Глава тридцать четвертая
– Она была нашей подругой, – заговорила Эмили, глядя в глаза Гамашу. – Мы называли ее Эль, но она подписывалась одной буквой – «Л». – Впервые за много дней Эмили ощутила душевное спокойствие. – Она жила по соседству со мной. – Эм показала на маленький дом в квебекском стиле, с крутой металлической крышей и крохотными спальнями. – Ее семья продала его много лет назад и уехала отсюда. Это произошло после исчезновения Эль.
– А что случилось?
– Она была моложе нас. Очень миленькая, очень добрая. Такие дети часто становятся объектом насмешек. Но с Эль было иначе. Она была девочкой, которая пробуждала в других лучшие качества. Она была яркой, как ни посмотри. Золотая девочка во всех отношениях. Блестящая. Когда она входила в комнату, загорался свет и начинало сиять солнце.
Эм живо представляла ее – такая чудная девочка, что ей никто даже не завидовал. Может быть, еще и потому, что они чувствовали: с такими прекрасными качествами долго не протянешь. Она была словно драгоценный камень – Эль.
– Ее звали Элеонора, верно? – спросил Гамаш, хотя и был уверен в ответе.
– Элеонора Аллер.
Гамаш вздохнул и закрыл глаза. Вот оно. Он добрался до первопричины.
– Эль – уменьшительное от Элеонора или Алиенора, – прошептал он.
Эмили кивнула.
– Позвольте? – Она протянула свои миниатюрные руки к шкатулке и подняла ее на открытых ладонях, словно приглашая ее взлететь. – Я ее много лет не видела. Матушка подарила ее Эль, когда та оставила обитель в Индии. Ведь они туда вместе уехали.
– Она была Л в КЛМ Б, верно?
Эм кивнула.
– Матушка Беа – это Б, Кей – это К, а вы – М. Беа, Кей, Эль и Эм.
– Вы очень умны, старший инспектор. Мы все равно были обречены подружиться, но то, что наши имена расположились в алфавитном порядке, тоже сыграло немалую роль. В особенности еще и потому, что мы любили читать. Это тоже казалось романтическим, каким-то тайным кодом.
– Отсюда же появилось и «КЛейМите Беспокойство»?
– Вы и об этом догадались? Как?
– Ну, в этом деле слишком часто появлялось это «Клеймите беспокойство». А потом я посетил медитационный центр Матушки.
– «Клеймите беспокойство».
– Да. Но надпись на стене говорила сама за себя.
– Похоже, такое случается с вами довольно часто. Наверное, в вашей профессии важно иметь ответы, написанные на стене.
– Штука в том, что их нужно узнать. Меня насторожило неправильное цитирование. Матушка производит впечатление человека не от мира сего, но я подозреваю, она очень даже от сего. Она бы никогда не написала «Клеймите беспокойство и познайте, что Я Бог», если бы не вкладывала в это определенный смысл.
– «Остановитесь и познайте, что Я Бог», – правильно процитировала Эм. – Вот в чем была проблема Эль. Она не могла остановиться. Кей заметила, что из наших инициалов можно составить что-то вроде анаграммы. КЛМ Б. «Клеймите беспокойство». Для нас все было понятно, но поди кто посторонний разгадай нашу тайну. Нашу тайну. А вот вы ее разгадали, старший инспектор.
– Слишком много времени это у меня заняло.
– На подобные вещи устанавливается какой-то временной лимит?
Гамаш рассмеялся:
– Нет, думаю, временного лимита нет, но я иногда готов сам себя высечь за собственную слепоту. Сколько дней я смотрел на эти буквы, зная, что они несли какой-то смысл для Эль. У меня даже был для примера сборников стихов Рут. «У меня все ОТЛИЧНО». Прописные буквы здесь заменяют слова.
– Mais non. Какие же?
– Отвратительно, Тошнотворно, Лейкозно, Истерично, Чахоточно, Нудно, Омерзительно, – произнес он, смущенный тем, что вынужден использовать такие слова перед этой достойной женщиной.
Но ее это ничуть не смутило. Напротив, она рассмеялась.
– J’adore Ruth. Когда я начинаю думать, что она невыносима, она сочиняет что-нибудь вроде этого. Parfait.
– Я разглядывал буквы на шкатулке и пришел к выводу, что пробел между КЛМ и Б имеет какой-то смысл. Так оно и было на самом деле. В нем и содержался ответ. Ответ был в том, чего не было в этом пробеле. В этом крохотном расстоянии между буквами.
– Как в тех диких цветках на земле, что Господь подарил Каину, – сказала Эм. – Нужно было смотреть очень внимательно, чтобы увидеть это.
– Я решил, что этот пробел не случаен. Что это место остановлено для буквы С, – сказал Гамаш.
– Для буквы С?
– Откройте шкатулку.
Эм открыла и долго изучала ее содержимое. Наконец вытащила крохотную буковку. Положив ее на палец, показала Гамашу. Буква «С».
– Она и свою дочь уложила в шкатулку, – сказала Эм. – Вот что такое любовь.
– А что же все-таки случилось?
Эм мыслями вернулась в те дни, когда они были молоды.
– Эль была бродячей душой. Если остальные из нас осели на своих местах, то Эль становилась все более непоседливой. Она казалась хрупкой, субтильной. Чувствительной. Мы умоляли ее прекратить бояться.
– Вы даже свою команду по кёрлингу называли «Клеймите беспокойство», – сказал Гамаш. – Это стало для меня еще одной зацепкой. Вы всегда говорили только о трех членах, стоявших у истоков команды. Но команда кёрлингистов состоит из четверых. Значит, кто-то отсутствовал. Когда я увидел картину Клары Морроу, на которой вы изображены в виде трех граций, мне показалось, что там кого-то не хватает. В композиции имелось незаполненное пространство.
– Но Клара никогда не видела Эль, – возразила Эмили. – Даже никогда о ней не слышала, насколько мне известно.
– Это верно, но, как вы сами говорили, Клара умеет видеть вещи, недоступные взгляду других людей. Она написала вас троих так, что ваши фигуры образовали форму вазы, сосуда, как она сказала. Но в нем отсутствовал один элемент, образовалась трещина. Ее-то и должна была заполнить Эль.
Звони в колокола, что еще не мертвы,
Забудь свою идеальную жертву.
Нет таких мест, где трещины нет,
Через нее и проникает свет.
– Какие чудесные стихи. Это Рут Зардо?
– Леонард Коэн. Клара воспользовалась ими в своей работе. Она написала эти слова на стене, перед которой изображены вы втроем. Это что-то вроде граффити.
– «Нет таких мест, где трещины нет, через нее и проникает свет», – повторила Эмили.
– И что же случилось с Эль?
Он вспомнил фотографии, сделанные во время вскрытия. Грязная, худая старая пьянчужка на рабочем столе коронера. Ничего общего с той блестящей молодой женщиной, о которой рассказывала Эм.
– Она хотела уехать в Индию. Надеялась, что там страхи отпустят ее и разум обретет покой. Остальные из нас тянули спички, и судьба решила, что с ней поедет Матушка. По иронии судьбы Эль в Индии не понравилось, а Матушка нашла ответы на вопросы, о существовании которых прежде даже не подозревала.
– Матушка, – сказал Гамаш. – Беатрис Мейер. Тоже очень неглупо. Я спросил Клару, почему все называют Беа Матушкой, а Клара предложила мне самому догадаться.
– И вы догадались.
– Далеко не сразу. Ответ я нашел, только когда смотрел «Лев зимой».
– Как же вы его нашли?
– Фильм снят на студии МГМ – «Метро Голдвин Мейер». Мейер. Произносится почти так же, как французское mère – мать. Беатрис Мейер превратилась в матушку Беа. Я знал, что нахожусь в обществе людей, которые любят не только книги, но и слова. Произнесенные, написанные. Любят силу слова.
– Когда Кей спросила, почему ее отец и другие ребята, идя на смерть, кричали «В жопу папу римского», вы сказали, что, возможно, они знали: слова могут убивать. Кей отвергла ваше предположение, но я думаю, вы были правы. Вам это может показаться мелодраматическим, старший инспектор, но я видела, как Си-Си словами убивает свою дочь.
– Так что же случилось с Эль? – снова спросил он.
Бовуар остановил машину и несколько секунд просидел, не двигаясь. Отопитель был включен, как и обогрев сидений. На проигрывателе стоял «La complainte du phoque en Alaska» группы «Бо Доммаж». В школе он обнимал девчонок на танцах под эту музыку. Эта песня всегда была последней, и девочки плакали под нее.
Ему не хотелось выходить из машины. Не потому, что в машине было так удобно, тепло, и не потому, что она была наполнена воспоминаниями. Он не хотел выходить, потому что ему не нравилось то, что его ждало. Центр медитации купался в ярких лучах утреннего солнца.
– Bonjour, Inspecteur.
Матушка улыбнулась – она открыла дверь еще до того, как он постучал. Но улыбка не затронула ее глаза. Она едва вышла за пределы ее губ, а те были натянутые, побелевшие. Бовуар почувствовал, что она напряжена, и в этот момент расслабился. Теперь у него было преимущество, и он знал об этом.
– Вы позволите мне войти?
Он скорее провалился бы сквозь землю, чем сказал: «Матушка, вы позволите мне войти?» Еще он скорее предпочел бы провалиться сквозь землю, чем спросить у нее, почему все называют ее Матушкой, хотя ему до смерти хотелось это узнать.
– У меня создалось впечатление, что это не самое ваше любимое место, – сказала она, вынуждая его несколько отступить.
Бовуар не знал, что с этой женщиной. Она была коренастая и непривлекательная. Она не ходила, а двигалась вперевалку, как утка, а волосы у нее торчали во все стороны. И носила она полотнища, или занавески, или футляры. Как ни посмотри, она была смешна. И все же в ней что-то было.
– Когда я в последний раз находился здесь, у меня был грипп. Извините, если я вел себя не должным образом.
Хотя все его нутро протестовало против всевозможных извинений, Гамаш указывал ему, что извинения дают преимущество. И за долгие годы он имел возможность убедиться, что Гамаш прав. Люди чувствовали некоторое превосходство, если им казалось, что ты виноват перед ними. Но как только ты извинялся, это преимущество исчезало. Выбивало из-под них опору.
И теперь Бовуар чувствовал, что может говорить с мадам Мейер на равных.
– Намасте, – сказала она, молитвенно складывая руки и кланяясь.
Черт побери, он снова оказался в невыигрышном положении. Он знал, что должен спросить, что это значит, но не стал. Снял ботинки и прошел в большой медитационный зал с его успокаивающими стенами цвета морской волны и теплым полом, устланным зеленым ковром.
– Я хочу задать вам несколько вопросов. – Он повернулся к мадам Мейер, которая по-утиному шла к нему. – Что вы думаете о Си-Си де Пуатье?
– Я уже говорила об этом старшему инспектору. И кстати, вы при этом присутствовали, хотя, вероятно, были совсем не в себе и вряд ли что-то слышали.
Она была на пределе сил. В ней больше не осталось места для сострадания. Ей уже было все равно. Она знала, что долго этого не выдержит, и теперь жаждала одного: чтобы это поскорее кончилось. Она больше не просыпалась от беспокойства посреди ночи. Теперь она вообще не спала.
Матушка смертельно устала.
– Си-Си просто спятила. Вся ее философия – чушь свинячья. Она взяла несколько учений, перемешала их и сочинила бредовую идею, будто люди должны сдерживать эмоции. Это нелепица. Мы сотканы из эмоций. Эмоции делают нас такими, какие мы есть. Да, мы хотим быть сдержанными, но это не значит, что мы не должны чувствовать или демонстрировать эмоций. Это значит ровно противоположное. Это значит… – Матушка была вся на нервах, слишком возбуждена, чтобы сдерживаться и дальше. – Это значит, что мы воспринимаем происходящее во всей полноте, со всей страстью. Это означает воспринимать все происходящее. А потом расставаться с ним – жить своей жизнью. Она считала себя такой важной персоной, приехала сюда и принялась тут командовать. Тут у нее ли-бьен. Там – «Клеймите беспокойство». Вся эта ее стильная белая одежда, украшения, постельное белье, и дурацкие подушки с аурой, и успокаивающие детские одеяла, и бог еще знает какая дрянь. Она была чокнутая. Отказывала себе в эмоциях, приглушала их, скручивала, превращала во что-то гротескное. Объявляла себя такой сдержанной, такой приземленной. Ну да, она была такая приземленная, что это ее и убило. Карма.
Бовуар подумал, уж не имеет ли карма по-индийски значение «ирония».
Матушка излучала ярость. В таком состоянии подозреваемые устраивали его больше всего: не управляющие собой, способные сказать и сделать что угодно.
– И тем не менее и вы, и Си-Си назвали свои бизнесы «Клеймите беспокойство». Разве это не призыв к спокойствию? Разве это ни о чем не говорит?
– Я думаю, что между боязнью и фобией существует различие.
– Мне кажется, вы просто играете со словами. Как вот здесь. – Он показал на стену, где было написано искореженное изречение. Потом он подошел к этому месту. – «Клеймите беспокойство и познайте, что Я Бог». Вы сказали старшему инспектору, что это цитата из Исаии, но на самом деле это слова из псалма. Разве нет?
Ему нравилась эта составляющая его работы. Он видел, как она сдувается на его глазах, и даже удивлялся, что не слышит звука, какой издает воздух, выходя из шарика. Он медленно вытащил блокнот.
– Псалом сорок шестой, стих одиннадцатый. «Остановитесь и познайте, что Я Бог». Вы солгали и сознательно исказили цитату на стене. Зачем? Что на самом деле означает «Клеймите беспокойство»?
После этого они оба замолчали на некоторое время. Бовуар слышал ее дыхание.
А потом что-то случилось. Бовуар понял, что он сделал. Он стал причиной того, что в этой пожилой женщине что-то надломилось. Что-то произошло – и он увидел перед собой усталую, толстую, едва держащуюся на ногах старуху с торчащими во все стороны волосами. Ее морщинистое, дряблое лицо побледнело как снег, костлявые, покрытые прожилками руки дрожали.
Голова ее склонилась.
Он сделал это. Сделал целенаправленно. Сделал весело.
– Элеонора с Матушкой полгода оставались в коммуне, – сказала Эм Гамашу, беспокойными пальцами ощупывая ручку кофейной чашечки. – Матушка погружалась в это все глубже и глубже, но Эль снова стала нервничать. В итоге она уехала, вернулась в Канаду, но не домой. На какое-то время мы потеряли ее след.
– Когда вы поняли, что она неуравновешенная? – спросил Гамаш.
– Мы это всегда знали. Мысли ее постоянно метались. Она ни на чем не могла сосредоточиться, предлагала то один блестящий проект, то другой. Но нужно отдать ей должное: если она находила что-то такое, что ей нравилось, то становилась как одержимая. Она отдавала этому все свои таланты, всю свою энергию. И когда такое случалось, ее уже было не остановить.
– Как с ли-бьен?
Гамаш из своей сумки извлек картонную коробку.
– Что там у вас еще есть? – Эм наклонилась в сторону и посмотрела на его кожаную сумку. – «Монреаль Канадиенс»?
– Надеюсь, что нет. У них сегодня игра.
Эм уставилась на его огромные бережные руки, которые сняли обертку с предмета из коробки и медленно извлекли содержимое. Он положил этот предмет на стол рядом с деревянной шкатулкой, и на какое-то золотое мгновение Эмили Лонгпре вернулась в свое молодое тело, когда она впервые увидела шар ли-бьен. Он светился изнутри и казался каким-то нереальным, красота была заключена в нем под слоем невидимого стекла. Шар был прекрасен и ужасен.
Это была Элеонора Аллер.
Молодая Эмили Лонгпре уже тогда знала, что они потеряют Элеонору. Знала, что их блестящая подруга не сможет выжить в этом мире. И вот шар ли-бьен вернулся в Три Сосны, но без своего создателя.
– Можно мне его подержать?
Гамаш положил шар в ее руку, как только что положил коробочку, и опять она взяла эту вещицу, только теперь плотно обхватила ее, словно обнимая и защищая что-то ценное.
Он еще раз – в последний – залез в свою сумку и вытащил длинный кожаный шнурок, грязный, запачканный жиром и кровью. На нем висел кулон с изображением орлиной головы.
Бовуар сидел рядом с Матушкой и внимательно слушал, как слушал когда-то ребенком собственную мать, когда она читала ему истории про приключения и страшные случаи.
– Когда Си-Си впервые объявилась в этих местах, она проявила к нам почти неестественный интерес.
Бовуар инстинктивно знал, что, говоря «к нам», она имеет в виду Эмили, Кей и себя.
– Она заходила к нам и чуть ли не допрашивала. Это было ненормальное поведение даже для такой невоспитанной особы, как Си-Си.
– Когда вы поняли, что она дочь Эль?
Матушка задумалась. Глядя на нее, Бовуар чувствовал, что она вспоминает, а не сочиняет ложь.
– Это произошло постепенно. Для меня не осталось сомнений, когда я увидела упоминание о Рамене Дасе в ее книге.
Матушка кивнула, показывая на небольшой алтарь у стены с ароматизированными вонючими палочками в держателях на ярком полотнище с симметричным рисунком. К стене над алтарем был прикреплен постер, а под ним – фотография в рамочке. Бовуар подошел, чтобы получше разглядеть то и другое. На постере был изображен тощий индиец в брюках из узорчатой ткани, он стоял у каменной стены, в руке держал длинную трость и улыбался. Он напоминал Бена Кингсли в роли Ганди; правда, Бовуару любой пожилой индиец казался похожим на Бена Кингсли. Именно этот плакат и поглотил его внимание в прошлый раз. На фотографии размером поменьше тот же человек сидел с двумя молодыми худенькими девушками европейской наружности, они тоже улыбались, на них были объемистые ночные рубашки. А может, занавески. Или накидки с дивана. Он удивленно повернулся к Матушке. Измученной, исхудавшей Матушке с торчащими во все стороны волосами.
– Неужели это вы?
Он показал на одну из молодых женщин. Матушка подошла к нему, улыбаясь его удивлению и неспособности скрыть это чувство. Ее это не оскорбило. Ее это тоже часто удивляло.
– А это Эль. – Она показала на другую женщину.
Если и гуру, и Матушка просто улыбались, то другая женщина излучала счастье. Бовуар с трудом оторвал от нее глаза. Потом ему на ум пришли фотографии вскрытия от коронера, что показывал ему Гамаш. Да, Матушка изменилась, но естественным и узнаваемым, если не сказать привлекательным, образом. Другая женщина уже ушла. Ушло сияние, померкло, потускнело и вовсе исчезло под слоями грязи и отчаяния.
– Мало кто знает о Рамене Дасе. Но было и еще кое-что. – Матушка плюхнулась на свое сиденье. – Си-Си назвала свою философию ли-бьен. Я прожила больше семидесяти лет, но слышала это сочетание слов всего от одного человека. От Эль. Си-Си назвала свой бизнес и свою книгу «Клеймите беспокойство». И использовала логотип, который был известен только нам.
– Орла?
– Символ Элеоноры Аквитанской. Ее называли еще Алиенора.
– Объясните это мне, Матушка.
Бовуар не мог поверить, что назвал ее Матушкой, но назвал, и это прозвучало естественно. Он надеялся, что не станет в ближайшем будущем грудничком.
– В школе мы изучали английскую и французскую историю, – сказала Матушка. – У Канады явно нет никакой истории. Так вот, когда мы дошли до Элеоноры Аквитанской, Эль стала как одержимая. Она решила, что она и есть Элеонора, или Алиенора, Аквитанская. Не смотрите с таким высокомерием, инспектор. Ведь вы мальчишкой играли в ковбоев и индейцев. А то и воображали себя Суперменом или Бэтманом.
Бовуар фыркнул. Ничего подобного за ним не водилось. С его стороны это было бы сумасшествием. Он был Жаном Клодом Килли, величайшим лыжником мира, олимпийским чемпионом. Он даже матери сказал, что она должна переименовать его в Жана Клода. Она отказалась. И все же в своих снах он участвовал в удивительных гонках, выигрывал олимпийское золото, нередко уходил от катастрофических лавин, спасая по пути монахинь и благодарных миллионеров.
Эль уже тогда была в поисках. Она понимала: что-то с ней не так, словно она родилась в чужой коже. Ее утешали мысли о том, что она Алиенора Аквитанская, и Эм даже заказала для нее кулон с геральдическом символом Алиеноры. С орлом. Очень агрессивным орлом.
– И когда Си-Си переехала сюда, вы свели все это воедино и поняли, что Си-Си – дочь Эль.
– Верно. Мы знали, что у Эль есть ребенок. Эль исчезла на несколько лет, а потом мы вдруг получили открытку из Торонто. Она вступила в связь с каким-то человеком, который быстро исчез, но прежде Эль забеременела. Она не была замужем, а в то время, в конце пятидесятых, такое считалось недопустимым. Когда она уезжала из Индии, я знала, что она эмоционально неустойчива. Ум у нее был блестящий, тонкий и переменчивый. Бедняжка Си-Си, она росла в такой вот обстановке. Неудивительно, что мысль об уравновешенности была так важна для нее. – Матушка ошеломленно посмотрела на Бовуара, видимо, ей это только что пришло в голову. – Я не испытывала к Си-Си ни симпатии, ни сострадания. Поначалу, когда мы поняли, что она дочь нашей любимой подружки Эль, мы пытались вовлечь ее в нашу жизнь. Не могу сказать, что мы испытывали к ней теплое чувство. Она была поразительно несимпатичной. Эль была как солнышко, яркая, любящая и добрая. Но родила она тьму. Си-Си не жила в тени матери, она была тенью своей матери.
– Это было найдено в руке Эль. – Гамаш пытался сказать это мягко, но понимал, что невозможно скрыть кошмар случившегося. – Может быть, Эль и была неуравновешенная разумом, но сердце ее оставалось постоянным. Она знала, что важно. Она столько лет бродяжничала, но две эти вещи сохранила. – Он прикоснулся к шкатулке и кивнул на кулон. – И вас троих. Она окружила себя друзьями.
– Мы пытались следить за ней, но она попадала из одной больницы в другую, а потом вообще занялась бродяжничеством. Мы и представить себе не могли, чтобы наша Эль жила на улице. Мы пытались поместить ее в приют, но она всегда убегала. Пришлось научиться уважать ее желания.
– А когда у нее забрали Си-Си? – спросил Гамаш.
– Точно я не знаю. Я думаю, девочке было около десяти, когда Эль попала в больницу.
Они помолчали какое-то время, каждый представлял себе маленькую девочку, которую взяли из единственного дома, что у нее был. Да, это было грязное, нездоровое место, но все равно оно называлось ее домом.
– И когда вы снова увидели Эль?
– Матушка, Кей и я часто садимся в автобус и ездим в Монреаль, и вот два года назад мы обнаружили на вокзале Эль. Для нас было потрясением увидеть ее в таком виде, но потом мы к этому привыкли.
– Вы показывали ей какие-нибудь картины Клары?
– Клары? Зачем бы мы стали это делать? – Этот вопрос явно поставил Эм в тупик. – Мы никогда не оставались с ней больше чем на несколько минут – давали ей одеяла, одежду, еду и немного денег. Но никаких картин Клары мы ей не показывали. Да и с какой стати?
– Может быть, вы показывали ей фотографию Клары?
– Нет. – Этот вопрос тоже озадачил Эм.
«И в самом деле, с какой стати», – подумал Гамаш.
«Я всегда любила твое искусство, Клара», – сказала Эль, когда Клара была повержена и в отчаянии.
«Я всегда любила твое искусство».
Гамаш лицом ощущал тепло из камина. Он спрашивал себя, не было ли у Эль квоты на отлов трески или собственной строительной фирмы.
– Как вы узнали, что Эль убита?
Смягчить этот вопрос было невозможно.
Эм явно готовилась к этому вопросу и практически ничем не выдала своих эмоций, услышав его.
– Мы вернулись в Монреаль двадцать третьего сентября, чтобы сделать ей подарок на Рождество.
– А зачем возвращаться? Почему не сделать ей подарок после презентации книги Рут?
– Эль была человеком привычек. Если что-то выходило за рамки ее заведенного бытия, это выводило Эль из себя. Несколько лет назад мы попытались сделать ей подарок раньше обычного, и она плохо прореагировала, – это стало для нас уроком. С подарками – двадцать третьего. У вас какое-то недоуменное выражение.
Выражение у него действительно было недоуменное. Он не мог поверить, что женщина, живущая на улице, пользовалась ежедневником. Да откуда она вообще могла знать, какой когда день?
– Анри знает, когда пора обедать и когда пора гулять, – сказала Эм, когда Гамаш признался ей, что его беспокоит. – Я не хочу сравнивать Эль с моим щенком, но все же она была чем-то на него похожа. Почти всё на инстинктах. Эль жила на улице. Она свихнулась. Вся была в собственных экскрементах, не в своем уме, пьяная. И все же она была чистейшей из душ, какие мне доводилось встречать. Мы искали ее у «Ожильви», потом у автобусной станции. Наконец мы пошли в полицию. Так мы и узнали, что она убита.
Эм отвела взгляд, самообладание изменило ей. Но Гамаш знал, что ей придется выдержать еще один вопрос.
– А когда вы узнали, что ее убила собственная дочь?
Глаза Эмили широко раскрылись.
– Sacré, – прошептала она.
