Глава тридцать первая
Тревогу подняли в два тридцать ночи. Сирена завыла в стылом воздухе, в каждом доме деревни, звук проникал сквозь стены из плиточника и цемента, через плотный слой изоляции и вагонки, разрушая сладкие сны, беспокойные сны и возвещая о кошмаре.
Пожар.
Гамаш выпрыгнул из кровати. За воем сирены он слышал быстрые шаги, крики, звонки телефона. Он накинул на себя халат, выглянул в коридор и увидел чьи-то смутные очертания в темноте.
Бовуар.
Снизу донесся женский голос, высокий, сдавленный:
– Что это? Что происходит?
Гамаш быстро спустился по лестнице, Бовуар молча последовал за ним.
– Я не чую запаха дыма, – сказал Гамаш, увидев Николь, которая стояла в дверях своего номера в розовой фланелевой пижаме. Она застыла в напряженном ожидании, широко раскрыв глаза. – Идите за мной. – Голос его звучал ровно и сдержанно.
Николь почувствовала, что снова может дышать.
Спустившись, они услышали голоса Габри и Оливье, перекрикивающихся между собой.
– Это на Старой почтовой дороге. У Рут есть адрес, – прокричал Оливье. – Я еду туда.
– Постойте, – сказал Гамаш. – Что случилось?
Оливье замер на месте, словно увидел призрака.
– Bon Dieu. Я забыл, что вы здесь. Случился пожар. Заработала сирена пожарной станции, созывая всех добровольцев. Рут позвонила мне и сказала, где пожар. Я водитель пожарной машины. Она едет туда с Габри.
Из тьмы коридора появился Габри в защитной камуфляжной одежде со светоотражательными полосками на рукавах, ногах и груди, с черной каской под мышкой.
– Я ушел.
Он поцеловал Оливье в губы, сжал его руку и выбежал на жгучий мороз.
– Чем мы можем помочь? – спросил Бовуар.
– Наденьте все самое теплое и приходите ко мне на старый железнодорожный вокзал.
Оливье, не оглядываясь, исчез в ночи, полы его куртки развевались на бегу. В домах по всей деревне зажигался свет.
Они втроем бросились вверх по лестнице и через считаные минуты снова собрались у выходной двери. Бовуар бежал по деревенской площади, еле дыша из-за мороза. С каждым вдохом его ноздри почти смыкались от холода, а воздух был как ледяные иголки, которые вонзались во все его полости, отдаваясь болью в голове; глаза у него слезились, и слезы замерзали на щеках. Они преодолели всего полпути до вокзала, а он уже почти ничего не видел. «И надо же, чтобы пожар случился именно в такую ночь», – подумал он, через силу держа глаза открытыми и стараясь дышать ровнее. Холод уже проник внутрь его тела, словно он был обнажен, а его джинсы, свитера и теплая одежда ничем не могли помочь против этого варварского мороза. Рядом с ним, кашляя, бежали Николь и Гамаш и тоже дышали, как два паровоза. Они будто вдыхали кислоту.
Они пробежали около половины пути, когда сирена замолкла. Бовуар не знал, что хуже: вой сирены или вой земли под ногами, словно она взвывала от боли с каждым шагом, который они делали. В темноте он слышал невидимых жителей деревни – они кашляли, спотыкались, неслись, словно пехота навстречу бог знает какому аду.
Три Сосны были мобилизованы.
– Наденьте это. – Оливье показал на противопожарную одежду, аккуратно развешенную в открытых шкафчиках.
Они втроем подчинились. Вскоре пожарная часть заполнилась другими добровольцами. Явились Морроу, Мирна, месье Беливо и еще с дюжину других жителей. Все они быстро и без паники оделись в защитную одежду и разобрали оборудование.
– Эм запустила цепочку обзвона, автобусы прогреваются, – доложила Клара, и Оливье одобрительно кивнул.
С мрачными лицами стояли они у стены, глядя на громадную карту кантона.
– Пожар вот здесь. По старой почтовой дороге в направлении Сен-Реми. Километра через четыре здесь есть поворот налево. Рю Триорн, 17. Около километра направо. Едем. Вы со мной.
Он дал знак Гамашу и остальным, и все двинулись к пожарной машине.
– Это дом Петрова. Я уверен, – сказал Бовуар, садясь в машину рядом с Гамашем.
Николь втиснулась на место сзади.
– Что? – спросил Оливье, направляя огромный грузовик на Старую почтовую дорогу во главе остальных машин.
– Господи, а ведь ты прав. – Гамаш обратился к Оливье, перекрикивая шум: – В доме есть один человек. Его зовут Сол Петров. Тревога не могла быть ложной?
– В этот раз не могла. С сообщением позвонил сосед. Он увидел пламя.
Гамаш смотрел в окно – лучи фар разрезали темноту вдоль усыпанной снегом дороги. Пожарная машина почти обгоняла свет.
– Минус тридцать, – пробормотал Оливье. – Да поможет нам Господь.
В кабине наступило молчание. Машину чуть заносило на льду и снегу. Впереди поворачивали другие машины.
То, что они увидели, было ужаснее самых кошмарных предположений Гамаша. Он почувствовал себя пилигримом в аду. Только что приехала пожарная машина из Уильямсбурга, пожарные поливали горящий дом из шланга. Вода замерзала чуть ли не сразу, не успевая достичь пламени, и все тут же покрывалось слоем льда. Добровольцы, направлявшие струю воды на горящий дом, были похожи на живых ангелов, покрытых кристаллами. Мужчины и женщины всех возрастов работали согласованно, как хорошо подготовленные команды. С их касок, одежды и не тронутых огнем частей дома свисали льдинки, похожие на куски стекла. Все это действо напоминало сцену из какой-то страшной сказки, одновременно прекрасной и ужасной.
Гамаш выпрыгнул из грузовика и направился к Рут Зардо, которая стояла поблизости в защитной одежде шефа добровольной пожарной дружины и руководила действиями добровольцев.
– Нам скоро понадобится еще вода, – сказала она. – Тут где-то поблизости есть пруд.
Питер и Клара повернулись – не обнаружится ли поблизости пруда, но увидели только темноту и снег.
– И как его найти? – спросил Питер.
Рут оглянулась, махнула рукой:
– Вон, сосед вам скажет.
Питер побежал к пожарной машине, схватил моторизованный шнек, а Клара побежала к женщине, стоящей в одиночестве. Женщина смотрела, приложив руку ко рту, словно боялась вдохнуть тот ужас, что разворачивался перед ее глазами. Еще несколько мгновений, и Морроу с женщиной исчезли – только где-то вдали мелькал луч фонарика, которым они освещали путь.
Горящий дом был освещен фарами приехавших машин, стоящих на заранее отведенных для них именно с этой целью местах. Стоило Гамашу взглянуть на человека в действии, как он видел, обладает тот лидерскими качествами или нет, и теперь он понял, почему жители Трех Сосен выбрали Рут Зардо главой добровольной пожарной команды. Гамаш подозревал, что она чувствует себя в аду как в своей тарелке, а потому это зрелище не пугает ее. Она была спокойна и решительна.
– В доме есть человек, – прокричал Гамаш, чтобы его было слышно за ревом работающих машин, пламени и воды.
– Нет. Хозяева во Флориде. Я спросила у соседки.
– Она ошибается, – прокричал Гамаш. – Мы были здесь сегодня. Дом сдан человеку по имени Сол Петров.
Теперь Рут слушала его в оба уха.
– Его нужно вытащить. – Она посмотрела на дом. – Габри, вызывай скорую.
– Уже. Они едут. Рут, дом почти сгорел.
Смысл его слов был ясен.
– Мы должны попытаться. – Рут оглянулась. – Мы не можем оставить его там. – Она показала на дом.
Габри был прав. Половина дома была охвачена пламенем, оно шипело и ревело, словно пожарные поливали святой водой дом, захваченный нечистой силой. Гамаш считал, что лед и огонь вещи несовместимые, но теперь он видел, что ошибался. Ледяной дом горел на его глазах.
Пожарные проигрывали борьбу.
– Где Николь? – прокричал Бовуар в ухо Гамашу.
Шум стоял адский. Гамаш оглянулся. Она никуда не могла деться. Не настолько же она глупа!
– Я видел, как она пошла туда, – закричал месье Беливо, владелец магазина, чье лицо было в ледяных струпьях от брызг льющейся воды.
– Найди ее, – велел Гамаш Бовуару, и тот бросился в направлении, показанном месье Беливо.
Сердце его бешено колотилось. «Господи, не допусти, чтобы она сделала такую глупость, пожалуйста, Господи, не допусти!»
Но Господь не внял его молитве.
Бовуар бежал по ее следам в снегу. «Черт ее побери!» – вопил его мозг. Следы вели прямо к задней двери дома. «Черт! Черт! Черт!»
Он прокричал ее имя в дом, но ничего не услышал в ответ.
«Проклятье!» – взвыл его мозг.
– Где она? – прокричал ему в ухо Гамаш.
С этой стороны было потише, чем с другой, но не очень. Бовуар показал на дверь и увидел, как посуровело лицо Гамаша. Бовуару показалось, будто его шеф прошептал «Рейн-Мари», но решил, что это обман слуха, шум катастрофы, создающий собственные слова.
– Стой здесь, – приказал Гамаш и минуту спустя вернулся с Рут.
– Я вас поняла, – сказала Рут.
Пожилая женщина сильно хромала, голос ее звучал приглушенно, лицо замерзло. У Бовуара лицо тоже онемело, и рук он почти не чувствовал. Он смотрел на пожарных – пекаря, владельца магазина, рабочего – и не мог понять, как они делают это. Они были покрыты льдом, едва видели воду и пламя, их лица почернели от дыма. Каждую минуту им приходилось поднимать руку в огромной перчатке и сбивать сосульки с касок.
– Габри, сюда нужно полдюжины пожарных рукавов. Займетесь этой частью дома. – Рут показала на ту часть дома, которая пока была не тронута пожаром.
Габри сразу же понял команду и исчез то ли в дыму, то ли в водяных брызгах – Бовуар уже не отличал одно от другого.
– Возьмите это, – сказала Рут Гамашу, протягивая ему топор.
Гамаш с благодарностью взял топор и попытался улыбнуться, но у него онемело лицо. Глаза отчаянно слезились от дыма и невыносимого холода, и каждый раз, как он закрывал глаза, ему приходилось преодолевать сопротивление, чтобы снова разомкнуть веки. Дышал он рвано и уже совсем не чувствовал ног. Его одежда промокла от пота, вызванного притоком адреналина, стала клейкой и прилипла к телу.
– Черт бы ее подрал, – произнес он вполголоса и двинулся в дом.
– Что вы делаете? – Бовуар схватил его за руку.
– А что, по-твоему, я делаю, Жан Ги?
– Не надо!
Бовуару казалось, что его мозг сейчас взорвется. Происходящее было немыслимо, и события развивались со скоростью света. Слишком быстро – он не успевал следить за ними.
– Я не могу поступить иначе, – сказал Гамаш, глядя на Бовуара, и безумный шум как будто стих на мгновение.
Бовуар схватил шефа за руку:
– Стойте! – и забрал у Гамаша топор. – А то еще выбьете кому-нибудь глаз этой штукой. Пошли!
Он чувствовал себя так, словно собрался прыгать со скалы. Но, как и у Гамаша, у него не было выбора. Бовуар не мог допустить, чтобы его шеф вошел в горящее здание один. Ни в коем случае.
Внутри дома было до странности спокойно. Не тихо, но по сравнению с тем, что творилось снаружи, здесь царила монастырская тишина. Электричество не работало, и они оба включили свои фонарики. По крайней мере, здесь было тепло, впрочем, о причинах этого тепла думать не хотелось. Они находились на кухне, Бовуар задел за что-то ногой, и деревянный шкаф со столовыми приборами рухнул на пол. Воспитание настолько въелось в его кровь и плоть, что он с трудом сдержался, чтобы не начать подбирать все это.
– Николь! – прокричал Гамаш.
Молчание.
– Петров! – попробовал он еще раз.
Молчание. Только глухой рев, словно рычит какой-то голодный зверь. Они оба оглянулись. Дверь в соседнюю комнату была закрыта, но под ней виднелся мерцающий свет. Огонь приближался.
– Лестница на второй этаж там, – Бовуар показал на дверь.
Гамаш не ответил. Этого и не требовалось. Они слышали доносившийся до них снаружи голос Рут – заплетающимся от мороза языком она отдавала команды.
– Сюда. – Гамаш повел Бовуара в сторону от огня.
– Я тут нашел что-то. – Бовуар распахнул дверцу люка в полу кухни и посветил фонариком вниз. – Николь?
Ничего.
Он увидел лестницу и передал фонарик Гамашу, сам не веря, что делает это. Но он знал одно: чем скорее это закончится, тем лучше. Он перекинул ноги вниз, нащупал лестницу и стал быстро спускаться. Гамаш отдал Бовуару его фонарик и подсвечивал своим.
Это был погреб. Здесь стояли ящики с пивом «Молсон» и вином, ящики с картошкой, репой и пастернаком. Здесь пахло землей, пауками и дымом. Бовуар посветил фонариком в дальний угол и увидел медленно накатывающую на него волну дыма. Это движение почти завораживало. Почти.
– Николь? Петров? – прокричал он ради формальности, пятясь к лестнице.
Он знал: их здесь нет.
– Быстрее, Жан Ги! – встревоженно позвал Гамаш.
Поднимаясь по лестнице, Бовуар увидел, что дверь в соседнюю комнату дымится. Они знали, что вскоре все взорвется ярким пламенем.
Гамаш помог ему вылезти из погреба.
Шум нарастал, и пламя приближалось. Крики снаружи становились громче и еще истеричнее.
– У старых домов почти всегда есть вторая лестница, – сказал Гамаш, пробегая лучом фонарика по кухне. – Они обычно маленькие, и нередко их заколачивают.
Бовуар распахивал стенные шкафы, а Гамаш простукивал шпунтованные стены. Бовуар забыл, каким был дом его бабушки в Шарлевуа с крохотной потайной лестницей у кухни. Он не вспоминал об этом доме долгие годы. Не хотел вспоминать. Похоронил в глубинах памяти и не собирался откапывать, но вот он оказался в незнакомом доме, охваченном пожаром, и воспоминания решили вернуться. Они неумолимо накатили на Бовуара, как дым в подвале, медленно поглотили его, и он вдруг оказался в том самом доме, на той потайной лестнице, где он прятался от брата. Или думал, что прятался, пока ему не наскучило и он не попытался выбраться. Дверь была заперта снаружи. Там не было света, и внезапно он обнаружил, что там нет и воздуха. Стены сомкнулись, навалились на него. Лестница застонала. Дом, такой уютный и знакомый, внезапно напустился на него. Когда впавшего в истерику ребенка нашли и вытащили оттуда, его брат сказал, что это ужасная случайность, но Жан Ги никогда после этого не доверял дому и не простил брата.
В возрасте шести лет Жан Ги Бовуар навсегда запомнил, что нигде не бывает безопасно и никому нельзя доверять.
– Здесь! – закричал он, бросаясь в низенькую дверь.
Поначалу он принял ее за кладовку для метелок, но теперь в свете луча фонарика увидел лестничный пролет – крутые узкие ступеньки, ведущие вверх. Он посветил туда фонариком и увидел, что там закрытая дверца люка. Господи боже, пусть она будет закрыта, но чтобы только не заперта!
– Идем. – Гамаш бросился перед Бовуаром по лестнице. – За мной. – Он недоуменно оглянулся на Бовуара, который немного помедлил, прежде чем войти в темное, узкое пространство.
Такие лестницы строились для маленьких людей, живших сто лет назад, для плохо питавшихся квебекских фермеров, а не для упитанных полицейских, какие работали в полиции сегодняшнего Квебека. По такой лестнице можно было разве что ползти. Гамаш сорвал с себя каску, и Бовуар последовал его примеру, с облегчением освободившись от этого обременительного снаряжения. Старший инспектор поспешил вверх по узкой лестнице, цепляясь курткой за стены. Впереди было темным-темно, и лучи их фонариков обшаривали закрытую дверцу люка. Сердце Бовуара колотилось, дышал он часто и неглубоко. Кажется, дым становится гуще? Да, становится. Бовуар был уверен, что чувствует пламя, догоняющее его. Он повернулся, посмотрел назад, но увидел только темноту. Это было немалым утешением. «Пожалуйста, Господи, дай нам выйти отсюда живыми». Даже если огонь охватил весь второй этаж, это было лучше, чем оказаться заживо замурованными на узенькой лестничке.
Гамаш надавил плечом на дверцу – и ничего не случилось.
Он надавил еще сильнее, но дверца не подалась.
Бовуар посмотрел туда, откуда они пришли. Снизу под дверь проникал дым. А дверца наверху была заперта.
– Дайте-ка я. – Он попытался протиснуться мимо Гамаша, хотя там и лист бумаги нельзя было просунуть. – Попробуйте топором, – сказал он срывающимся голосом.
У него пощипывало кожу, дыхание стало учащенным. Голова закружилась, и он подумал, что может потерять сознание.
– Нам нужно выбираться отсюда! – сказал он, ударяя по стене кулаком.
Эта лестница ухватила его за горло. Он уже почти не мог дышать. Они оказались в ловушке.
– Жан Ги, – позвал Гамаш.
Он всем телом налегал на дверцу люка, прижимаясь к ней щекой. Он не мог двинуться ни вперед, ни назад, не мог успокоить Жана Ги, который начал впадать в панику.
– Сильнее, давите сильнее! – прокричал Бовуар с истерическими нотками в голосе. – Господи, дым поднимается сюда!
Гамаш чувствовал, как Бовуар напирает на него снизу в попытке хоть немного отодвинуться от ползущих вверх дыма и пламени.
Бовуар знал, что им суждено здесь погибнуть. Стены сужались вокруг него, темные и глухие, они ослепляли, душили.
– Жан Ги, прекрати! – прокричал Гамаш.
– Она не стоит того! Бога ради, уходим отсюда! – Он кричал и дергал Гамаша за руку, тащил его вниз, в темноту. – Она этого не стоит! Нам нужно выбираться отсюда!
– Прекрати! – приказал Гамаш. Он повернулся, насколько ему позволяло узкое пространство, и в лицо ему ударил ослепляющий свет фонарика в руке Бовуара. – Слушай меня. Ты слушаешь? – прорычал Гамаш.
Безумное дергание прекратилось. Лестница заполнялась дымом. Гамаш понимал, что времени почти не остается. Он напряг зрение, чтобы увидеть лицо за лучом фонаря.
– Кого ты любишь, Жан Ги?
Бовуар подумал, что у него галлюцинации. Неужели шеф собирается цитировать ему поэзию? Он не хотел умереть с жуткими словами Рут Зардо в ушах.
– Что?
– Думай о ком-нибудь, кого ты любишь.
Гамаш говорил ровным, требовательным голосом.
«Я люблю вас». Эта мысль тут же пришла в голову Бовуару. Потом он подумал о жене, о матери. Но первым был Арман Гамаш.
Бовуар представил себе, как Гамаш сгорает в этом доме, придавленный бревнами, призывая его на помощь. Внезапно узкая лестница перестала казаться такой уж узкой, тьма – такой уж угрожающей.
«Рейн-Мари», – снова и снова думал Гамаш, он думал о жене с того самого момента, как вошел в этот горящий дом. Не ради агента Иветт Николь. Не ради Сола Петрова. Ради Рейн-Мари. Мысль о том, что он должен спасти ее, прогнала все соображения о собственной безопасности. Важно было найти ее – все остальное не имело значения. Николь превратилась в Рейн-Мари, а страх – в силу духа.
Он толкал и толкал дверцу люка плечом. Он уже начал кашлять от дыма, закашлялся и Бовуар.
– Она подалась! – прокричал он Бовуару и удвоил усилия.
Теперь он понял, что, вероятно, на эту дверцу поставили какой-то предмет мебели. Судя по тяжести – холодильник.
На долю секунды он подался назад, собрался. Молча посмотрел на дверцу, закрыл глаза. А когда открыл, все свою силу вложил в удар плечом. Дверца подалась настолько, что в щель уже можно было просунуть топор. Используя его как рычаг, Гамаш приподнял дверцу, и тут на него хлынула волна дыма. Он уткнулся лицом в плечо, чтобы дышать через одежду. Потом услышал и почувствовал, как предмет мебели, блокировавший дверцу, упал на пол – и дверца распахнулась полностью.
– Николь! – взревел он.
В легкие ему попал дым, и он закашлялся, очищая горло. Он почти ничего не видел, но луч фонарика помог ему определить, что это маленькая спальня. Рядом с дверцей люка стоял комод. Следом за Гамашем наверх вылез Бовуар и сразу же понял, что дым здесь гуще, чем на лестнице. Времени у них почти не оставалось.
Бовуар слышал, как приближается огонь, чувствовал его жар. За считаные секунды он перенесся из обжигающего холода в беснующийся огонь, а ведь бабушка предвещала ему гореть в огне.
– Николь! Петров! – прокричали они.
Прислушались и перешли в коридор, где пожар захватывал все новые и новые территории. Пламя поднималось по стенам и лизало потолок, потом сжималось, словно чтобы вдохнуть воздуха. Гамаш, пригибаясь, быстро двинулся по коридору подальше от огня, заглянул в следующую комнату, споткнулся обо что-то на пороге.
– Я здесь. – Николь поднялась на колени и обхватила ноги Гамаша. – Спасибо. Спасибо. – Она словно пыталась залезть ему под кожу. – Я стою того. Правда. Простите меня.
Она цеплялась за него, как будто боялась утонуть, если отпустит.
– А Петров? Слушайте меня, где Петров?
Она отрицательно покачала головой.
– Ладно. Возьмите это. – Он передал ей свой фонарик. – Бовуар, ты первый.
Бовуар развернулся, и все трое, пригибаясь, побежали назад по коридору в направлении пламени и дыма. Нырнув в маленькую спальню, Бовуар чуть не свалился в открытую дверцу в погреб. Там было жарко. Он посветил фонариком вниз и увидел море огня и дыма.
– Там не пройти! – прокричал он.
Рев приближался. Был совсем рядом. Гамаш подошел к окну и разбил его локтем.
– Вон он! – услышал он голос Рут. – Наверху! Скорее лестницу!
Через несколько секунд в окне появилось лицо Билли Уильямса. И скоро все трое поспешили прочь от горящего здания. Гамаш повернулся и увидел дом, поглощенный ярко-оранжевым пламенем, и дым, который вместе с Солом Петровым устремлялся в небеса.