Он распахнул глаза. Город просыпался, жужжал и гремел в окно, а оно лениво отмахивалось занавеской. Харри лежал и смотрел на висящую напротив нелепицу – портрет шведской королевской четы. Королева уверенно и спокойно улыбается, а у короля такое лицо, будто в спину ему тычут ножом. Харри знал, каково это, – его и самого в третьем классе начальной школы заставляли играть принца в сценке «Капризная принцесса».

Где-то шумела вода. Харри наклонился понюхать ее подушку. На ней лежало щупальце медузы – или то был длинный рыжий волос? Ему вспомнилась фраза из спортивной рубрики газеты «Дагбладе»: «Эрланд Юнсен, футбольный клуб «Мосс», – известен своими рыжими волосами и «длинными» мячами».

Потом Харри вдруг понял, как он себя чувствует. Легко. Легко, как перышко. Так легко, что он испугался, что его подхватит ветерком и унесет в окно и он будет летать над утренней суетой Сиднея совсем без одежды. Потом он пришел к выводу, что чувствует такую легкость оттого, что за ночь вывел из организма много жидкости и, наверное, сбросил пару килограммов.

«Харри Холе, полиция Осло, – известен своими дурацкими идеями и пустыми шарами».

– Förlät?

Биргитта стояла посреди комнаты в каком-то кошмарном халате и с полотенцем, повязанным вокруг головы.

– Доброе утро, о прекрасная и свободная. А я вот смотрел на портрет Капризного короля на той стене. Тебе не кажется, что он предпочел бы быть крестьянином и копаться в земле? Судя по лицу – да.

Она посмотрела на фотографию.

– Не всем дано найти правильное место в жизни. Вот, к примеру, тебе, а, snutjdäel!

Она села на постель рядом с ним.

– Трудный вопрос с утра пораньше. Но могла бы ты, прежде чем я отвечу, снять с себя этот халат? Просто мне кажется, он входит в десятку самых страшных вещей, которые я видел.

Биргитта рассмеялась.

– Я называю его: «erotik-dödaren». Он бывает нужен, когда мужчины начинают слишком докучать.

– А ты узнавала, как называется этот цвет? Может, это новое слово, неизвестное доселе белое пятно на палитре, между зеленым и коричневым.

– Не увиливай от ответа, norrbagga – Она ударила его по голове подушкой, но после недолгой борьбы оказалась поверженной.

Не отпуская рук, Харри наклонился и зубами нашел пояс халата. Поняв его намерения, Биргитта вскрикнула и впечатала ему колено в подбородок. Харри охнул и осел на постель. Биргитта быстро прижала его руки коленями.

– Отвечай!

– Хорошо, хорошо, сдаюсь. Да, я нашел свое место в жизни. Я самый лучший snutjävel из всех, кого ты видела. Да, я бы лучше обнимал маленьких озорниц, чем копаться в земле или выходить на балкон, чтобы помахать ручкой толпе. Да, да, я знаю – это извращение.

Биргитта поцеловала его в губы.

– Могла бы и зубы почистить, – процедил Харри.

И когда она непринужденно запрокинула голову и рассмеялась, Харри не упустил эту возможность. Быстро подняв голову, он ухватил зубами пояс и потянул. Халат съехал, Харри поднял колени, Биргитта оказалась верхом на нем. Ее кожа была теплой и слегка влажной после душа.

– Полиция! – закричала она, обвивая его ногами.

Харри почувствовал, как пульсирует все его тело.

– Насилуют! – прошептала она и укусила его за ухо.

А потом они лежали и вместе смотрели в потолок.

– Я бы хотела… – начала Биргитта.

– Чего?

– Да нет, ничего.

Они встали и начали одеваться. Взглянув на часы, Харри понял, что опоздал на утреннее совещание. Он остановился у дверей и обнял ее.

– Кажется, я знаю, чего бы ты хотела, – сказал Харри. – Ты бы хотела, чтоб я что-нибудь рассказал о себе.

Биргитта положила голову ему на плечо:

– Я знаю, тебе это не нравится. У меня такое чувство, будто из тебя все приходится вытягивать клещами. Что твоя мать была доброй и умной женщиной, наполовину саамкой, и что она умерла шесть лет назад. Что твой отец читает лекции в университете и, хотя ему не нравится, чем ты занимаешься, никогда тебе об этом не говорит. И что человек, которого ты любишь больше всех на свете – твоя сестра, – «самую малость» страдает синдромом Дауна. Вот что мне хочется узнавать о тебе. Но мне важно, чтобы ты сам хотел мне об этом рассказывать.

Харри погладил ее по шее:

– Тебе хочется узнать что-то серьезное? Какую-нибудь тайну? – Она кивнула. – Но тайны связывают людей, – прошептал он ей на ухо. – А это не всегда то, что нужно.

Они стояли в коридоре и молчали. Харри задержал дыхание.

– Всю мою жизнь меня окружали любящие люди. Я получал все, о чем попрошу. Короче, непонятно, почему я стал таким, каким стал…

Порыв ветра из окна погладил Харри по волосам так легко и мягко, что он невольно закрыл глаза.

– …Алкоголиком.

Он сказал это твердо и, наверное, громче, чем следовало. Биргитта прижалась к нему.

– В Норвегии не так-то легко вылететь с государственной службы. Можно быть некомпетентным – это ничего; бездельником – пустяки; начальство можно вообще поносить последними словами – не беда. В общем, что хочешь, то и делай: закон защищает тебя во всех случаях. Кроме пьянства. Дважды заявишься на работу в нетрезвом состоянии – вылетишь тут же. А одно время было легче сосчитать дни, когда я приходил на работу трезвым.

Он отпустил Биргитту от себя и посмотрел ей в лицо – ему было важно увидеть ее реакцию. Потом снова прижал ее к себе.

– Так или иначе, но я как-то жил. Те, кто о чем-то догадывался, предпочитали смотреть сквозь пальцы. Наверное, им следовало на меня донести, но в полиции своя круговая порука. Как-то вечером мы с товарищем ехали на Холменколлен, чтобы задать пару вопросов одному парню по делу о наркотиках и убийстве. Мы его ни в чем даже не подозревали, но когда, позвонив в дверь, увидели, как он на бешеной скорости выезжает из гаража, вскочили в машину и начали преследование. Включили «мигалку» и помчались на ста десяти по Сер-кедалсвейену. Машину слегка заносило. Пару раз мы цеплялись за край тротуара. Мой товарищ хотел было сам сесть за руль. Но я был так увлечен преследованием, что только отмахивался.

Что произошло потом, Харри узнал от других. В районе станции Виндерн с автозаправки выезжал автомобиль. За рулем сидел паренек, который только-только получил права и заскочил на заправку купить сигарет для отца. Полицейская машина протащила его автомобиль через ограду, зацепила здание рядом с остановкой, где двумя минутами раньше стояли пять-шесть человек, и остановилась по другую сторону путей. Сидевшего рядом с Харри полицейского выбросило через переднее стекло – он пролетел метров двадцать и ударился головой о столбик ограды. С такой силой, что тот погнулся, а для установления личности полицейского понадобились отпечатки пальцев. А паренек, сидевший за рулем другой машины, так и остался парализованным – от шеи и ниже.

– Я приезжал навестить его в местечко под названием Сюннос, – продолжал Харри. – Он еще мечтает когда-нибудь сесть за руль. Меня тогда нашли в машине с травмой черепа и обильным внутренним кровотечением. Несколько недель провалялся под капельницей.

Каждый день приходили мать и сестра. Садились по обе стороны от кровати, держали его за руки. По вечерам, когда посетителей обычно не пускали, приходил отец. Сильное сотрясение мозга повлияло на зрение, и Харри запрещали читать книги и смотреть телевизор. Ему читал отец. Садился вплотную к кровати и шептал на ухо (чтобы сильно не утомлять сына) своих любимых писателей: Сигурда Хоэля и Кьяртана Флейстада.

– Одного человека я убил, другого на всю жизнь сделал калекой и все равно остался окруженным любовью и заботой. А оказавшись в общей палате, первым делом попросил соседа, чтобы его брат купил мне пол-литровую банку джина.

Харри замолчал. Биргитта дышала ровно и спокойно.

– Удивлена? – спросил он.

– Я поняла, что ты алкоголик, еще в первую нашу встречу, – ответила Биргитта. – У меня отец алкоголик.

Харри не знал, что на это сказать.

– Что было дальше? – спросила она.

– То, что было дальше… то, что было дальше, касается только норвежской полиции. Наверное, этого лучше не знать.

– Мы сейчас далеко от Норвегии, – сказала она.

Харри крепко ее обнял:

– Я и так сегодня много рассказал. Продолжение – в следующем номере. Мне пора. Можно, сегодня вечером я снова приду в «Олбери» и буду отвлекать тебя от работы?

Биргитта улыбнулась немного грустно – и Харри понял, что с этой девушкой все будет намного серьезнее, чем положено.

– Поздновато ты явился, – констатировал Уодкинс, когда Харри вошел в кабинет, и положил ему на стол несколько ксерокопий.

– У меня jet-lag, – ответил Харри. – Есть новости?

– Да, почитай. Юн Суэ откопал старые дела об изнасилованиях. Сейчас они с Кенсингтоном как раз их изучают.

Решив, что для начала необходима чашка хорошего кофе, Харри направился в столовую, где наткнулся на веселого Маккормака. Они заказали по порции white flat и сели за один столик.

– Звонили из аппарата министра юстиции. А им звонили из норвежского Минюста. Я как раз разговаривал с Уодкинсом и так понял, что у вас уже есть кто-то на примете?

– Эванс Уайт. Да. Он утверждает, что у него алиби на тот день, когда, как мы думаем, было совершено убийство. Мы попросили нимбинскую полицию расспросить ту женщину, с которой, если верить Уайту, он тогда был.

Маккормак буркнул:

– Ты видел этого парня лицом к лицу, Харри. Это он?

Харри опустил глаза и уставился в чашку. Спирали молока вертелись в кофе, напоминая галактику.

– Разрешите провести аналогию, сэр? Вы знаете, что Млечный Путь – это звездная туманность, насчитывающая более ста тысяч миллионов звезд? И что если с одного конца этой спирали лететь к другому со скоростью света, то за тысячу лет не преодолеть и половину пути? Я уж не говорю о том, чтобы облететь всю галактику.

– Многовато философии с утра, Хоули. Что ты хочешь всем этим сказать?

– Что человеческая душа – дремучий лес, который нельзя изведать за короткую человеческую жизнь. Что я понятия не имею, сэр.

Маккормак посмотрел на Харри как-то тревожно:

– Хоули, ты начинаешь говорить, как Кенсингтон. Наверное, зря я позволил вам работать в паре. У этого парня много странностей.

Юн вставил слайд в проектор:

– В стране за последний год было заведено свыше 5000 дел об изнасиловании. Само собой, при таком количестве нельзя что-то искать без статистического подхода. То есть первое ключевое понятие для нас – «статистические значения». Другими словами, мы ищем тенденцию, которую нельзя объяснить статистическими погрешностями. Второе ключевое понятие – «демография». Во-первых, я искал нераскрытые дела об убийствах или изнасилованиях, где фигурируют слова «удушение» или «удушье». И нашел двенадцать убийств и несколько сот изнасилований. Затем сократил поиск, уточнив, что жертвы должны быть блондинками от 15 до 35 лет и жить на восточном побережье. Статистика и сведения из паспортных столов показывают, что волосы такого цвета лишь у 5 % женщин. Так у меня осталось семь убийств и более сорока изнасилований.

Юн вставил новый слайд с процентными долями и гистограммами. Он не стал ничего говорить, просто дал остальным прочитать цифры. Надолго воцарилась тишина. Первым заговорил Уодкинс:

– Значит…

– Нет, – ответил Юн. – Это не значит, что теперь мы знаем что-то, чего не знали раньше. Цифры еще ничего не доказывают.

– Но мы можем предполагать, – сказал Эндрю. – Мы можем, например, предположить, что на свободе человек, который систематически насилует блондинок и периодически их убивает. И любит хватать их за горло.

Внезапно все заговорили разом, и Уодкинсу пришлось потребовать тишины. Слово взял Харри:

– Почему этого не заметили раньше? У нас на руках 7 убийств и 40–50 изнасилований, которые позволяют судить о тенденции.

Юн Суэ пожал плечами:

– К сожалению, и в Австралии изнасилование – дело будничное и не всегда привлекает такое внимание, как многие себе представляют.

Харри кивнул. Он знал, что и у него на родине дела обстоят не лучше.

– Кроме того, большинство насильников орудуют в том городе или районе, где живут, и не пытаются скрыться после преступления. Поэтому систематического сотрудничества между штатами по обычным делам об изнасиловании нет. В данном случае проблема – территориальный разброс. – Юн указал на список городов и дат. – Сначала в Мельбурне, месяц спустя – в Кернзе, а еще через неделю – в Ньюкасле. Изнасилования в трех разных штатах за два месяца. Иногда он в капюшоне, иногда в маске, минимум один раз – в нейлоновом чулке, а порой жертвы и вовсе не видели насильника. Место преступления – от темных переулков до парков. Их увозили на машине, к ним вламывались ночью домой. Короче, эти дела ничто не объединяет, кроме того что жертвы – блондинки, были задушены и у полиции нет никаких ключей. Да, и еще кое-что. Убийца работает очень чисто. К сожалению. Ясно, что он удаляет все свои следы: отпечатки пальцев, сперму, волокна одежды, волосы, кожу из-под ногтей жертвы и так далее. Но кроме этого, ничто не указывает на серийного убийцу: ни следов гротескных, ритуальных действий, ни визитной карточки для полиции типа «я здесь был». За этими тремя изнасилованиями последовал целый год затишья. Если преступник не совершал в это время других изнасилований. Но не похоже.

– А убийства? – спросил Харри. – С ними что-нибудь ясно?

Юн покачал головой:

– Территориальный разброс. Когда полиция Брисбена находит труп со следами изнасилования, в Сидней с этим не едут. Кроме того, велик разброс и по времени, так что установить закономерность сложно. К тому же насильники часто душат своих жертв.

– Разве в Австралии нет полиции, работающей на федеральном уровне? – удивился Харри.

На лицах собравшихся появились улыбки. Харри не стал развивать эту тему и перешел на другую:

– Если это маньяк… – начал он.

– …то он, как подсказывает опыт, должен действовать по одной схеме, – продолжил Эндрю. – Но это ведь не так?

Юн кивнул:

– Очевидно, у кого-то в полиции на протяжении этих лет возникала мысль о серийном убийце.

И он, похоже, вырыл из архивов старые дела и начал их сравнивать, но слишком многое не сходилось, чтобы дать делу дальнейший ход.

– Но если это все-таки серийный убийца, у него должно быть более или менее выраженное желание, чтобы его поймали?

Уодкинс откашлялся:

– В литературе по криминалистике часто такое пишут. Что действия убийцы – это крик о помощи. Что он оставляет маленькие закодированные послания и следы, которые говорят о его подсознательном желании, чтобы его кто-то остановил. Иногда так и бывает. Но боюсь, не все так просто. У большинства серийных убийц, как и у нормальных людей, нет желания оказаться за решеткой. И если это действительно маньяк, то подсказок он нам оставил не так много. Мне не нравится еще кое-что…

Он приподнял верхнюю губу, обнажив желтые зубы.

– Во-первых, у него нет стандартной схемы убийства, кроме того что жертвы – блондинки и он их душит. Может, это значит, что каждое убийство он рассматривает как нечто самоценное, что-то вроде произведения искусства, которое не должно быть похоже на предыдущее. Это делает нашу работу намного труднее. А может, схема все-таки есть, просто мы ее пока не нащупали. Возможно также, что он вовсе не собирается убивать, но иногда ему приходится это делать, потому что жертва видела его лицо, оказала сопротивление, позвала на помощь или что-нибудь еще, чего ему бы не хотелось.

– Может быть, он убивает жертву, только когда у него с ней не получилось?.. – предположил Лебье.

– А может, стоит показать дело психологам? – сказал Харри. – Может, они составят психологический портрет, который нам поможет?

– Может быть, – проговорил Уодкинс. Казалось, думает он о чем-то совсем другом.

– А что «во-вторых»? – спросил Юн.

– Как? – очнулся Уодкинс.

– Вы сказали: «во-первых», сэр. А что «во-вторых»?

– Что он так внезапно затихает, – ответил Уодкинс. – Возможно, он делает это по сугубо практическим причинам. Например, из-за болезни или срочной поездки. А что, если он просто не хочет, чтобы кто-нибудь заметил связь между преступлениями? И на какое-то время ложится на дно? Just like that! – Он щелкнул пальцами. – И в таком случае мы имеем дело с действительно опасным преступником, который дисциплинирован, хитер и не подвержен той мании саморазрушения, из-за которой в конце концов попадается большинство маньяков. Он превращается в расчетливого убийцу, которого едва ли удастся поймать прежде, чем он устроит кровавую баню. Если нам вообще удастся его поймать.

В комнате повисла тяжелая тишина. У Харри по спине пробежали мурашки. Он вспомнил все, что читал о неуловимых серийных убийцах и о том, как сбивалась с ног полиция, когда убийства внезапно прекращались. В таких случаях было неясно, лег ли убийца на дно или просто умер.

– Наши действия? – спросил Эндрю. – Попросим всех блондинок вплоть до пенсионного возраста по вечерам не выходить из дома?

– Тогда он просто исчезнет, и мы его так и не поймаем, – ответил Лебье. И достал карманную пилку, которой принялся усердно чистить ногти.

– Но с другой стороны, не отдавать же ему всех австралийских блондинок на растерзание? – возразил Юн.

– Для этого не нужно требовать, чтобы они сидели взаперти, – сказал Уодкинс. – Если он ищет жертву, он ее находит. Разве он не вламывался пару раз в дом к жертве? Так что забудьте. Его надо выкурить.

– Но каким образом? Он орудует по всей Восточной Австралии, и никто не знает, где его ждать в следующий раз. Он совершенно произвольно насилует и убивает, – сказал Лебье своим ногтям.

– Это не так, – покачал головой Эндрю. – Тот, кто занимается этим давно, ничего не может делать произвольно. Может показаться, что серийные убийцы хотят, чтобы о них говорили. Они оставляют на месте преступления свои визитные карточки. А этот не такой. Наоборот – он хочет, чтобы сходства не было. Его выдает только пристрастие душить. Иначе его вообще нельзя было бы вычислить. Так думает он. И ошибается. Потому что схема есть всегда. Не потому, что ее разрабатывают, а потому, что все люди – это животные со своими привычками. И большой разницы между вами и насильником нет. Разница в том, каковы особые привычки животного.

– Этот человек – псих, – сказал Лебье. – У всех серийников, по-моему, шизофрения, верно? Голоса, которые приказывают им убивать и все такое прочее? Я согласен с Харри: давайте позовем мозговеда.

Уодкинс озадаченно почесал подбородок.

– Психолог, конечно, многое расскажет о серийных убийцах, но не уверен, что мы ищем там, – произнес Эндрю.

– Почему нет? Он ведь как раз серийный, раз совершил семь убийств, – заметил Лебье.

– Послушайте. – Эндрю склонился над столом, держа в воздухе огромные черные кулаки. – Для серийного убийцы убийство важнее полового акта. Бессмысленно насиловать кого-то, а потом не убивать. А для этого важнее изнасилование. Когда он убивает, то делает это, наверное, из практических соображений, как говорил Уодкинс. Например, когда жертва может его разоблачить. Если видела его лицо. – Эндрю сделал паузу. – Или знает, кто он. – Он положил руки перед собой.

Несмотря на жалобные завывания вентилятора, воздух в комнате был более спертый, чем обычно.

– Статистика неплохая, – сказал Харри. – Но нельзя, чтобы она увела нас в сторону. Как говорят у нас в Норвегии, мы можем за деревьями не видеть леса.

Уодкинс достал носовой платок и промокнул потный лоб.

– Возможно, часть смысла приведенной мистером Хоули остроумной норвежской пословицы теряется при переводе, но лично я не совсем ее понял, – признался он.

– Я просто имею в виду, что нельзя, рассматривая общую картину, забывать, что убийство Ингер Холтер может оказаться никак с этим не связано. Кое-кто и в Великую чуму умирал от обычного воспаления легких, верно? Предположим, Эванс Уайт не серийный убийца. И наличие другого человека, который убивает блондинок, не исключает возможности, что Ингер Холтер убил Эванс Уайт.

– Запутанно, но мы поняли, Хоули, – сказал Уодкинс и подытожил: – Итак, ребята, мы ищем насильника и, возможно – повторяю: возможно, – серийного убийцу. Как дальше пойдет следствие – зависит от Маккормака. А пока будем работать в установленном направлении. Кенсингтон, хочешь что-нибудь добавить?

– Да, Хоули не было на утренней встрече, поэтому повторю, что я разговаривал с Робертсоном, хозяином квартиры Ингер Холтер, и спросил, не слышал ли он раньше имени Эванса Уайта. И знаете, туман прояснился, потому что он действительно о нем слышал. Вечером мы туда отправимся. А еще звонил наш старый приятель – шериф из Нимбина. Эта Анджелина Хатчинсон подтверждает, что двое суток до того, как обнаружили тело Ингер Холтер, провела с Эвансом Уайтом.

Харри выругался.

Уодкинс хлопнул в ладоши:

– Итак, снова за работу, парни. Let’s nail this bastard.

Последнюю фразу он произнес без уверенности в голосе.

Харри где-то слышал, что краткосрочной памяти собакам хватает в среднем секунды на три, но частыми повторами можно существенно увеличить это время. Выражение «собака Павлова» появилось после опытов, которые русский физиолог Иван Павлов ставил над собаками для исследования так называемых условных рефлексов. Всякий раз, давая собакам еду, он подавал звуковой сигнал. И однажды подал только сигнал – без еды. Но у собак все равно началось выделение слюны и желудочного сока. Может, сейчас это явление и не кажется удивительным, но за свое открытие Павлов получил Нобелевскую премию, доказав, что тело «запоминает» частые повторы.

Когда Эндрю во второй раз за последние несколько дней хорошим пинком отправил тасманийского дьявола в кусты, было основание надеяться, что зловредный питомец Робертсона запомнит этот пинок лучше первого. И в следующий раз, заслышав незнакомые шаги, предпочтет не кидаться на посетителей, а куда-нибудь спрятаться.

Робертсон усадил гостей на кухне и предложил пива. Эндрю охотно согласился, а Харри попросил стакан минералки. Ее у Робертсона не оказалось, поэтому Харри решил просто закурить.

– Нет-нет, – сказал Робертсон, увидев у него в руках пачку сигарет. – В моем доме курить запрещается. Курение вредит здоровью. – И он одним глотком выпил полбутылки.

– Так вы сторонник здорового образа жизни? – спросил Харри.

– Конечно! – Робертсон сделал вид, что не заметил в его голосе иронии. – В этом доме не курят и не едят ни мяса, ни рыбы. Мы дышим чистым воздухом и питаемся дарами природы.

– Ваша псина тоже?

– Моя собака не пробовала ни мяса, ни рыбы с тех пор, как была щенком. Она настоящий вегетарианец, – с откровенной гордостью сказал Робертсон.

– Это объясняет ее скверный характер, – пробормотал Эндрю.

– Мы так поняли, мистер Робертсон, что вы знакомы с Эвансом Уайтом. Что вы можете нам рассказать? – Харри достал блокнот. Он не собирался ничего записывать, но по опыту знал, что сам вид блокнота вызывает у свидетелей ощущение значимости даваемых показаний. Свидетели подходят к делу основательнее, стараются не допускать в показаниях ошибок и точнее указывают имена, названия мест и время в часах и минутах.

– Констебль Кенсингтон позвонил мне и спросил, кто заходил к Ингер Холтер, когда она здесь жила. И я сказал, что, кажется, видел того молодого человека с фотографии, где он с ребенком.

– Вот как?

– Да, этот молодой человек, насколько я знаю, приходил сюда дважды. В первый раз они заперлись у нее в комнате и не выходили оттуда двое суток. Ее было очень… э-э… очень слышно. Я подумал о соседях и включил громкую музыку, чтобы не ставить их в неловкое положение. В смысле Ингер и того парня. Думаю, им это не слишком мешало. Во второй раз он зашел к ней и почти сразу вышел.

– Они поругались?

– Думаю, да. Она кричала, что расскажет той стерве, какой он мерзавец. И что она расскажет кое-кому о его планах.

– Кое-кому?

– Она назвала имя, но я забыл.

– А эта «стерва» – кто это может быть? – спросил Эндрю.

– Я стараюсь не вмешиваться в личную жизнь квартирантов, констебль.

– Отличное пиво, мистер Робертсон. Так что это за «стерва»? – Эндрю, казалось, не слышал его ответа.

– Ну, как бы это… – протянул Робертсон. Его глаза нервно бегали от Эндрю к Харри и обратно. Он попробовал улыбнуться. – Это ведь очень важно для следствия, верно?

Вопрос повис в воздухе.

Эндрю со стуком поставил бутылку на стол и сурово посмотрел на домовладельца.

– Вы, Робертсон, слишком много смотрите телевизор. Думаете, я сейчас незаметно положу на стол стодолларовую бумажку, вы шепнете мне имя и мы молча разойдемся? В реальности все не так, и мы сейчас позвоним, и сюда под вой сирен прикатит полицейская машина, на вас наденут наручники и заберут, хотите вы того или нет, на глазах у всех соседей. Потом, в участке, вам в лицо будут светить лампой и как «возможному подозреваемому» устроят допрос на всю ночь. Без адвоката. В реальности все может обернуться приговором за сокрытие информации по делу об убийстве. Это превращает вас в соучастника и гарантирует шесть лет строгого режима. Ну, как вам это, мистер Робертсон?

Побледневший Робертсон беззвучно открывал и закрывал рот. Как аквариумная рыбка, которая поняла, что обед сейчас будет не у нее, а из нее.

– Я… я не хотел, чтобы… – наконец выговорил он.

– В последний раз спрашиваю: кто такая эта «стерва»?

– Наверное, та, на фотографии… та, которая была здесь…

– На какой фотографии?

– На той, что висит у нее в комнате. Она там стоит за Ингер и тем парнем. Такая маленькая, загорелая, с повязкой на лбу. Я ее узнал, потому что несколько недель назад она приходила сюда и спрашивала Ингер. А когда я ее позвал, они вышли на лестницу и стали разговаривать. Потом – кричать и ругаться. Хлопнула дверь, и Ингер в слезах убежала в свою комнату. Больше я той девушки не видел.

– Не могли бы вы принести эту фотографию, Робертсон? Я оставил копию в своем кабинете.

Робертсон был сама услужливость. Он мгновенно убежал и вернулся с тем самым групповым снимком. Харри хватило одного взгляда, чтобы понять, кто эта женщина.

– Мне сразу показалось, что я ее где-то видел, – сказал он.

– Это же наша сердобольная мадам! – удивленно воскликнул Эндрю.

– Думаю, ее зовут Анджелина Хатчинсон.

Когда они уходили, тасманийского дьявола видно не было.

– Детектив Кенсингтон, ты не задумывался, почему все зовут тебя «констеблем»? – поинтересовался Харри, когда они уже сели в автомобиль.

– Потому что у меня располагающая внешность. «Констебль» звучит как «добрый дядя», а? – с довольным видом спросил Эндрю. – И у меня не хватает смелости их поправлять.

– Да, прямо плюшевый мишка, – рассмеялся Харри.

– Коала, – сказал Эндрю.

– «Шесть лет строгого режима»! – вспомнил Харри. – Ну ты и враль!

– Больше ничего в голову не пришло, – ответил Эндрю.