2

В воскресенье утром Джон Ребус и доктор Пейшенс Эйткен решили забыть о делах и всласть поваляться. Чуть свет он сбегал за круассанами и газетами, и они позавтракали в постели, передавая друг другу разделы воскресных газет. Впрочем, больше пропускали, чем читали.

Упоминания о кошмарной находке в тупичке Мэри Кинг не обнаружилось. Новость пришла слишком поздно и в газеты не попала. Но Ребус знал, что по местному радио что-нибудь непременно передадут, и потому на сей раз не возражал, когда Пейшенс настроила прикроватный приемник на классическую музыку.

Его смена должна была закончиться в полночь, но из-за убийства временны´е рамки сдвинулись. При расследовании убийства работали столько, сколько требовалось. Ребус проторчал на службе до двух часов ночи. Проинформировал ночную смену о трупе в тупичке Мэри Кинг. Доложил старшему инспектору и старшему суперинтенданту и постоянно был на связи с управлением на Феттс-авеню, куда уехали криминалисты. Инспектор Флауэр то и дело советовал ему отправляться домой, пока наконец он не внял его совету.

Самая большая проблема с вечерними сменами состояла в том, что Ребус после них не мог толком уснуть. Но было какое-то особое удовольствие в том, чтобы с приближением рассвета залечь в постель, свернуться рядом с уже спящим там телом. А еще большее удовольствие он получал от того, что, укладываясь под бочок к Пейшенс, выгонял из кровати кота.

Прежде чем лечь, он проглотил с полстакана виски. Себе он объяснил, что это в чисто медицинских целях, однако стакан тщательно прополоскал и убрал подальше в надежде, что Пейшенс не заметит. Она часто ворчала, что он еще и пьет — ко всем его прочим достоинствам!

— Обедаем в ресторане, — сказала она тоном, не допускающим возражений.

— Когда?

— Сегодня.

— Где?

— Есть одно местечко за городом, называется Карлопс.

Ребус кивнул:

— «Ведьмин прыжок».

— Что?

— Так переводится Карлопс. Там у них есть скала. С нее прежде сбрасывали тех, кого считали ведьмами. Если не полетела, значит не ведьма, невиновна.

— Но мертва.

— Их судейская система была далека от совершенства. Взять хотя бы позорный стул — тот же принцип.

— Откуда ты все это знаешь?

— Молодые констебли нынче сплошь эрудиты.

Он помолчал.

— Слушай, насчет обеда… мне нужно заскочить на работу.

— Ничего тебе не нужно.

— Пейшенс, там у нас…

— Джон, это здесь у нас будет смертоубийство, если мы не начнем хоть сколько-то времени проводить вместе. Позвони — скажи, что болен.

— Не могу.

— Тогда я позвоню. Я врач, мне поверят.

Ей поверили.

После обеда они пошли прогуляться — посмотрели из любопытства на знаменитую скалу Карлопс-Рок, а потом, невзирая на ветер, полезли в гору отметиться на Пентландс. Когда они вернулись на Оксфорд-террас, Пейшенс наконец сдалась и первая сказала, что у нее накопилась кое-какая бумажная работа, то есть ей попросту хотелось разобрать какие-то бумаги, или проверить налоговую отчетность, или просмотреть свежие журналы. Поэтому Ребус поехал по Куинсферри-роуд и остановился перед церковью Богоматери Вечной Опоры, с чувством виноватой радости отметив, что никто еще не исправил шкодливое граффити на доске объявлений, превратившее «вечную опору» в «вечный запор».

В церкви было пусто, прохладно и тихо, через витражное стекло проникали радужные лучи. Надеясь, что он явился вовремя, Ребус прошел в исповедальню. По другую сторону зарешеченного окошка кто-то был.

— Простите меня, отец, — сказал Ребус. — Я даже не католик.

— А-а, так это вы, язычник. Я ждал вас. Мне нужна ваша помощь.

— Разве не мне положено произносить эти слова?

— Не дерзите. Пойдемте выпьем.

Отцу Коннору Лири можно было дать от пятидесяти пяти до семидесяти, но Ребусу он сказал, что не припомнит, к какой цифре он ближе. Он представлял собой внушительную бочкообразную фигуру, густые седые волосы росли не только на голове, но и из ушей, носа и шеи — на загривке. В светской одежде, подумал Ребус, священник вполне сошел бы за пенсионера-докера или какого-нибудь квалифицированного работягу, который в свое время был неплохим боксером, и действительно, у отца Лири имелись фотографии и призы, подтверждающие, что последнее — непреложная истина. Он нередко месил руками воздух, заканчивая свои аргументы апперкотом, — дескать, никаких возражений тут и быть не может. Ребус нередко жалел, что при их беседе не присутствует рефери.

Но сегодня отец Лири вальяжно расселся в шезлонге у себя в саду. Стоял прекрасный ранний вечер, теплый и прозрачный, с моря тянуло прохладным ветерком.

— В такой день хорошо полетать на воздушном шаре, — мечтательно сказал отец Лири, отхлебнув из стакана с гиннесом. — Или попрыгать с тарзанки. Кажется, на время фестиваля что-то в этом роде устроили на Медоуз. Ох, как бы мне хотелось попробовать.

Ребус моргнул, но промолчал. Гиннес был ледяной — таким впору зубы замораживать вместо анестезии. Он поерзал в своем шезлонге, который был намного дряхлее того, в котором сидел священник. Прежде чем сесть, он заметил, что ткань почти насквозь протерта в тех местах, где она встречалась с горизонтальными деревянными брусьями. Оставалось только надеяться, что шезлонг его выдержит.

— Вам нравится мой сад?

Ребус обвел взглядом яркие цветы, подстриженную траву.

— Я плохо разбираюсь в садах, — сознался он.

— И я тоже. Это не порок. Но у меня есть один знакомый старик, который понимает толк в садах, и он за умеренную плату присматривает за моим. — Он поднес стакан к губам. — Ну, так как у вас дела?

— Отлично.

— А у доктора Эйткен?

— В полном порядке.

— И вы двое все еще?..

— Более или менее.

Отец Лири кивнул. Тон Ребуса не располагал к продолжению темы.

— Снова угроза взрыва, да? Я слыхал по радио.

— Может, на испуг хотят взять.

— Но вы не уверены?

— ИРА обычно использует кодовые слова, так они дают нам понять, что не шутят.

Отец Лири покивал, словно отвечая каким-то своим мыслям.

— И еще убийство?

Ребус отхлебнул пива.

— Я был на месте преступления.

— Хотя бы сделали перерыв на время фестиваля, правда? Что подумают туристы?

Глаза отца Лири лукаво сверкали.

— Пора уже туристам знать правду, — сказал Ребус. Эти слова вырвались у него слишком быстро. Он вздохнул. — Довольно мрачное зрелище.

— Прискорбно. Я беру назад свои легкомысленные слова.

— Что поделаешь. Это естественный способ самозащиты.

— Да, вы правы.

Ребус знал это по себе. За шуточками, которыми он обменивался с доктором Куртом, тоже стояло инстинктивное желание убежать от очевидного, непоправимого. И все равно перед мысленным взором Ребуса с прошлого вечера постоянно возникало прискорбное видение — висящее, вытянутое тело молодого человека, которого они еще даже не опознали. Эта картинка останется в его мозгу навсегда. На ужасы у всех фотографическая память. Он выбрался из тупичка Мэри Кинг и увидел, что Хай-стрит сверкает фейерверками, по улицам бродят толпы людей, которые разинув рот смотрят на синие и зеленые вспышки в ночном небе. Фейерверки запускали из замка — это был завершающий аккорд парада военных оркестров. Меньше всего ему в тот момент хотелось говорить с Мейри Хендерсон. Он даже осадил ее, чтобы не приставала.

«Ах, как нехорошо», — сказала она тогда, не сдаваясь.

— Ах, как хорошо, — сказал теперь отец Лири, поудобнее устраиваясь в шезлонге.

Даже добрая порция виски не стерла из сознания Ребуса жуткую картину. Разве что смазала углы и края, отчего то, что находилось в центре, проступило особенно резко. Выпей он еще виски — образ стал бы еще резче.

— Мы ведь здесь ненадолго? — спросил Ребус у священника.

Отец Лири нахмурился:

— Вы имеете в виду здесь, на земле?

— Именно. Мы приходим сюда слишком ненадолго, чтобы наше пребывание здесь имело какое-то значение.

— Скажите это человеку с бомбой в кармане. Каждый из нас имеет здесь значение.

— Я говорю не о человеке с бомбой. Я о том, как его остановить.

— Вы говорите о том, что такое быть полицейским.

— А, ладно, может, я вообще ни о чем не говорю.

Отец Лири позволил себе мимолетную улыбку, ни на мгновение не отрывая глаз от Ребуса.

— Не мрачновато ли для воскресенья, Джон?

— А разве не для этого существуют воскресенья?

— Может быть, для вас, отпрысков Кальвина, это и так. Вы говорите себе, что обречены, а потом целую неделю пытаетесь свести это к шутке. А вот мы придаем этому дню особое значение.

Ребус поерзал в своем шезлонге. Ему все меньше и меньше нравились разговоры с отцом Лири. Они попахивали прозелитством.

— Не пора нам перейти к делу? — спросил он.

Отец Лири улыбнулся:

— Протестантская трудовая этика.

— Вы пригласили меня сюда, чтобы обратить в свою веру?

— Зачем нам нужен такой мрачный тип, как вы! И потом, мне легче обратить в мою веру штрафной удар с пятидесяти ярдов на стадионе «Мюррейфилд» при боковом ветре. — Он глубоко вдохнул. — В сущности, моя проблема — не ваша проблема. Может быть, это вообще не проблема. — Он провел пальцем по стрелочке брюк.

— Тем не менее попробуйте мне о ней рассказать.

— Поменяться ролями? Что ж, я думаю, именно это и было у меня на уме. — Он чуть подался вперед в шезлонге, материал натянулся и издал жалобный звук. — Ну, тогда слушайте. Вы знаете Пилмьюир?

— Не валяйте дурака.

— Да, глупый вопрос. Квартал Гарибальди в Пилмьюире?

— Гар-Би — самый гнусный район в городе, а может быть, и в стране.

— Там есть хорошие люди, но вы правы. Вот почему церковь послала туда социального работника.

— И у него начались неприятности.

— Возможно. — Отец Лири допил пиво. — Это была моя идея. Там есть общественный центр, только он был уже несколько месяцев как заперт. Я подумал, что мы могли бы открыть в нем молодежный клуб.

— Для католиков?

— И для протестантов тоже. — Он откинулся на спинку. — Даже для тех, кто не верит. В Гарибальди преимущественно протестанты, но там есть и католики. Мы заключили соглашение и собрали кое-какие деньги. Я знал, что руководить этим может не всякий, тут нужен по-настоящему динамичный лидер. — Он нанес удар по воздуху. — Кто-то, кто смог бы объединить две стороны.

«Миссия невыполнима», — подумал Ребус. Эта схема саморазрушится за десять секунд.

Не последней из проблем Гар-Би было непримиримое разделение между католиками и протестантами или отсутствие такового — это как посмотреть. Протестанты и католики жили на одних и тех же улицах, в одних и тех же многоэтажках. По большей части они жили в относительной гармонии и равной бедности. Но поскольку делать в районе практически было нечего, молодежь стремилась организоваться в противостоящие друг другу банды и развязать военные действия. Каждый год происходило по меньшей мере одно генеральное сражение, в которое приходилось вмешиваться полиция. Обычно это случалось в июле, обычно где-то вокруг двенадцатого числа, в святой для протестантов день.

— И вы призвали на помощь спецназ? — спросил Ребус. Отец Лири не сразу оценил шутку.

— Ни в коем случае, — ответил он. — Мы нашли молодого человека, самого обычного, но у него есть внутренняя сила. — Его кулак рассек воздух. — Духовная сила. Сначала это был сплошной кошмар. В клуб никто не ходил, зато окна били исправно — не успевали вставлять заново, все исписано пуще прежнего, только теперь еще с личными оскорблениями. Но потом начался прорыв. Казалось, чудо свершилось. Посещаемость стала расти, причем с обеих сторон.

— И что же случилось?

Плечи отца Лири обвисли.

— Как-то все пошло не туда. Я-то мечтал привлечь ребят к спорту, может, создать свою футбольную команду, что-нибудь в этом роде. Мы купили форму и подали заявку в местную лигу. Но ребятам все это было не нужно. Они приходили и часами ошивались в клубе, остальное их не интересовало. Да и о балансе говорить теперь не приходится — католики прекратили вступать в клуб. А из прежних большинство перестало ходить. — Он посмотрел на Ребуса. — Не подумайте, что я просто ищу себе оправданий.

Ребус кивнул:

— Клуб захватили протестантские банды?

— Я этого не говорил.

— Очень похоже на то. А что же этот ваш социальный работник?

— Его зовут Питер Кейв. Он по-прежнему туда ходит, на мой взгляд слишком часто.

— Все равно пока я не вижу проблемы.

Вообще-то, проблему он видел, только предпочитал, чтобы ему о ней сказали прямо.

— Джон, я общался с людьми и там, и в других частях Пилмьюира. Банды не стали ни лучше, ни хуже, только теперь они объединили усилия и поделили сферы влияния. В результате они теперь лучше организованы: вместо потасовок устраивают в клубе собрания и перекраивают территорию.

— Ну, хоть не торчат на улицах.

Отец Лири не улыбнулся.

— Так возьмите и закройте ваш молодежный клуб.

— Легко сказать. Для начала выглядеть это будет неважно. И разве это решит что-нибудь?

— А с мистером Кейвом вы говорили?

— Он меня не слушает. Его как подменили. Это-то и беспокоит меня больше всего.

— Прогоните его.

Отец Лири сердито затряс головой:

— Он мирской человек, Джон. Я не могу ему приказывать. Мы сократили финансирование клуба, но деньги на содержание откуда-то поступают.

— Откуда?

— Я не знаю.

— Много?

— Да много-то и не нужно.

— И чего же вы хотите от меня?

Ребус долго пытался удержать себя от этого вопроса.

Отец Лири снова устало улыбнулся ему:

— Откровенно говоря, я не знаю. Может быть, мне просто нужно было кому-нибудь об этом рассказать.

— Не морочьте мне голову. Вы хотите, чтобы я туда съездил.

— Только если сами захотите.

Теперь пришел черед улыбаться Ребусу.

— Я бывал в местах и поприветливее.

— Но и в местах похуже.

— Я вам и про половину из них не рассказал, святой отец.

Ребус допил пиво.

— Еще?

Он покачал головой.

— Здесь так хорошо и тихо, верно?

Отец Лири кивнул:

— Вот в чем прелесть Эдинбурга — спокойное местечко всегда где-нибудь неподалеку.

— Так же как и беспокойное. Спасибо за пиво. — Ребус поднялся.

— А ваша команда вчера выиграла.

— С чего вы взяли, что я болею за «Хартс»?

— Они же протестанты? И вы тоже протестант.

— Сгинь, нечисть протестантская, — рассмеялся Ребус.

Отец Лири поднялся на ноги. Морщась от боли, распрямил спину. Он намеренно демонстрировал свою немочь. Что взять со старика?

— Что касается Гар-Би, Джон, — сказал он, широко разводя руки, — то я целиком в ваших руках.

«Как гвозди, — подумал Ребус, — как гвоздь столярный ты в моих руках».