Глава тридцать седьмая
Гамаш развернул машину и понесся к Уильямсбургу, к столовой на рю Принсипаль.
– Мне нужна помощь, – сказал он у дверей.
Все глаза повернулись в его сторону: крупного сложения незнакомец, весь покрытый снегом, и еще с какими-то просьбами.
– Я старший инспектор Гамаш из Квебекской полиции. На Лак-Брюм в снегу застряли три женщины. Нам нужны снегоходы, чтобы их спасти.
После секундной паузы из-за стола поднялся человек и сказал:
– Глупые утки. – Это произнес Билли Уильямс, как всегда неразборчиво.
– Я с тобой. – Встал еще один человек.
Вскоре заведение почти опустело, и не прошло и нескольких минут, как Гамаш сидел за спиной Билли, а целый флот снегоходов несся по рю Принсипаль к озеру Лак-Брюм.
Завывала снежная буря, и Гамаш напрягал зрение, стараясь разглядеть упавших женщин и направить к ним Билли.
– Они где-то здесь! – прокричал Гамаш канадской вязаной шапочке Билли.
Билли замедлил скорость. Вокруг них осторожно, чтобы не наехать на женщин, двигались другие снегоходы. Билли, стоя, аккуратно вел свою машину по глубокому снегу в поисках бугра, возвышенности, тела.
– Катер зашибись! – прокричал Билли, показывая на какую-то точку, невидимую Гамашу.
Вокруг них была полная белизна. Уильямсбург исчез, берег исчез, в снежной буре исчезли другие автомобили. Билли развернул машину и направился к месту, которое, на взгляд Гамаша, ничем не отличалось от других на озере. Но по мере их приближения стали вырисовываться контуры.
Женщины упали, держась друг за друга, и теперь они были почти целиком занесены снегом. Но Билли Уильямс нашел их. Он стянул с рук перчатки, и, пока Гамаш пробирался через глубокий снег, Билли сунул пальцы в рот и свистнул. Этот звук врезался в вой бури. Гамаш опустился на колени и принялся откапывать Эм, Матушку и Кей, а Билли продолжал свистеть, и к тому времени, когда Гамаш откопал женщин, к ним уже тянулись руки других спасателей. Люди спешно отнесли трех женщин на снегоходы, и через несколько минут все уже мчались к берегу.
Гамаш цеплялся за Билли. Все вокруг было белым. Снег проникал в них – было невозможно не только дышать, но и видеть. Откуда Билли знал, где находится берег, было загадкой. У Гамаша возникло впечатление, что они едут в другую сторону – вглубь озера. Он открыл было рот, чтобы сообщить об этом Билли, но решил, что лучше промолчать.
Он знал, что потерял ориентацию. И еще знал, что должен доверять чутью Билли. Он вцепился в Билли и ждал, когда снегоход уткнется в берег, поднимется вверх по склону и окажется на рю Принсипаль. Но этого не случилось. Прошли пять минут, потом десять, и Гамаш понял, что они посреди Лак-Брюм. Потерялись. В пургу.
– Где мы? – прокричал Гамаш в шапочку Билла.
– Будь спок, не мельтеши! – прокричал Билли и продолжил движение.
Три минуты спустя – хотя Гамашу и показалось, что прошла целая вечность, – снегоход поднялся на небольшое возвышение, и Билли повернул налево. Неожиданно они оказались в сосновом лесу. Берег. Они выбрались на берег, с удивлением думал Гамаш. Он оглянулся и увидел, что за ними протянулась цепочка снегоходов.
Билли направил снегоход по тропинке на улицу, еще не очищенную от снега, впрочем, машин на ней не было. Гамаш оглянулся, пытаясь отыскать свою машину: он знал, что ему предстоит неблизкая поездка в больницу Кауансвилла. Но Билли повез их другим путем.
«Черт бы его подрал, – подумал Гамаш. – Он потерялся на озере, и теперь один Господь знает, где мы оказались».
– Громкоговоритель! – прокричал Билли, показывая вперед.
Гамаш увидел громадный синий подсвеченный знак. Больница.
Билли Уильямс провез их в пургу через озеро прямо к больнице.
– Откуда вы узнали? – спросил Бовуар Гамаша.
Они оба сидели и смотрели на Кей Томпсон. Она была подключена к всевозможным приборам и капельницам, завернута в термоодеяло для обогрева. Похожа она была на печеную картофелину. Как и ее отец много лет назад, она заглянула в глаза неминуемой смерти и осталась живой, хотя шансов у нее практически не было.
Гамаш вытащил из кармана скомканный мокрый лист бумаги. Протянул его Бовуару, потом посмотрел на Кей, думая, в каком, вероятно, аду прожила она последние дни – ведь она знала, как они почти наверняка поступят.
Бовуар сел и аккуратно разделил бумаги, после чего снова соединил их в письмо. Оно было написано рукой Эмили, четким, старомодным почерком на прекрасном французском. В нем объяснялось все. То, что Кри напомнила Эмили ее сына Дэвида. Такого талантливого, такого радостного, когда дело касалось музыки. И, услышав после церковной службы, как Си-Си третирует своего ребенка, они поняли, что выбора у них нет. Они должны были убить Си-Си, чтобы спасти Кри.
– Это многое объясняет, – сказал Бовуар, дочитав письмо. – И техническую сложность преступления, и почему Кей заявляла, что ничего не видела. Теперь все становится ясно. Для совершения преступления требовалось участие всех троих. Никотиновая кислота была в чае Матушки, Эмили регулировала, когда Матушке нужно устроить весь этот шум на площадке, чтобы отвлечь внимание зрителей от Си-Си. Кей оперлась на стул, нарушила его симметрию. Они знали, что Си-Си непременно выправит его. – Бовуар показал на письмо, лежащее на его коленях. – Мадам Лонгпре умоляет вас позволить им покончить с собой, и вы соглашаетесь.
Господь не дал Бовуару дара деликатности, и все же он постарался, чтобы его слова звучали не слишком резко.
Гамаш вышел из реанимационной в толчею коридора. Доктора и медсестры сновали туда-сюда, в реанимационной было полно жертв автокатастроф, лыжников со сломанными костями, людей с переохлаждением и обморожениями. Гамаш и Бовуар нашли два пустых стула и сели.
– Ты прав: я думал позволить им умереть. – Он едва верил, что произносит эти слова. – Еще вчера я знал, что, кроме них, убить Си-Си было некому. Письмо Эм только подтвердило мои догадки. Но, глядя, как они уходят все дальше, я вдруг подумал об эскимосских стариках, которые уходят на дрейфующий лед и плывут к смерти, чтобы в голодные времена не становиться лишним ртом и обузой. Они отдавали свои жизни, чтобы жили другие. Потом я вспомнил про сапожки Си-Си.
– Унты. Эскимосские сапожки. Вы хотите сказать, что к этому делу каким-то образом причастны эскимосы? – недоуменно спросил Бовуар.
– Нет, – Гамаш слегка улыбнулся ему в ответ.
– Слава богу. В этом участвовали только трое. А то я уж думал, что вся деревня.
К ним по коридору спешил молодой доктор, вытирая на ходу руки.
– Старший инспектор Гамаш? Я только что от мадам Мейер. Похоже, она будет жить. По виду хрупкая, но здоровье железное. У нее, конечно, отморожения и умеренное переохлаждение. Любопытно, что снег, вероятно, спас всех троих. Он создал что-то вроде одеяла, которое защитило их. Но что касается другой женщины, Эмили Лонгпре…
Гамаш на мгновение закрыл глаза.
– Боюсь, мы ее потеряли.
Гамаш знал это. Когда он поднял ее, она была невероятно легкой. Он чувствовал, что должен помогать ей, иначе она умрет прямо у него на руках. Он держал ее и нашептывал ей все молитвы, какие знал. Но трещина в сосуде была слишком велика.
Теперь Эмили Лонгпре свернулась калачиком в руках Гаса, в тепле и безопасности. Она была счастлива, слушая, как Дэвид играет Концерт для скрипки Чайковского. Эм была дома.
– Мадам Мейер в сознании, если вы хотите поговорить с ней.
– Очень хочу.
Гамаш двинулся следом за доктором по коридору.
– Да, хотел у вас спросить, – сказал доктор у двери. – Мадам Мейер все время повторяет что-то, и я подумал, может, вы знаете.
– Намасте, – кивнул Бовуар. – Это означает, что Бог во мне приветствует Бога в вас. – И пояснил Гамашу, который удивленно посмотрел на него: – Я это выяснил.
– Нет, про намасте я знаю, – возразил доктор, открывая дверь.
– Эскимосские сапожки, – сказал Гамаш Бовуару. – Эмили Лонгпре не упомянула их в письме. Она не знала про них, пока я ей не сказал. Но даже и тогда она не поняла значения моих слов.
Гамаш исчез в палате Беатрис Мейер.
Бовуар остался на пороге один. О чем это толкует шеф?
И тут до него дошло. Три Грации, как эскимосы, пытались покончить с собой, чтобы спасти кого-то другого. Спасти настоящего убийцу.
Они не убивали Си-Си. Это сделал кто-то другой.
Из палаты до него донесся голос Беатрис Мейер:
– В жопу папу римского!
Бовуар снова подвел машину к дому. Когда он нажал на тормоза, ее занесло, словно и машина не хотела здесь останавливаться.
Старый дом Хадли был почти полностью погружен в темноту, дорожка к дому не расчищена, но на ней никаких следов. Целый день никто не входил в дом и не выходил из него.
– Вызвать помощь?
– Нет, я думаю, он не удивится, увидев нас. Может, даже почувствует облегчение.
– Я так и не могу понять, почему Си-Си вышла за него, – пробормотал Бовуар, глядя на закрытую дверь.
– Из-за его имени, – ответил Гамаш. – Этот ответ мне подсказала Николь.
– А она-то как поняла?
– Вообще-то, она не поняла. Но она сказала мне, что пошла спасать Сола Петрова из-за его имени. Сол. У нее был дядюшка Сол, и считается, что он виноват в том, что бо`льшая часть семьи погибла в Чехословакии. Включая и самого дядюшку Сола. Это сработало на инстинктивном уровне. Ничего рационального в ее поступке не было.
– Что бы она ни делала, в этом нет ничего рационального.
Гамаш остановился на полпути к дому и повернулся к Бовуару:
– Во всем есть рациональное зерно. Не недооценивай ее, Жан Ги. – Он смотрел в глаза Бовуара немного дольше, чем это было необходимо. – Все это дело связано с верой и силой слова. Си-Си де Пуатье вышла за единственного человека, за которого могла выйти. Она вышла замуж за отпрыска королевской крови. Любимым сыном Алиеноры Аквитанской был Ришар Кёр де Лион. По-английски – Ричард Львиное Сердце. Ришар Лион.
– Ее привлекло имя, а не сам человек?
– Это случается довольно часто. Если тебе нравится имя Рожер, ты вдруг обнаруживаешь, что испытываешь симпатию ко всем Рожерам.
Бовуар фыркнул. Он не мог вспомнить никаких симпатий к Рожерам со своей стороны. И точка.
– И противоположное тоже верно, – продолжил Гамаш. – Ты, например, ненавидишь Жоржей, а потому велика вероятность того, что, встретив Жоржа, ты будешь испытывать к нему антипатию. Я и про себя это знаю. Ничуть этим не горжусь, но так случается. Один из моих лучших друзей – суперинтендант Мишель Бребёф. Каждый раз, знакомясь с человеком по имени Мишель, я думаю о Бребёфе и тут же проникаюсь симпатией к новому знакомцу.
– Вы тут же проникаетесь симпатией к незнакомому человеку. Это не в счет. Дайте мне отрицательный пример.
– Ну хорошо. Сюзанна. В младшей школе девочка по имени Сюзанна каких только подлостей мне не делала.
– Так она делала вам подлости? – Лицо Бовуара сморщилось от смеха.
– Ужасно низкие подлости.
– И что именно? Вонзала вам нож в спину?
– Обзывала меня по-всякому четыре года. Столько лет преследовала меня по коридорам, под арками, по лабиринтам моего собственного разума.
– Эти последние ваши слова были цитатой, если не ошибаюсь.
– Боюсь, что так. «Райская гончая» английского поэта Фрэнсиса Томпсона. А может, она и была гончей. Она научила меня, что слова ранят, а иногда убивают. А случается, что исцеляют.
Они подошли к двери и нажали кнопку звонка. Дверь открылась.
– Месье Лион, – сказал Бовуар, переступая через порог. – Нам нужно поговорить.
Гамаш опустился на колени перед Кри. Ее руки и ноги стягивал алый купальный халат.
– Кто же будет присматривать за ней? – спросил Лион. – Как она будет без меня?
Бовуар чуть ли не вскрикнул: а с чего это вдруг Ришар Лион озаботился судьбой дочери? Вот до чего ее довела жизнь под «присмотром» отца! И теперь она, эта жизнь, может только улучшиться. Но Бовуар придержал язык, увидев лицо Лиона – робкое, испуганное, смирившееся с поражением.
– Можете не беспокоиться, – сказал Гамаш, медленно распрямляясь. – За ней присмотрят.
– Я должен был раньше остановить Си-Си. Не допустить этого. Си-Си вела к этому с самого рождения Кри. Несколько раз я пытался поговорить с ней. – Лион посмотрел на Гамаша, умоляя взглядом о понимании. – Но ничего не получилось.
Все трое посмотрели на Кри, которая сидела на своей кровати среди конфет и оберток, словно здесь разразилась шоколадная буря. Она – конечное звено в цепочке всех страхов и фантазий ее матери и бабки. Вот их творение. Подобие монстра, созданного Франкенштейном. Лоскутное одеяло их собственных страхов.
Старший инспектор Гамаш взял ее за руку и посмотрел ей в глаза:
– Кри, почему ты убила свою мать?
Лежа на берегу, Кри чувствовала лучи горячего солнца на своем лице и длинном, гибком теле. Ее бойфренд протянул руку и коснулся ее, с невыносимой нежностью заглянул в глаза. Его юное тело светилось и сияло, словно насыщенное светом, и он притянул ее к себе, нежно поцеловал, прижался к ней.
– Я люблю тебя, Кри, – прошептал он. – В тебе есть все, что только можно желать. Я думаю, ты сама не понимаешь, как ты прекрасна, талантлива, блестяща. Ты самая замечательная девушка в мире. Ты не споешь мне?
И Кри спела. И, услышав ее голос, молодой человек в ее объятиях вздохнул и улыбнулся от счастья.
– Я тебя никогда не оставлю, Кри. И никому больше не позволю сделать тебе больно.
И она поверила ему.
