Глава семнадцатая
Запах стоячей воды проник в меня и наконец материализовался, словно его выделяла сама субстанция моих снов. Топкая дорога, вспарывающая болота на протяжении многих километров, стальными челюстями вцепилась в колеса моего автомобиля. Я нажал на акселератор. Машина буксовала. Дальше пришлось двигаться пешком.
Последние комары в преддверии зимних холодов плясали над мутной поверхностью, иногда задевая ее и поднимая миниатюрную волну грязи, а потом прятались среди вытянутых стеблей камыша. Чем дальше я продвигался, тем более вязким становилось болото. Мрачный пейзаж вокруг меня уже не имел ничего общего с постером Серпетти, и я тщетно искал остров, островок или кочку, где могло бы разместиться шале. Косые лучи солнца играли на редких участках, где воде удавалось пробиться сквозь густые заросли кувшинок. Мне казалось, что я могу идти прямо по болоту, настолько щедрой была растительность. Стена гигантских, выше двух метров, и торчащих, как копья воинов, стеблей тростника мешала разглядеть что-нибудь, кроме этого зеленого узилища, в котором я двигался.
Я продолжал ориентироваться на узкую дорожку, петляющую среди болот, опасаясь, что она может вдруг внезапно закончиться или зыбучие пески затянут меня на дно. Я цеплялся за согнувшиеся под тяжестью влаги ветки, перепрыгивал через корни, гигантскими анакондами уходящие вглубь с поверхности.
Обходя ствол с прогнившей корой, я наконец разглядел какую-то хижину, взобравшуюся на поросший деревьями и тростниками островок посреди буро-зеленой болотной воды. К берегу была причалена лодка, а из щелей ставен пробивался тревожный свет. Пригнувшись, я подобрался к воде и в отчаянии стал озираться в поисках какого-нибудь судна или другого способа, позволившего бы мне пересечь пятьдесят метров супа из кувшинок, отделяющих меня от островка.
Сняв куртку и ботинки, я скользнул в воду и, стиснув зубы, двинулся вдоль берега. Вода поднялась мне до щиколоток, потом до бедер и добралась до живота. Гниющая болотная ряска облепила тело. Вода была ледяная. Градусов семь-восемь, не больше. Если я не хотел пойти ко дну от переохлаждения, в моих интересах было двигаться как можно быстрее. Я поднял над головой руки с оружием. Неожиданно какая-то волна захлестнула меня, и я провалился в илистую яму. Пытаясь вздохнуть, рефлексивно глотнул вонючей жижи и выскочил на поверхность с ноздрями и ртом, забитыми мелкими болотными растениями. От неожиданности я выронил оружие; тщетно пытаясь нащупать его пальцами ног, я нырял под воду, но захватывал со дна только вязкую разлагающуюся субстанцию.
Я поплыл. Словно стараясь удержать, стебли кувшинок цеплялись за руки и ноги. Холод постепенно вступал в свои права. У меня одеревенели губы, ступни, мышцы рук, грудь. Пальцы на руках и ногах покалывало, казалось, вот-вот они разобьются, как льдинки. Раненое плечо ныло от боли, будто в него попала вторая пуля…
Наконец, обессилевший, окоченевший и безоружный, я выбрался на берег. Мокрая одежда обвисла под тяжестью налипшего на нее ила и мелкой растительности. Небо с поразительной скоростью заволакивала тьма, над болотом разносилось бульканье жаб. На земле валялись большие палки. Я вооружился одной из них, выбрав покрепче, но достаточно легкую, чтобы иметь возможность свободно манипулировать ею. Корни и гнилые ветки впивались в ступни. Какой-то острый сучок воткнулся прямо в палец ноги. Я едва сдержал крик, уселся и, стиснув зубы, вытащил занозу. Мои затвердевшие от холода мышцы постепенно стали приобретать относительную эластичность. Наконец я подобрался к хижине. Болото сменила высокая трава и, слава богу, сделала мое продвижение менее заметным…
Ставни закрыты. Я обошел вокруг шале, прижал ухо к стене и замер. До меня долетело воркование радиоприемника, но никакого другого звука я не расслышал. Я попробовал заглянуть внутрь, но мешали планки ставен, стоящие под углом. С наступлением сумерек поднялся холодный пронизывающий ветер, от которого буквально сводило руки и ноги.
Я задумался о том, как проникнуть в дом. Заглянув в замочную скважину, я ничего не увидел: в ней торчал ключ. Я с осторожностью взялся за ручку, нажал на нее — и, к моему крайнему удивлению, дверь открылась без малейшего сопротивления. Я прыгнул в волчью пасть, потрясая над головой палкой…
И увидел свою жену с повязкой на глазах, крест-накрест привязанную к столу, с открытой в оскорбительной наготе грудью. Внутри ее круглого живота я угадал присутствие крошечного существа и не мог сдержать хлынувшего у меня из глаз горестного потока слез. Внутренний импульс, непредвиденный прилив самых чистых чувств парализовал меня, я закачался и рухнул на пол. С трудом поднявшись, я снова упал, когда лицо Сюзанны вдруг обратилось в мою сторону. Слова отчаяния застряли у меня в горле, и на мгновение, показавшееся мне вечностью, я потерял способность дышать.
Я думал лишь о том, чтобы снять с ее глаз повязку, сжать ее в объятиях, целовать, окутать ее своей любовью, гладить ее волосы, живот, пусть всего несколько секунд. Но остатки моих фараонских импульсов потребовали от меня прежде всего осмотреть кухню и ванную. Никаких следов Серпетти. Не раздумывая, я бросился к двери и запер ее на ключ. Я приблизился к своей любимой, к своему будущему ребенку, которого любил уже больше всего на свете, и, даже не прикасаясь к ним, ощутил, как от их тепла согревается моя душа.
Сюзанна молчала. Ее руки побелели от стягивающих запястья веревок. Верхняя часть тела, со следами высохшего пота, испещренная глубокими бороздами и более или менее заметными пятнами, вопияла о ее страданиях. Снова разразившись слезами, я склонился над ней. Мои пальцы, руки, ноги, все мое тело сотрясалось от холода, страха, вселенской скорби. Я уцепился за край стола и, собрав все свои силы, превозмогая собственную боль, сорвал с нее путы. Пусть это движение, это мгновение останется в моей памяти до самой смерти…
Ее нижняя губа шевельнулась, и беззвучный крик вырвался из горла. Она стала завывать и с такой силой судорожно двигать запястьями и лодыжками, что веревка прорезала ей кожу. Мышцы ее точеных ног задрожали, все тело задергалось, словно под действием электрического тока. И ее крики разнеслись высоко, высоко в наступающей ночи…
— Дорогая! Дорогая моя! Сюзанна!
Внезапно что-то заставило ее умолкнуть. Мой голос. Она узнала мой голос. Голос своего мужа. Голос человека, пришедшего к ней с любовью, с поддержкой, а не с оскорблениями и ударами. Через мгновение ее взгляд встретился с моим. Я прочел в них воспоминание о нашей встрече, наших счастливых днях, нашей совместной борьбе. Я уловил в них непостижимое чувство матери к своему ребенку…
— Дорогая! Дорогая! Я люблю тебя! Я люблю тебя!
Я до хрипа повторял эти слова, прижавшись губами к ее уху, гладил ее по волосам, по животу… О этот живот! Мой ребенок! Наш ребенок! И я прижал ее к себе…
Мелкие пузырьки пены стекли с ее губ, расширенные зрачки уставились в потолок…
— Сюзанна! Останься со мной! Прошу тебя! Сюзанна! Не оставляй меня!
С огромным трудом мне удалось развязать ей руки. Наконец я снял путы с ее щиколоток, и моя жена свернулась калачиком в углу стола. Волосы попали ей в рот, в глаза, почти полностью закрыли лицо. Во влажном воздухе отвратительно запахло мочой, у ее ног разлилась лужица. Ее живот, ягодицы, прижатые к груди ноги пришли в движение. И вся она как-то раскачивалась, раскачивалась, раскачивалась…
Я знал, что она может вернуться ко мне, что где-то в непримиримой механике ее сознания остается дверка, открытая к свету…
Я протянул к ней руки, но в этот момент меня окликнул какой-то голос. Измененный голос. Один из тех, которые я уже слышал по телефону.
— Добро пожаловать, Франк! — Тома Серпетти целился в меня из старого кольта, который, похоже, был еще во вполне боеспособном состоянии. Он появился из скрытого ковром люка и теперь стоял на верхних ступеньках лестницы. Прежде чем невыносимо злобно улыбнуться мне, он положил на пол изменяющее голос устройство. — Я должен был это видеть, Франк! Встреча с женой после полугода разлуки! Ты заметил, как я хорошо о ней заботился?
Он произвел кольтом движение, заставившее меня бросить только что подобранную палку. Я повиновался и поднял руки. Сюзанна вздрогнула, повела пустым взглядом и снова принялась раскачиваться, как деревянная лошадка, склонив голову между колен, к животу.
— Боже мой, Тома! Что ты с ней сделал?
— Твоя жена превратилась в молоток. Через четыре месяца, просто так, без всяких причин. В один прекрасный день. Я мог бы от нее избавиться, это сильно облегчило бы мне жизнь… Но я предпочел идти до конца ради игры… Ради славы, ради денег… Ради приза… переходящего приза от тебя — ко мне…
— Ради игры! Но… Как ты смеешь!
Его глаза зажглись темным пламенем, зрачки увеличились, как у загнанного зверя, готового убить, чтобы сохранить собственную жизнь…
— Можешь себе представить, Франк! Ты знаешь кого-нибудь умнее меня? Видел, как я вас всех дурачил? Жизнь, смерть — все это лишь большая игра. Если бы ты только знал, как я себя уважаю! О! Дорогой мой! Никто, ни один человек не сможет превзойти то, что я совершил! Я все контролировал, Франк, с самого начала. Скрещение судеб, окончательное прекращение движения жизней… Как с модельками поездов!
Я опустил руки, но он прицелился, и я снова их поднял. Лужи болотной воды стояли у меня под ногами, усталые израненные плечи жгло огнем.
— Объясни мне. Я должен понять про Сюзанну. Как ты узнал, что она беременна?
Он посмотрел на нее долгим взглядом:
— Она сама сказала мне после похищения. Это был последний всплеск ее сознания. Наверное, надеялась, что я отпущу ее. Подумать только, хотела сделать тебе сюрприз! Правда, мило? — Он присел на край стола. — Я задумал многосерийный фильм. Отправил по Интернету первый файл этой акуле Торпинелли. Я знал, что он возьмет, что такой фильм на черном рынке, в той среде, с которой я тебя постепенно знакомил, будет цениться на вес золота… Спрос увеличился, многочисленные заказы становились все более изобретательными! И я понял, что мне это нравится! Это возбуждало меня до такой степени, что ты и вообразить не можешь! Я был абсолютным повелителем всех своих жертв, а заодно и всех мужчин, десятками дрочивших, глядя мои шедевры!
— Ты… Ты…
— Но прежде чем приступить к делу, мне требовался сценарий, мне надо было чем-то занять вас, психологов, полицейских, научных специалистов… С этой точки зрения Интернет — просто золотая жила. В нем можно откопать отчеты о вскрытиях, исчерпывающие руководства по используемым полицейскими методам, перечень оборудования, средств слежки за преступниками… Полный набор, чтобы проанализировать ваши просчеты, достижения, способы работы… Короче, залезть в самое ваше нутро… Я поехал в Бретань, чтобы набрать там этой особенной воды и оставить ее в желудке Приёр. Неплохо, а? А эти психокриминалисты?! Я веселился как безумный! Я играл с вами, как кукловод со своими деревянными марионетками! Я успешно направил вас в острые челюсти BDSM4Y. У вас ведь там ничего не вышло, если я не ошибаюсь? — Он пересел на стул. — Я в самом начале наткнулся на документы, рассказывающие об отце Михаэлисе. Его карьера показалась мне… заслуживающей внимания. Тем более что вся эта история, как по волшебству, прекрасно увязывалась с рождением твоего ребенка и именем твоей жены… Будто все это было написано, ну, не знаю…
Он пошевелил в воздухе пальцами, как чародей, рассыпающий свой шарлатанский порошок… Я ждал момента, чтобы подойти к нему поближе. Сделав шаг вперед, я спросил:
— А Розанс Гад? Зачем было ее убивать?
— Я ее и не убивал, Франк! С этой бретонской кретинкой действительно произошел несчастный случай! Благодаря ей я снял свои первые фильмы. Она оказалась более чем сговорчивой! И ты мог видеть, как народ толпами стучался в двери моих пиратских сайтов, чтобы посмотреть эти видео! На самом деле, думаю, именно это и толкнуло меня пойти еще дальше в своих экспериментах.
— А эти девушки, которых ты убил? Ты нанимал их через Интернет?
— Ты вообще отдаешь себе отчет в том, что эта сука Приёр хвасталась тем, что калечила трупы в прозекторской? Она демонстрировала это как трофеи, как свои личные достижения, а куча болванов ликовала, глядя на ее исповедь. А Мариваль? Эта тварь, спрятавшаяся в гуще леса? Она думала, что можно безнаказанно показывать свою киску, фокусничать с животными? Я ей дал понять, что Интернет может быть очень опасен… Что не стоит провоцировать людей, мастурбируя перед камерой… Что никогда и нигде нельзя чувствовать себя в безопасности… Думаю, после более чем полутора месяцев созревания на бойне… она усвоила урок. Эти женщины заслужили то, что с ними произошло! Я не убивал безвинных!
— Все для тебя складывалось великолепно до Манчини?
Его лицо исказила гримаса.
— Этот идиот Торпинелли был недостаточно осторожен. Я полагаю, что его придурок-кузен сунул нос в его дела, а именно в содержимое его компьютера. Этот Манчини, эротоман недоделанный… Видишь ли, сам захотел попробовать… Такие фильмы не для любителей вроде него. Мне бы следовало лично заняться им. Это бы избавило тебя от необходимости лезть в дерьмовые дела в Ле-Туке.
— Брат-шизофреник, Йення, твой отъезд в Италию во время первого убийства… Все ложь?
— Так просто было манипулировать твоей женой! Бедный Тома с братом-шизофреником, с одной стороны, а с другой — заброшенная жена, решившаяся излить свое горе на интернет-форумах… Пф-ф-ф… Ну до того легко… Проще не бывает… Фараон ты или нет? Тебя никогда не учили не доверять людям, которых ты не знаешь? Благодаря Интернету очень просто придумать себе жизнь, пролезть в самые сокровенные тайны супругов, холостяков, детей… А они даже и не заметят! Мы живем в эру киберпреступлений, Франк, это следовало бы вбить в твои куриные мозги!
Краем глаза Серпетти следил за Сюзанной. Она бредила, между ее раздвинутыми ногами выливался пенный поток. Воздев руки, я спросил его:
— Что ты собираешься теперь сделать? Прикончить нас? Сколько еще безвинных ты собираешься убить?
— Я почти завершил свой труд, Франк. А там посмотрим. Есть один малыш, которого я еще должен обучить. Ему очень нравятся мои видео, и я уверен, что однажды он сможет делать не хуже.
Он махнул револьвером в сторону:
— Прижмись к стене! К той, дальней! И сядь в угол!
Я рискнул сделать шаг к нему, но мой порыв заставил его направить дуло на Сюзанну:
— Считаю до трех! Раз, два…
— Ладно! Не стреляй! Я сделаю то, о чем ты просишь…
Я попятился и присел в угол, держа руки над головой.
— Прекрасно, — улыбнулся он. — Ты снова на лучших местах и сможешь присутствовать на спектакле вроде того, что произошел на бойне! Только теперь я разрешу тебе смотреть!
По-прежнему держа меня на мушке, он достал из рюкзака стерильный набор хирургических инструментов, необходимых для срочного вмешательства: скальпели, марлевые салфетки, дренаж, кривые иглы и шелковую нить.
Раздвинув стол, он разложил на нем медицинские принадлежности.
— Все готово к рождению твоего ребенка… Недостает только… — он порылся в рюкзаке, — камеры.
Я уперся руками в пол, чтобы встать, но он выстрелил, и пуля взвизгнула в двух сантиметрах от моих ног. Сюзанна закричала.
— Еще раз дернешься, застрелю! Не двигайся! Попробуй только шелохнуться! Руки подними, подними свои чертовы руки! — Он с осторожностью, словно заяц, петляющий перед охотничьей собакой, приблизился и сунул мне под нос дымящееся дуло. От запаха пороха у меня закружилась голова. — Закрой глаза, козел!
— Стреляй! Стреляй же! Чего ты ждешь?
Я почувствовал, как сильный жар разливается по моей шее. Когда я открыл глаза, он продемонстрировал мне пустой шприц:
— Кетамин… Узнаешь? Это тебя немного успокоит. Я ввел дозу, которая позволит тебе в полном блаженстве улавливать звук и свет, но не даст тебе… пораниться…
Он подошел к Сюзанне, ввел препарат и подтащил ее к импровизированному операционному столу:
— Ну вот… Просто чтобы ты вела себя поспокойнее, Сюзанна…
Он обернулся ко мне:
— Твоя жена теперь всего лишь призрак того, кем она была прежде. Она мертва, Франк. Разве ты не понимаешь? Взгляни на нее! Посмотри ей в глаза!
С нижней челюсти Сюзанны стекала пенистая слюна и сползала по подбородку. Она была далеко, где-то на другой планете. И все же на какое-то мгновение мы с ней вновь обрели друг друга. Ненадолго… Так ненадолго…
Как и в предыдущий раз, но не так сильно, мои члены отяжелели и все мое тело словно бы застыло в бетоне. Пальцы отделились от кистей, кисти от запястий, запястья от рук, а руки от тела. Я превратился в ледяную глыбу.
Серпетти распластал Сюзанну на столе. Она подчинилась без единого стона. Ее зрачки расширились так, что белки исчезли за ними, рот был открыт, словно она собиралась обратить свою беззвучную мольбу к небу…
Я пробормотал:
— Сюзанна… Сюзанна… Я люблю тебя…
И когда Серпетти нагнулся, чтобы подобрать свернутые на полу кольцом веревки, она дернулась, выгнулась дугой, словно ее пронзил электрический ток чудовищной силы, и со страшным воплем воткнула ему в шею скальпель, вложив в свое движение всю силу ненависти, созревавшей в ней долгие месяцы. Войдя в трахею справа, лезвие вышло с другой стороны. Кольт упал и оказался у моих ног.
Серпетти открыл рот, издал сдавленный крик и поднес обе руки к горлу, откуда бил небольшой фонтан крови. Он рухнул на колени и, движимый яростью, жаждой убивать еще и еще, вытянулся, не сводя глаз с оружия. Язык, зубы, десны окрасились кровью с примесью звериной злобы, идущей прямо из его кишок. Сейчас он схватит револьвер! Схватит и, прежде чем умереть, выстрелит! Сюзанна лежала на полу, тоже обездвиженная приливом кетамина в сосуды. Серпетти зашевелился, пополз, в кровь обдирая ногти о каменный пол, и вытянулся в последнем усилии. Рука его замерла в нескольких сантиметрах от оружия. Еще мгновение его глаза были открыты, и мои губы успели прошептать:
— Ты… проиграл… Мой ребенок… родится… а ты… будешь гнить… в аду…
Вместе с кровавым пузырем он выпустил свои последние десять процентов воздуха, мертвый взгляд полыхал нечеловеческой ненавистью…
Когда его черная душа отлетела, волосы Сюзанны распушились, будто наэлектризовались сами по себе… И тогда я понял, что Элизабет Вильямс и Дуду Камелиа витают в эфире где-то тут, поблизости…
