Колин

Хотите знать, с чего все началось? Хотите услышать, как скучный курс для взрослых о том, как заводить друзей и оказывать на людей влияние, в конечном счете привел меня к тому, что я стал толкать незнакомцев на путь самоуничтожения?

Вот как все случилось.

Вначале были три девушки: Элеанор, Жюстин, Рашель.

Элеанор учила итальянский в университете, в соседней аудитории вечером по четвергам. Я увидел ее и сразу же захотел. Ее густые темные волосы казались шелковистыми на ощупь. Я приходил на занятия пораньше и болтался в столовой, надеясь ее увидеть. Она всегда была одна и никогда не садилась с кем-то, даже со студентами из ее группы. Иногда она появлялась за полчаса до начала занятий и сидела в столовой с учебниками, что-то читая или просматривая распечатку — вероятно, последнее учебное задание. Я пристраивался сзади и глядел на ее сгорбленные плечи, на ее позу, на скрещенные под пластиковым стулом ноги.

Каждый вечер в четверг я не сводил глаз с Элеанор, и каждый раз мне хотелось ее все больше. Естественно, сложнее всего было установить первый контакт — набраться смелости и заговорить с ней. Я слегка изменил ситуацию, поскольку целью занятий являлся поиск партнеров для бизнеса, а вовсе не для секса, и спросил Найджела, как вести себя, обходя дома незнакомых людей в поисках клиентов.

Он ответил, что клиенты покупают товары и услуги у таких же людей, как и они сами. Будь открыт и дружелюбен, представь, будто общаешься с приятелями. Подумай, каким тоном будешь с ними говорить, придумай соответствующую позу, улыбку.

Само собой, проще сказать, чем сделать.

Если не попросишь, ничего не получишь, подбодрил Найджел. Те, кто пасует перед трудностями, никогда не побеждают. Помешать себе можешь только ты сам.

В конце концов однажды в четверг я просто сел в столовой перед Элеанор.

— Меня зовут Колин, — сказал я, протягивая руку.

Она удивленно взглянула на меня, но руку мою пожала:

— Элеанор.

— Что изучаете?

— Итальянский. В шестой аудитории.

Вблизи она показалась мне еще привлекательнее — темные глаза, бледное лицо. Я откашлялся:

— И как?

— Вполне.

Разговор пока не клеился. Она держала обеими руками кофейную чашку, словно девушке было холодно. Я принял ту же позу, хотя чашки у меня не было, и начал отчаянно соображать, что бы сказать такое умное.

— Il miglior fabbro, — наконец выдал я.

— Что?

— Это Элиот, его эпиграф-обращение к Эзре Паунду в «Бесплодной земле». «Il miglior fabbro» — «он лучше меня», «он мастер искуснее, чем я». Насколько я помню, переводится примерно так.

— Правда? — удивилась она. — А мы до сих пор проходим «Не подскажете, где железнодорожная станция?».

Я улыбнулся:

— Что ж, Элиота можете иметь в виду на будущее.

Судя по позе, девушка несколько расслабилась. Она убрала одну руку под стол, и я сделал то же самое.

— Вы далеко живете? — довольно неуклюже спросил я.

Ну почему все так чертовски сложно?

— В самом городе, — ответила она.

— Не хотите чего-нибудь выпить со мной после занятий?

Вопрос явно ее удивил. Решив, что она собирается отказать, я попробовал еще раз:

— Встретимся на улице в половине десятого?

— Да, — кивнула она. — Хорошо.

Именно тогда я понял, что все у меня получится. Когда пытаешься кого-то навести на определенные мысли с помощью НЛП, нельзя ни в чем сомневаться — нужно хотя бы пытаться верить в то, что говоришь, иначе твой посыл ослабнет и может не дойти. Я понимал, что мне многого еще предстоит достичь и что мне необходимо совершенствовать свою технику, но утвердительный ответ Элеанор лишь придал мне уверенности. Я сумел уговорить женщину со мной встретиться, а это означало, что передо мной открывается множество возможностей, прекрасных и бескрайних, словно теплое море, накатывающее волнами на тропический остров.

С минуты на минуту должны были начаться занятия, и столовая быстро пустела. Слышался скрежет стульев по покрытому плиткой полу. Мы оба встали. Что мне теперь сказать? Чем подкрепить уже сделанное?

— Спасибо, — изрек я. — Значит, увидимся.

— Обязательно. До встречи.

Черт побери, «спасибо» — как-то уж совсем по-дурацки. Так или иначе, она пошла на свои занятия, а я на свои и до самого их конца не мог усидеть на месте, делая заметки в блокноте — что я ей скажу, на какие темы заведу беседу — и помечая на полях особо важное…

Пожалуй, случившееся с Элеанор можно считать началом всего дальнейшего. Трудно точно сказать, что именно пошло не так, и в последующие месяцы я не раз рассматривал все возможные варианты. Я вовсе на нее не давил, тщательно обдумывал каждое слово и вероятные последствия сказанного. Встреть я ее вновь сегодня, вряд ли я сделал бы что-либо иначе. Естественно, с тех пор я усовершенствовал свои методики, внес в них поправки в свете происшедшего и куда лучше научился адаптироваться к ситуации. Стоит также учесть, что с Элеанор я не добился желаемого результата в том числе и потому, что в то время не понимал в полной мере, в чем он заключается. Тогда я лишь грубо и страстно желал, чтобы привлекательная женщина сочла меня карикатурно-неотразимым, хотя на самом деле мое призвание было куда выше.

Возможно, судьба свела нас с Элеанор именно с этой целью. Девушка увлеклась мной, хотя я был ей совершенно неинтересен. Между нами возникла связь, но мы не целовались, не прикасались друг к другу, и тем более между нами не было никакого секса. Но души наши переплелись, и их единение стало куда интимнее, чем любой телесный контакт.

Полагаю, все случилось из-за того, что она уже успела зайти слишком далеко.

После смерти отца я много читал Элиота и Рильке, пытаясь постичь тот процесс, что рано или поздно происходит с каждым из нас и которому отец подвергся раньше, чем можно было ожидать. Восприятие Элиотом рождения и смерти как, по сути, одного и того же глубоко запало мне в сердце; вечер за вечером я продирался через «Четыре квартета», пытаясь отыскать в них душу отца, и порой мне казалось, будто я замечаю его призрак, словно облачко дыма за дверью, ощущаю его запах, словно теплое морское течение.

Любимым моим произведением Рильке были стихи про Орфея, который отправляется в подземный мир, чтобы вернуть свою потерянную возлюбленную Эвридику. Ему приказано смотреть вперед, и остается лишь верить, что его жена и ее спутник идут следом, а когда он не выдерживает и оглядывается… как там говорится? «Смежилась женственность ее, как лепестки цветка перед закатом». Возлюбленная Орфея стала недоступна, смерть вернула ей девственность. Смерть пустила в ней корни (и опять-таки смерть и рождение неразделимы, как и у Элиота) — словно она стала беременна смертью, беременна сладостью и тьмой.

Так было и с Элеанор. Она чересчур далеко зашла, смерть пустила в ней корни — хотя девушка была еще жива, ходила, существовала день за днем, направляясь к своему концу без какого-либо желания повернуть назад.

Помню, я стоял с ней на парковке позади паба. Вид у нее был неуверенный и ошеломленный, словно проведенный в беседе со мной вечер притупил ее чувства, сделав безразличной ко всему.

— Я могу отвезти вас домой, — сказал я, мягко коснувшись ее руки.

Уже стемнело, и весь свет падал из окон паба. Каждые несколько минут вспыхивала и гасла дежурная лампочка. Я вспомнил, как все это время слушал Элеанор, пытаясь настроиться на ее мысли и надеясь, что мои слова возымеют действие. Она слышала мои мысленные указания, но отчего-то реагировала вовсе не так, как я рассчитывал. Между нами словно стоял невидимый барьер.

Мне не хотелось все испортить, не хотелось, чтобы она ушла без меня. Мне хотелось отвезти ее домой и запереть дверь, чтобы никто не мог нам помешать. Мне хотелось не спеша исследовать все, что могла предложить прекрасная Элеанор. Девушка моей мечты.

Возможно, мне не хватило смелости и нерешительность притупила мой мысленный посыл. А может, просто недоставало веры в себя и собственные намерения, внимания и наблюдательности.

— Домой? — переспросила она, словно никогда прежде не слышала этого слова.

— Поедем со мной, — сказал я.

Я направился к машине, но Элеанор не последовала за мной. Похоже, именно в этот момент я ее потерял.

— Не знаю… — еле слышно пробормотала она. — Не знаю, что значит «домой». Не знаю, о чем вы.

Я понял, что уже ничего не изменить. Раздражение и разочарование были столь велики, что я не сумел сдержать чувств.

— Идите домой, — сказал я. — Идите домой, закройте дверь и больше не выходите.

— Да, — кивнула она.

— Вот и хорошо, — ответил я.

Когда я проезжал мимо, она еще стояла на месте. Я потратил весь вечер, обдумывая все то, что говорил ей и что она мне отвечала, делая заметки и размышляя, как вести себя в следующий раз.

Я вовсе не хотел ее смерти, — в конце концов, я лишь попробовал найти подружку. Так что не моя вина, что на следующий день после нашего свидания она покончила с собой. Когда мы расставались, ничто о том не говорило; да, она была крайне молчалива, но это мало чем отличалось от ее обычного поведения.

Несколько недель спустя я увидел в новостях сообщение, что кто-то из родственников Элеанор обнаружил в ее доме труп. Тело нашли сильно разложившимся у подножия лестницы, тем не менее было ясно, что она повесилась на перилах. Предположительно это случилось между вечером четверга, когда она ушла с занятий, и субботой. Я думал, что ко мне придут и будут допрашивать: наверняка многие помнили, как мы разговаривали в столовой, а кто-то мог заметить, как мы ушли вместе, или видеть нас в пабе. Но хотя я уже приготовил безобидную историю, будто подумывал в следующем семестре взять курс итальянского, никто меня так и не побеспокоил.

Тем же вечером, допивая третий стакан виски и чувствуя, как немеют губы и горят щеки, я думал, что могло бы случиться, если бы я поехал тогда к Элеанор вместе с ней. Я жалел, что меня не было рядом, когда она сделала последний шаг, что я не присутствовал в момент принятия решения. А потом я вдруг ощутил внезапное возбуждение, поняв, что на самом деле она приняла решение именно в тот вечер, в пабе, когда я был с ней. Тогда я считал, что она слушает мои указания и воспринимает их, но что-то оказалось неверно понято… И когда я сказал ей, чтобы она шла домой, закрыла дверь и больше не выходила, она восприняла это буквально. Она вовсе не выбирала свой путь. Я искренне полагал, что смягчил ей боль принятия решения. Слишком много тяжких решений приходится принимать, слишком многое брать в расчет, слишком о многом думать — а на самом деле нужно было принять лишь одно. Я думал, что помог ей в этом. Я сказал ей, что нужно сделать, — и она сделала.

Теперь, оглядываясь назад, я, конечно, понимаю, вряд ли что-то из того, что я ей говорил, имело хоть какое-то значение. Но так или иначе, конечный результат заключался в том, что она пошла по пути быстрого и жестокого самоуничтожения. Она была мертва уже в ту минуту, когда я уезжал от нее в тот вечер. Тогда, на парковке, она еще дышала и у нее билось сердце, но она все равно была трупом. Трансформация началась.

Но к тому времени у меня уже появились другие хлопоты — я переключился на Жюстин.