего, кроме того, что их гложет.
Этого Скарпетта от нее не ожидала.
— И что такое?
— Я же говорила, чтобы ты держала ее поближе. Помнишь: «Врагов всегда держи близко»? Ты не послушалась. Тебе было наплевать, что она станет поносить и чернить тебя при каждой возможности из-за того судебного дела. Говорить, что ты лгунья и профессиональная мошенница. Хотя бы поинтересуйся, что о тебе пишут в Интернете. Я собрала материал, отправила тебе, но ты его едва просмотрела.
— Откуда ты знаешь, просмотрела я что-то или нет?
— Я твой системный администратор. Твой преданный ай-тишник. И мне прекрасно известно, как долго у тебя открыт тот или иной файл. Могла бы и защититься.
— От чего?
— От обвинений в том, что ты манипулируешь присяжными.
— Суд и есть то место, где манипулируют присяжными.
— Это ты говоришь? Или я сижу с посторонним человеком?
— Если ты связан по рукам и ногам, лишен свободы действий, беспомощен и слышишь, как кричат под пытками твои любимые и близкие, как их мучают и убивают в соседней комнате, если ты, желая избежать их участи, кончаешь с собой, это, будь оно проклято, не самоубийство. Это убийство.
— А как же насчет законности?
— Вообще-то, знаешь ли, мне на нее наплевать.
— Ты вроде как привыкла…
— Нет, не привыкла. Ты представить себе не можешь, о чем я думала все те годы, когда, работая по тому или другому делу, нередко оказывалась единственной защитницей жертв. Доктор Селф, прикрывшись щитом конфиденциальности, отказывалась делиться информацией, которая могла бы предотвратить страдания и смерть. Она заслуживает гораздо худшего, чем то, что получила. Да что толку об этом говорить… Ты меня только расстраиваешь.
Люси смотрит ей в глаза.
— Как там в этой поговорке? Месть — блюдо, которое следует подавать холодным. Она снова вышла на контакт с Марино.
— Господи… Ну и неделька выдалась! Он что, совсем из ума выжил?
— Когда ты, прилетев из Рима, поделилась со всеми своей большой новостью, думала ли ты, как он ее воспримет? Запрыгает от счастья? Ты где живешь, в космосе?
— Должно быть.
— Неужели не понимала? И что теперь? Он идет в загул, напивается каждый вечер, подбирает где-то новую подружку. Или ты и этого не знаешь? Шэнди Снук. Как в «Снукс флеймин чипс».
— Что?
— Есть такие жирные, пересоленные картофельные чипсы со вкусом халапеньи и соусом из красного перца. Ее папаша сколотил на них состояние. Примерно год назад Шэнди перебралась сюда. В прошлый понедельник познакомилась с Марино в «Кик’н’Хорс». Любовь с первого взгляда.
— Все это он тебе рассказал?
— Джесс рассказала.
Скарпетта качает головой — она понятия не имеет, кто такая Джесс.
— Хозяйка «Кик’н’Хорс». Приятельница Марино, тоже любительница погонять на мотоцикле. Уверена, он тебе о ней рассказывал. Так вот Джесс позвонила мне, потому что забеспокоилась о нем и его последней любовнице. По ее словам, он совсем себя не контролирует. Она его никогда таким не видела.
— Но как доктор Селф узнала электронный адрес Марино, если только он первым с ней не связался? — спрашивает Скарпетта.
— Ее личный электронный адрес не изменился с тех пор, как он был ее пациентом во Флориде. А вот у него другой. Так что кто с кем первым связался, догадаться нетрудно. Могу узнать точно. У меня, правда, нет пароля для его домашнего компьютера, но такого рода мелкие неудобства никогда меня не останавливали. Нужно лишь…
— Я знаю, что тебе нужно.
— Физический доступ.
— Я знаю, что ты намерена сделать, но не хочу этого. Давай не будем осложнять и без того непростую ситуацию.
— По крайней мере некоторые из электронных писем, которые он получил от нее, висят на рабочем столе в его офисе, так что прочитать их может каждый.
— Ерунда какая-то.
— А вот и не ерунда. Он оставил их специально, чтобы ты злилась и ревновала.
— И ты заметила их на его рабочем столе…
— Да, потому что вчера кое-что случилось. Он позвонил мне и сказал, что получил уведомление о срабатывании сигнализации. Что-то с холодильником. А поскольку сам был далеко, то попросил меня заглянуть и проверить. Сказал, что если нужно будет позвонить в службу техобеспечения, то номер на листке, а листок на стене.
— Если сработала сигнализация, почему меня никто не известил? — удивляется Скарпетта.
— Потому что никакого уведомления не было. Я заглянула туда — все в порядке. И холодильник тоже. На всякий случай зашла в его кабинет — посмотреть номер техобслуживания, если все же придется звонить. И как ты думаешь, что было на его рабочем столе?
— Это смешно. Марино ведет себя как мальчишка.
— Он не мальчишка, тетя Кей. И рано или поздно тебе придется его уволить.
— И как я буду со всем справляться? Меня и сейчас на все не хватает. Штат недоукомплектован, а на горизонте ни одной подходящей кандидатуры.
— Это только начало. Дальше будет хуже. Он уже не тот человек, каким ты его знала когда-то.
— Не думаю, что смогу его когда-нибудь уволить.
— Ты права, — говорит Люси. — Не сможешь. Это был бы развод. Он же твой муж. Бог свидетель, ты провела с ним куда больше времени, чем с Бентоном.
— Марино точно не мой муж. И ты меня, пожалуйста, не подгоняй.
Люси берет лежащий на ступеньке конверт и протягивает Скарпетте.
— Их здесь шесть. Все от нее. Обрати внимание, первое пришло в прошлый понедельник, когда ты только вышла на работу после возвращения из Рима. В тот же самый день мы увидели твое колечко и, будучи великими сыщиками, просчитали, что оно отнюдь не от Крекер Джека.
— А письма Марино доктору Селф?
— Наверное, он не пожелал, чтобы ты их увидела. Рекомендую не откладывать дело в долгий ящик. — Она показывает на конверт: — Почитай. Как он? Она по нему скучает. Думает о нем. Ты тиран, ты не удел, у тебя все позади, и как только он, несчастненький, на тебя горбатится, и чем она может ему помочь. Так-то вот.
— Неужели он никогда ничему не научится? — Больше всего ее угнетает именно это.
— Не нужно было ничего ему говорить. Неужели ты не понимала, как оно на него подействует?
По северной стене сада крадется пурпурная мексиканская петуния. Под ней — лавандовая калина. И петунии, и калине, похоже, недостает влаги.
— Ну, ты собираешься их читать? — Люси снова показывает на конверт.
— Сейчас — нет. Не хочу отвлекаться, — говорит Скарпетта. — Есть дела поважнее. Поэтому и нарядилась в этот дурацкий костюм и собираюсь в офис. Вместо того чтобы поработать в саду или хотя бы, черт возьми, прогуляться.
— Я навела справки о том парне, с которым у тебя встреча после ленча. Совсем недавно стал жертвой нападения. Подозреваемых нет. Кстати, в связи с этим случаем ему предъявили обвинение в хранении марихуаны. Потом обвинение сняли. Больше нет ничего. Даже штрафов за превышение скорости. И все-таки, думаю, тебе не следует встречаться с ним наедине.
— А как насчет того мальчика, что лежит сейчас у меня в морге? Поскольку ты ничего не сказала, понимать надо так, что компьютерный поиск ничего не дал.
— Ничего. Его как будто и не было вовсе.
— В том-то и дело, что был. И обошлись с ним… Хуже я мало видела. Может быть, пора и нам что-то предпринять.
— Что, например?
— Я думала о статистической генетике.
— Просто невероятно, что этим никто еще не занимается, — говорит Люси. — Технология разработана. Такая глупость. Аллельные гены распределяются между родственниками. Собирай базу данных, а дальше — плотность вероятности.
— У отца, матери, братьев и сестер показатели будут более высокие. И когда мы это обнаружим, тогда и будет кем заниматься. Полагаю, попробовать стоит.
— Попробуем. Но что будет, если окажется, что мальчика убил кто-то из родственников? Использование статистической генетики в уголовном деле — как на это отреагирует суд?
— Давай для начала выясним, кто он такой, а потом уже будем думать о суде и всем прочем.
Бельмонт, Массачусетс. Доктор Селф сидит у окна в своей комнате.
Уходящие вниз лужайки, лесок и фруктовые деревья, старые кирпичные дома напоминают о том благословенном времени, когда богатые и знаменитые могли исчезнуть из обыденной жизни — ненадолго или, если требовалось, на весьма продолжительный срок, а в безнадежных случаях и навсегда, и с ними обращались с должным уважением и заботой, как они заслуживали. В госпитале Маклин никто не удивляется, увидев знаменитого актера, музыканта, спортсмена или политика прогуливающимся по кампусу, спроектированному знаменитым ландшафтным архитектором Фредериком Лоу Олмстедом, среди всемирно известных проектов которого Центральный парк в Нью-Йорке, парковая система Капитолия, Балтимор-Истейт и павильоны Всемирной выставки в Чикаго 1893 года.
А вот доктора Мэрилин Селф вряд ли кто увидит. Впрочем, она и не собирается задерживаться здесь надолго, а когда публика все же узнает правду, ее объяснения будут ясными и понятными. Она искала здесь безопасности, уединения и, как часто случалось в ее жизни, указания судьбы. Того, что она сама называет предназначением. И совершенно забыла, что здесь работает Бентон Уэсли.
«Шокирующие тайные эксперименты: Франкенштейн».
Посмотрим. Она пишет сценарий своего первого после возвращения в эфир шоу.
«Подвергнув себя вынужденной изоляции, я, сама того не желая, стала свидетелем — что еще хуже, подопытной свинкой, невольной участницей — тайных опытов и надругательств. Во имя науки. Как сказал Куртц в „Сердце тьмы“: „Ужас! Ужас!“ Я стала жертвой современной формы того, что творили в темницах в самые мрачные дни самых мрачных эпох, когда людей низшего звания почитали недочеловеками, когда с ними обращались как… обращались как…»
Ладно, подходящая аналогия придет потом.
Доктор Селф улыбается, представляя восторг Марино, когда он увидит, что она ответила ему. Он, наверно, думает, что она (известный на весь мир психиатр) счастлива получить от него весточку. Думает, что ей есть до него какое-то дело! Да он никогда не вызывал у нее ни малейшего интереса. Даже когда был ее пациентом в не самые лучшие для нее времена. Забавный терапевтический случай и — да, надо признать, пикантный, потому что его преклонение перед ней, восхищение ею было почти таким же трогательным, как и его граничащая с безумием сексуальная одержимость Скарпеттой.
Бедная, бедная Скарпетта. Удивительно, сколь многого можно достичь всего несколькими вовремя сделанными телефонными звонками.
Ее воображению нет предела. Мысли не знают усталости. Здесь, в Павильоне, прекрасная пища и консьерж всегда под рукой, стоит лишь выразить желание съездить в театр, на стадион, где играют «Ред сокс», или посетить спа-салон. В Павильоне привилегированный пациент получает практически все, что захочет. В случае с доктором Селф это ее электронная почта и доступ в комнату, которую, когда она поступила сюда девять дней назад, занимала пациентка по имени Карен.
Предписание, согласно которому посторонние в палаты не допускались, было достаточно легко исправлено без какого-либо административного вмешательства и волокиты в первый же день появления доктора Селф. Она вошла в комнату Карен перед рассветом и разбудила ее, легонько подув на веки.
— О! — облегченно воскликнула Карен, поняв, что над ней склонилась доктор Селф, а не навис какой-нибудь насильник. — Мне снился странный сон.
— Возьмите. Я принесла вам кофе. Вы спали как убитая. Может быть, слишком долго смотрели на хрусталь прошлым вечером?
Доктор Селф подняла глаза на висящую над кроватью люстру, словно позаимствованную из викторианской эпохи.
— Что?
Объятая тревогой, Карен поставила чашку на старинный прикроватный столик.
— Смотреть на кристаллы следует с большой осторожностью. Возможен гипнотический эффект, в результате которого человек оказывается в состоянии транса. Что вам снилось?
— Доктор, это было так реально! Я ощутила на лице чье-то дыхание и испугалась.
— Можете сказать, кто это был? Кто-то из родных? Друг семьи?
— Когда я была маленькая, отец часто терся о мое лицо бакенбардами. Я чувствовала его дыхание. Странно, я только сейчас это вспомнила! Или, может быть, мне только показалось. Иногда я плохо отличаю реальное от воображаемого.
— Подавленные воспоминания, моя дорогая, — сказала доктор Селф. — Не сомневайтесь в вашем внутреннем «я». Я говорю это всем своим последователям. В чем нельзя сомневаться, Карен?
— В своем внутреннем «я».
— Правильно. Ваше внутреннее «я» знает правду. Ваше внутреннее «я» знает, что реально.
— Правду об отце? Что-то реальное, чего я не помню?
— Невыносимую правду, невероятную реальность, которую вы не смогли тогда принять. Видите ли, моя дорогая, на самом деле все сводится к сексу. Я могу помочь вам.
— Пожалуйста, помогите!
Доктор Селф терпеливо увела ее назад, в прошлое, в то время, когда ей было семь лет, и, руководствуясь интуицией, направила к сцене самого первого психического преступления. Впервые за всю свою бесполезную, растраченную впустую жизнь Карен подробно рассказала, как отец забрался к ней в постель, как терся пенисом о ее ягодицы, дыша в лицо перегаром, как она ощутила что-то влажное, теплое и липкое на штанишках пижамы. Доктор Селф подвела несчастную Карен к осознанию того, что случившееся не было единичным эпизодом. Сексуальное насилие, за редким исключением, явление повторяющееся, и ее мать, должно быть, догадывалась о происходящем, видя, в каком состоянии одежда и постельное белье маленькой Карен, а значит, сознательно не обращала внимания на унижение, которому муж подвергает их младшую дочь.
— Помню, один раз отец принес мне в постель горячий шоколад, и я разлила его, — сказала наконец Карен. — Помню что-то теплое и липкое. Может быть, случилось это, а не…
— Вам хочется думать, что то был горячий шоколад. А что потом? — Ответа нет. — Если вы его пролили? Кто был виноват?
— Пролила я, и виновата тоже я! — расплакалась Карен.
— Может быть, именно поэтому вы потом злоупотребляли алкоголем и наркотиками? Из-за того, что чувствовали себя виновной в случившемся?
— Нет, нет! Пить и курить травку я начала уже в четырнадцать лет. Ох, не знаю! Я не хочу больше входить в транс, доктор Селф! Эти воспоминания… они невыносимы. Может быть, все было не так, но теперь я думаю, что так.
— Все так, как писал Питрес в «Leçons cliniques sur l’hystérie et l’hypnotisme» в 1891 году, — вздохнула доктор Селф.
В серых утренних сумерках материализовались деревья и лужайки — вид, который скоро станет ее собственностью. Рассказывая о делирии и истерии, она несколько раз посмотрела на хрустальную люстру над кроватью.
— Не могу оставаться в этой палате! — заплакала Карен. — Пожалуйста, поменяйтесь со мной комнатами!
Паркуя свой черный блестящий катафалк в переулке за домом Скарпетты, Люшес Меддикс щелкает резиновой лентой на правом запястье.
Что за чушь! Здесь же рассчитано на лошадей, а не на машины, да еще такие здоровенные! Сердце колотится. Нервы ни к черту. Повезло еще, что не ободрал крыло о деревья или высокую кирпичную стену, отделяющую переулок и старые дома от общественного сада. Заезжать сюда — хуже испытания не придумаешь. Его новенький катафалк только что не кряхтел, переваливаясь через бордюр на брусчатку, взметая пыль и прошлогодние листья. Он вылезает, не выключая двигателя, и замечает наблюдающую за ним из верхнего окна старушку. Люшес улыбается ей — недолго старой перечнице осталось, скоро и ей понадобятся его услуги. Нажимает кнопку интеркома на грозного вида железных воротах и говорит:
— Меддикс.
После долгой паузы, которую он заполняет тем, что объявляет о своем прибытии еще раз, из динамика доносится уверенный женский голос:
— Кто там?
— Похоронное бюро Меддикса. Доставка.
— Доставка? Сюда?
— Да, мэм.
— Оставайтесь в машине. Я сейчас выйду.
Южный шарм генерала Патона, думает Люшес, уязвленный и раздосадованный. Он возвращается к машине, садится за руль, поднимает стекло и вспоминает, что слышал о ней. Когда-то Скарпетта была знаменитой, как Куинси, но потом, в бытность ее главным судебно-медицинским экспертом, что-то случилось… Где? Вспомнить не получается. То ли ее вышибли, то ли она ушла сама, не выдержав давления. Сломалась. Был скандал. Даже, может быть, кое-что покрепче. Потом то громкое дело со Флориде пару лет назад… что-то с голой дамочкой, подвешенной к стропилам. В конце концов бедняжка не вынесла мучений и издевательств и повесилась на собственной веревке.
Пациентка той докторши, что ведет ток-шоу на телевидении. Люшес напрягает память. Замучили там вроде бы не одного человека. Замучили и убили. А доктор Скарпетта давала показания в суде и — точно! — убедила присяжных признать доктора Селф виновной в чем-то. Потом во многих статьях, которые он читал, доктора Скарпетту называли «некомпетентной и предвзятой», «тайной лесбиянкой» и «бывшей».
Может, и правда. Большинство влиятельных женщин похожи на мужчин или по крайней мере хотели бы ими быть, и когда она начинала, женщины в ее профессии были наперечет. А теперь их тысячи. Спрос и предложение, ничего особенного в ней больше нет. Женщины везде и повсюду. Нахватались идей из телевизора и делают то же, что и она. Это да кое-что еще, вот вам и объяснение, почему Скарпетта подалась сюда, в Чарльстон, и работает — чего там скрывать — в бывшей конюшне. Такого Люшес уж точно для себя бы не хотел.
Он живет над похоронным бюро, в доме, которым семейство Меддикс владеет уже больше сотни лет. Трехэтажный особняк на месте бывшей плантации, где еще сохранились хижины рабов, — это вам не крохотный каретный сарай в старом, узеньком переулке. Скандал, да и только. Одно дело — бальзамировать тела и готовить их к похоронам в профессионально оборудованном помещении, и совсем другое — проводить вскрытие в конюшне, особенно когда приходится иметь дело с утопленниками — Люшес называет их зелененькими — и другими, им под стать, которых чертовски трудно представить семье в презентабельном виде. Тут уж как ни старайся, сколько порошка Д-12 ни сыпь, чтоб не воняли в часовне, ничего не помогает.
За воротами появляется женщина, и Люшес Меддикс позволяет себе предаться излюбленному занятию, вуайеризму, тщательно разглядывая ее через темное тонированное стекло. Она открывает и закрывает черные внутренние ворота, потом внешние, высокие, с изогнутыми прутьями, образующими в середине фигуру наподобие сердечка. Как будто у нее есть сердце. Люшес уверен — нет. На ней костюм. Волосы у нее светлые. Рост? Примерно пять футов и пять дюймов. Юбка восьмого размера, блузка — десятого. Он практически не ошибается, когда надо определить, как выглядит голый человек на бальзамическом столе, и даже шутит, что у него «глаз-рентген».
Поскольку она приказала — да еще так грубо — не выходить из машины, Люшес и не выходит. Она стучит в затемненное окно, а его охватывает возбуждение. Пальцы начинают дрожать на колене, тянутся своевольно ко рту, и он говорит им «нет». Щелкает резинкой по запястью, заставляет руку остановиться и, чтобы удержаться от неприятностей, снова щелкает резинкой по запястью и сжимает руль.
Она снова стучит.
Люшес бросает в рот зелененький кружочек «Лайфсэйверс» и опускает стекло.
— Чудное вы выбрали местечко для частной практики, — говорит он, привычно улыбаясь.
— Не туда попали, — говорит она вместо «доброе утро» или «приятно познакомиться». — Что вы здесь делаете?
— Не то место и не то время. Такие, как мы с вами, только этим и живут, — отвечает Люшес с ослепительной улыбкой.
— Откуда у вас этот адрес? — тем же недружелюбным тоном спрашивает она. Похоже, сильно куда-то спешит. — Это не мой офис. И, уж конечно, не морг. Извините за неудобство, но вам нужно сейчас же уехать.
— Я Люшес Меддикс из «Похоронного бюро Меддикса». Это в Бофорте, сразу за Хилтон-Хед. — Он не здоровается с ней за руку, как не здоровается за руку ни с кем, если этого можно избежать. — У нас в некотором смысле один из последних похоронных домов. Семейный бизнес, три брата, включая меня. Есть такая шутка: «Когда звонишь Меддиксу, это еще не значит, что пациент жив». Уловили? — Он тычет большим пальцем за спину. — Умерла дома, вероятно, от сердечного приступа. Восточная дама. Стара, как прах. Полагаю, информацию по ней вы уже получили. Соседка ваша вроде шпионит или как? — Он смотрит на окно.
— Об этом случае я говорила вчера вечером с коронером, — прежним, далеко не любезным тоном отвечает Скарпетта. — Где вы взяли этот адрес?
— Коронер…
— Он дал вам этот адрес? Коронер знает, где мой офис…
— Минутку. Прежде всего в том, что касается доставок, я новичок. До чертиков надоело сидеть за столом да разбираться с родственниками усопших, вот и решил, что пора прокатиться.
— Здесь мы разговаривать об этом не будем.
«Еще как будем», — думает Меддикс.
— Вот и купил «кадиллак» 1998 года. Раздельная система выпуска отработавших газов, двойной карбюратор, литые алюминиевые диски, черные дроги. Полный порядок. Если б еще старухи не было…
— Мистер Меддикс, следователь Марино сейчас едет в морг. Я только что ему звонила.
— Во-вторых, я еще никогда не привозил тело вам. И где находится ваш офис, не знал, пока не посмотрел…
— Вы же сказали, что адрес вам дал коронер.
— Он мне другое сказал.
— Вам действительно придется уехать. Я не позволю, чтобы у меня за домом стоял катафалк.
— Видите ли, семья этой дамы желает, чтобы похоронами занимались мы, поэтому я и сказал, что доставку тоже возьму на себя. А ваш адрес посмотрел…
— Где? Где вы его посмотрели? И почему не позвонили моему следователю?
— Я ему звонил, да только он не удосужился перезвонить, так что мне пришлось искать адрес самому. — Люшес щелкает резинкой. — В Интернете. В списке Торговой палаты. — Он с хрустом раскусывает истончившийся леденец.
— Этот адрес не зарегистрирован, и в Интернете его никогда не было. С моим офисом — моргом — его тоже никогда не путали, а я живу здесь два года. Вы первый, с кем такое случилось.
— Ну-ну, не сердитесь так. Я за Интернет не отвечаю. — Он щелкает резинкой. — И никакой проблемы не было бы, если бы мне позвонили в начале недели, когда нашли того мальчика. Доставил бы куда надо. Вы прошли мимо меня, даже не взглянули, а ведь если бы мы работали вместе, вы бы наверняка дали нужный адрес.
Люшес снова щелкает резинкой, все больше раздражаясь из-за отсутствия уважения с ее стороны.
— Если коронер не просил вас отвезти тело, как вы оказались на месте преступления? — спрашивает она требовательным тоном и смотрит в упор, как на какого-нибудь смутьяна.
— У меня такой девиз: «Просто появись». Поняли? Иногда самое главное — просто первым оказаться на месте.
Он щелкает резинкой. Она смотрит на него выразительно, потом переводит взгляд на полицейский сканер в салоне. Люшес проводит языком по прозрачному пластиковому фиксатору, который носит на зубах, чтобы не кусать ногти. Щелкает резиновой лентой на запястье. Сильно, как хлыстом. Чертовски больно.
— Поезжайте, пожалуйста, в морг. — Скарпетта поднимает глаза к окну, из которого за ними наблюдает соседка. — Я позабочусь о том, чтобы следователь Марино встретил вас там. — Она отступает от катафалка, но замечает вдруг что-то и наклоняется, чтобы рассмотреть получше. — А вот это уже интересно. — Скарпетта качает головой.
Меддикс вылезает из машины, смотрит и…
Невероятно!
— Черт! — восклицает он. — Черт! Черт! Черт!
