Глава двадцать седьмая
Клара и Питер Морроу включили телевизор и видеомагнитофон, а Бовуар засунул кассету в кассетоприемник.
Он не ждал от этого ничего хорошего. Два часа какого-то тягомотного английского кино, где все будут только говорить, говорить, говорить. Никаких взрывов. Никакого секса. Он подумал, что предпочел бы снова заболеть гриппом, чем смотреть «Лев зимой». Агент Лемье рядом с ним на диване был в восторге.
Детишки.
Эмили Лонгпре высадила Гамаша, как он и просил, у старого дома Хадли.
– Вас подождать?
– Нет, мадам, mais vous êtes très gentille. Прогулка пойдет мне только на пользу.
– Вечер холодный, старший инспектор. А будет еще холоднее. – Она показала на щиток приборов, где были часы и термометр.
Температура упала уже до минус пятнадцати по Цельсию, а солнце только-только село. Была половина пятого.
– Я никогда не любила этот дом, – сказала Эм, глядя на башни и темные окна.
Впереди светилась деревня Три Сосны, привлекала теплом и сиянием, обещанием хорошей компании и аперитива у веселого огонька. Гамаш распахнул дверь машины, которая протестующе заскрипела промерзшими петлями. Он проводил взглядом машину Эмили, исчезнувшую за невысоким гребнем холма в деревне, и повернулся к дому. В гостиной горел свет, а когда он позвонил, свет зажегся и в холле.
– Входите, входите. – Ришар Лион практически затащил его в дом и захлопнул дверь. – Ужасный вечер. Входите, старший инспектор.
«Да бога ради, не надо этого дружелюбия. Неужели нельзя говорить нормально? Постарайся быть кем-нибудь, кто тебя восхищает. Например, президентом Рузвельтом. Или капитаном Жаном-Люком Пикаром».
– Чем могу быть вам полезен?
Теперь Лиону нравился звук собственного голоса. Спокойный, размеренный, сдержанный. Только бы не лажануться.
– Мне нужно задать вам несколько вопросов, но сначала скажите, как себя чувствует ваша дочь.
– Кри?
Интересно, почему каждый раз, когда Гамаш задает вопрос о Кри, Лион недоумевает, чуть ли не удивляется, обнаружив, что у него есть дочь или что кого-то она интересует?
– Я думаю, она в порядке. Позавтракала чем-то. Обогреватель я включил, так что ей не холодно.
– Она разговаривает?
– Нет. Но она никогда особо не разговаривает.
Гамашу хотелось встряхнуть этого сонного человека, который жил словно окутанный ватой, в изолированном, беззвучном мире. Не дожидаясь приглашения, старший инспектор прошел в гостиную и сел напротив Кри. Девочка была одета по-другому – в белые шорты, обтягивающие ее толстые ноги, и в розовую майку без рукавов. Волосы были заплетены в косички, взгляд оставался отсутствующим.
– Кри, это старший инспектор Гамаш. Как ты?
Нет ответа.
– Здесь холодно. Хочешь, дам тебе свитер?
Он снял свой кардиган и набросил ей на голые плечи, потом повернулся к Лиону:
– Советую после моего ухода растопить камин и набросить дочери одеяло на плечи.
– Но от камина совсем мало тепла, – сказал Лион. «Только без раздражительности. Говори уверенным голосом, как хозяин дома. Решительно». – И здесь нет дров.
– В подвале есть дрова. Я помогу вам поднять их. Насчет тепла вы, вероятно, правы, но огонь яркий и улучшает настроение. Это все очень важно. А теперь несколько вопросов к вам.
Гамаш вышел из гостиной в коридор. Он не хотел здесь задерживаться. Собирался еще поговорить с Мирной в ее магазине, прежде чем она закроется.
– Назовите настоящую фамилию вашей жены.
– Де Пуатье.
– Настоящую фамилию.
Лион посмотрел на него непонимающим взглядом:
– Разве она не де Пуатье? Что вы хотите сказать?
– Эта фамилия выдуманная. Вы не знали?
Лион отрицательно покачал головой.
– Каково ваше финансовое состояние, месье Лион?
Он открыл было рот, но тут же закрыл, прежде чем ложь успела сорваться с его губ. Больше не было нужды лгать, притворяться кем-то, кем ты на самом деле не был. Си-Си настаивала на этом, заставляла его изображать из себя кого-то, делать вид, что они родились в особняке вроде этого. Среди величия. Среди богатства.
– Для покупки этого дома я отдал мои пенсионные накопления, – признался он. – Мы по уши в долгах.
Он даже удивился, насколько это просто. Си-Си говорила ему, что они никогда не должны признавать правду. Если кто-то узнает, какой жизнью они живут на самом деле, их ждет крах. Но обман и скрытность так или иначе все равно вели их к краху. И вот Ришар Лион сказал правду – и ничего не случилось.
– Уже нет. Ваша жена была застрахована на сотни тысяч долларов.
Происходило что-то ужасное, и теперь Лион горько жалел о том, что сказал правду. Что бы на его месте сделал президент Рузвельт? Капитан Пикар? Си-Си?
– Я даже не знаю, о чем вы говорите.
Ложь.
– На страховом полисе ваша подпись. Эти документы у нас.
Действительно, происходило что-то ужасное.
– По специальности вы инженер. К тому же вы изобретатель. Вы легко могли подсоединить провода, которыми была убита ваша жена. Вы знали, что она должна стоять в жидкости и держаться за стул голыми руками. Вы могли за завтраком подсунуть ей никотиновую кислоту. Вы достаточно хорошо ее знали, чтобы быть уверенным, что она займет лучшее место рядом с обогревателем.
Голос Гамаша, звучавший так размеренно, что от этого Лиону становилось только страшнее, изменился, стал еще тише. Старший инспектор вытащил из сумки фотографии.
– Мне с самого начала было непонятно, откуда убийца знал, что Си-Си ухватится за стул, стоящий перед ней. Люди обычно так себя не ведут. Теперь мне это ясно. Вот как это произошло.
Он показал Ришару Лиону фотографию. Ришар увидел свою жену примерно за минуту до смерти. Кей, сидевшая рядом с ней, что-то говорила, но внимание Си-Си было приковано к стулу перед ней.
Ришар Лион побледнел.
– Вам, сэр, это тоже известно.
– Я этого не делал.
Голос его звучал тонко, ломко. Те голоса, что он слышал в своих мыслях, исчезли, оставили его в одиночестве. В полном одиночестве.
– Он этого не делал, – сказала Мирна двадцать минут спустя.
– Почему вы так думаете? – спросил Гамаш, усаживаясь в кресло-качалку перед плитой, излучавшей тепло.
Мирна приготовила ему горячий пунш на роме и поставила стакан на стопку «Нью-йоркского книжного обозрения» на тумбочке между ними. Гамаш чувствовал, как тепло разливается по телу.
– Он все время сидел на трибуне рядом со мной.
– Я помню, вы об этом говорили. Но не мог ли он отойти на минуту-другую так, чтобы вы не заметили?
– А вы, когда шли сюда из старого дома Хадли, заметили бы, если бы с вас на минуту-другую свалилась куртка? – Когда она задавала этот вопрос, в глазах ее сверкали искорки.
– Может быть.
Гамаш знал, к чему она клонит, и не хотел это слышать. Не хотел слышать, что его идеальный подозреваемый, его единственный идеальный подозреваемый не мог этого сделать, потому что Мирна обратила бы внимание на внезапное исчезновение телесного тепла, излучаемого Лионом. Уже не говоря об отсутствии самого Лиона.
– Послушайте, я не испытываю никаких теплых чувств к этому человеку, – сказала она. – Кто-то на протяжении многих лет третировал Кри, довел ее чуть ли не до ступора. Поначалу я думала, что она аутист, но, проведя с ней несколько минут, я поняла, что это не так. Думаю, это своего рода бегство от самой себя. И по-моему, Ришар Лион виноват в этом.
– Расскажите мне. – Гамаш взял свою теплую кружку и вдохнул запах рома и специй.
– Что ж, я постараюсь говорить осторожно. На мой взгляд, Кри на протяжении всей жизни подвергалась эмоциональному и словесному унижению. Я думаю, унижала ее Си-Си, но обычно в таких ситуациях есть три стороны. Тот, кто унижает, тот, кого унижают, и безучастный наблюдатель. Один родитель делает это, а другой знает, что происходит, и ничему не препятствует.
– Если Си-Си эмоционально унижала свою дочь, то могла ли она унижать и своего мужа?
Гамаш вспомнил Лиона – испуганного и потерянного.
– Я в этом почти не сомневаюсь. Но все же он отец Кри, и он должен был ее защитить.
– Однако не защитил.
Мирна кивнула.
– Вы можете себе представить, что такое жить в подобном доме? – Мирна сидела спиной к окну, и ей не был виден старый дом Хадли, но она чувствовала его.
– Может, обратиться в опекунскую службу? Может, Кри будет лучше где-то в другом месте?
– Нет, я думаю, худшее уже позади. Ей сейчас необходим любящий родитель и интенсивная терапия. Кто-нибудь говорил с ее преподавателями в школе?
– Они утверждают, что она умная, и ее отметки это подтверждают. Но она не приспособлена к жизни в обществе.
– И возможно, никогда не будет приспособлена. Слишком велик ущерб. Мы становимся заложниками наших убеждений, а Кри убеждена, что она чудовище. Она слышала об этом всю свою жизнь. И теперь это преследует ее, как и голос матери. Этот голос большинство из нас слышит в минуты тишины, он нашептывает добрые слова или слова обвинения. Голос нашей матери.
– Или отца, – сказал Гамаш. – Хотя в данном случае отцовский голос молчал. Она произнесла слишком много слов, он – слишком мало. Бедняжка Кри. Неудивительно, что это кончилось убийством.
– Мы живем в век управляемых ракет и неуправляемых людей, – сказала Мирна. – Это слова доктора Мартина Лютера Кинга младшего.
Гамаш кивнул, потом вспомнил что-то еще:
Твои убеждения становятся твоими мыслями,
Твои мысли становятся твоими словами,
Твои слова становятся твоими действиями,
Твои действия становятся твоей судьбой.
– Махатма Ганди, – пояснил он. – Там есть и дальше, но я не помню.
– Не знала, что Махатма был таким болтливым, но я с ним согласна. Очень сильно сказано. Начинается с наших убеждений, и наши убеждения становятся нашими родителями, а если у нас больной родитель, то у нас больные убеждения и они заражают все, что мы думаем и что делаем.
Гамаш не знал, кто был матерью Си-Си и какие убеждения она внедрила в голову дочери. Он попивал пунш, его тело наконец согрелось. Он оглянулся.
Магазин Мирны был похож на старую библиотеку в загородном доме. Вдоль стен стояли приятные глазу деревянные книжные шкафы, заставленные книгами. Тут и там лежали коврики, а в центре стояла чугунная плита, перед которой удобно расположился диван, с креслами-качалками по бокам. Гамаш, который любил книжные магазины, решил, что приятнее этого еще в жизни не видел.
Он пришел за несколько минут до пяти, миновав по дороге Рут. Пожилая поэтесса снова остановилась посреди деревенского луга и опустилась на покрытую ледком скамейку. Гамаш выглянул в окно Мирны и увидел, что Рут все еще сидит там, неподвижная, застывшая на фоне веселых рождественских огней на соснах.
– «Да, дети все печальны, – процитировал Гамаш, – но некоторые преодолевают это».
Мирна проследила направление его взгляда.
– Пивная прогулка, – сказала она.
– Пивная прогулка, – повторил Робер Лемье.
Он оторвался от телевизора в доме Морроу. Клара и инспектор Бовуар все еще с широко раскрытыми глазами оставались перед экраном. Единственными признаками жизни, которые замечал Лемье в инспекторе с начала фильма, были редкие ахи и охи. Лемье тоже старался смотреть, но все время ловил себя на том, что начинает задремывать. Он представил себе, как его голова падает на плечо Бовуара и из уголка рта тянется ниточка слюны. Нет, лучше встать и пройтись.
Он остановился у окна, и к нему присоединился Питер Морроу.
– Что она там делает? – спросил Лемье, указывая на старую женщину, сидевшую на скамье, в то время как остальные обитатели деревни жались к своим теплым каминам или торопились домой в этот холодный вечер, когда, казалось, замерз сам воздух.
– О, это ее пивная прогулка.
Лемье покачал головой. Смешная старая пьяница.
Когда Мирна закончила объяснять, Гамаш направился к своей куртке и общупал карманы, пока не нашел, что искал. Экземпляр книги Рут, найденный на теле Эль.
Он вернулся на прежнее место, открыл книгу и стал читать, что попадется на глаза.
– Она удивительная поэтесса, – сказала Мирна. – Жаль, что в жизни она такая невыносимая. Вы позволите? – Она протянула руку и открыла книгу на авантитуле. – Это вам Клара дала?
– Нет. А что?
– Это посвящено ей. – Мирна показала ему: – «Ты воняешь. С любовью, Рут».
– Кларе? «Ты воняешь»?
– Ну, в тот день так и было. Забавно, правда? Она сказала, что потеряла ее. Наверно, потом опять нашла. Хотя вы говорите, что не она дала вам эту книгу?
– Нет, эта книга – вещественное доказательство, которое проходит по одному делу.
– Делу об убийстве?
– Вы сказали, она потеряла ее, после того как Рут оставила ей свой автограф. Где потеряла? – Гамаш подался вперед, его проницательные глаза уставились на Мирну.
– В «Ожильви». Она купила книгу на презентации, устроенной для Рут, та дала ей свой автограф, а после мы с Кларой ушли.
Мирна ощутила, какая от него исходит энергия, и сама почувствовала нервное возбуждение, хотя и не понимала почему.
– Вы нигде не задерживались?
– Я пошла за машиной и подобрала Клару у входа. Мы никуда не заезжали.
– А она куда-нибудь заходила, после того как вы ушли за машиной?
Мирна задумалась, потом отрицательно покачала головой. Гамаш встал. Ему нужно было поговорить с Морроу.
– А, вспомнила: на следующий день она мне сказала, что купила какую-то еду для нищенки на улице. Она… – Мирна замолчала.
– Продолжайте. – Гамаш повернулся к ней от двери.
– Это все.
Гамаш продолжал смотреть на нее.
– Я не могу вам сказать. Пусть это сделает Клара.
– Эта нищенка умерла. Была убита. – Он взял книгу Рут и тихо проговорил: – Вы должны мне сказать.
